Часть вторая
Клинок выковывается

По ярмарке он ходил долго, не пропустив ни одного ряда. Примеривался, присматривался, приценивался, иногда покупал для вида какую-нибудь мелочь. По-настоящему он ни в чем не нуждался, вещи его не интересовали. То, что ему действительно было нужно, не продавалось ни на одном из всех рынков Эвиала, не исключая и запретного для прочих рас Торжища эльфов в самом сердце Зачарованного леса.

Людской мир тек сквозь него, словно быстрая вода в потоке. Мириады мыслей, страстей, желаний, стремлений сталкивались над ним и вокруг него, высокие и низкие, благородные и не очень (вторых, конечно же, оказывалось неизменно больше), зависть, любовь, страх, ненависть, голод, алчность, вожделение и все прочее, чем богаты любые скопления двуногих разумных (или почитающих себя таковыми) существ. Он пропускал все это мимо себя, не замечая или, по крайней мере, стараясь не замечать.

Единожды вошедшему в истинную, великую и вечную Тьму нет больше дела до этого кипучего людского муравейника. Его дела и заботы – за гранью понимания толпы, и с этим ничего не поделаешь. Нет, он не испытывает презрения к своим собратьям, так же, как и он, вышедшим из материнских утроб, вовсе нет, ему просто открывается совершенно иной мир, по сравнению с которым сам Эвиал – лишь бледная декорация в нищем странствующем театре.

Но сейчас ему волей-неволей приходилось заниматься как раз людскими делами, хотя цели он при этом преследовал свои, и только свои. Иначе нельзя. Начинающий помогать всем и каждому волшебник неминуемо истирается, истаивает, растрачивая свою силу по пустякам. А когда он исчерпает себя, если он Светлый, то его ждет преждевременное расставание с посохом и тихая смерть в ордосском доме для престарелых чародеев; ну а если он Темный – то он просто долго не протянет. Хотя Темных и так уже почти не осталось. Может, бродят еще где-то по миру с десяток-полтора его собратьев по Силе.

А не протянет он долго потому, что Инквизиция не дремлет, что после ухода великого Салладорца церковники никак не могут успокоиться, хватают всех хоть сколько-нибудь подозрительных – и порой среди сотен невинных попадется-таки или настоящая ведьма, или начинающий малефик. Но притом, если ты попался в руки Инквизиции, считай, что тебе еще повезло. В конце концов, произнесешь формальные, ничего не значащие слова отречения, примешь причастие, покаешься – и умрешь безболезненно и быстро. А вот если угодишь в лапы пресловутого Белого Совета…

Он заметил притаившегося под ярмарочным помостом вампира, из малых, совсем еще молодых, не успевших даже отрастить настоящие клыки. Такой вампир может справиться разве что с ребенком, которого он наверняка тут и подстерегал. Правда, вампир был один, что странно – обычно такие молодые охотятся в паре со старшими упырями, опытными и бывалыми, кто может не допустить трансформации жертвы в еще одного вампира. Потому что случись такое – Инквизиция перевернет вверх дном весь город, и горе тогда всем, кто привык лакомиться алой влагой из человеческих вен!

Но как бы ни был он слаб и ничтожен, он уже испытал ту неодолимую жажду, которая раз и навсегда отделяет упыря от человека и после которой уже нет возврата. Она врезается в сознание, навеки калеча несчастное существо. Любой нормальный волшебник, конечно же, остановился бы, самое меньшее – отвесил бы упырьку знатную оплеуху, потому что не дело это – устраивать засады на торжищах, и уж последнее дело – охотиться на детей. Настоящий же Белый чародей не просто бы остановился, а скрутил бы супостата по рукам и ногам, после чего кровопийца прямиком угодил бы в казематы Святой Инквизиции, где узнал бы, почем фунт лиха. Ну а напоследок истинно Светлый волшебник не преминул бы прийти на площадь, где совершалась бы казнь означенного вампиреныша, – вязаночку там хвороста в костер подбросить или еще чем заплечных дел мастеру пособить.

Он же прошел мимо.

Вампир заметил его слишком поздно, впрочем, даже заметь он его заранее, это ничего бы не изменило – деваться упырь никуда не мог, он выбрал на редкость неудачное место для засады, без запасного пути отхода, и по всем правилам магической игры мог считаться обреченным. Все, что ему оставалось делать, – это прижать уши от ужаса.

Ведь как бы там ни было, вампиры тоже хотят жить.

Не приходилось сомневаться, кровососу уже мерещились пыточные камеры и неизбежный, последний костер на площади – однако неведомый маг совершенно жуткого вида, отвернувшись, равнодушно прошел мимо. Вампир знал, что волшебник видел его как на ладони и чародею достаточно было пошевелить пальцем, чтобы…

Однако он не пошевелил. Значит, так надо было.

Упырь облегченно вздохнул, стер проступивший на лбу и скулах обильный пот, серый и едкий, как и у всего вампирьего племени. Волшебник мог его убить – но прошел мимо. Упырь понял это так, что на сегодня ему позволено если не все, то, во всяком случае, многое.

Серые щеки и заострившиеся уши вампира люди, конечно, не видели. Им он казался щупловатым, болезненного вида пареньком, невесть почему забившимся под торговый помост вблизи от рядов, где торговали сладостями.

И теперь упыреныш уже намечал себе жертву: хорошенькую черноволосую девчушку лет семи, что как раз тянула мать за руку к сладкарным рядам.

* * *

Он успел добраться до рынка рабов, пока наконец не увидел того, что искал.

Женщина была молодой, но крепкой, не толстой, лишь в меру широкобедрой, со славным и простоватым лицом, но зато в роскошном выходном платье, донельзя дорогом, где по зеленому шелку искрились настоящие самоцветы вперемежку с крупицами самородного золота, сливавшиеся у ворота в настоящий блистающий панцирь. На пальце блеснуло кольцо – никакого там серебра, положенного незамужним девицам, или даже золота, позволительного матронам, – настоящая чистая платина, явно из алхимического тигля, и настоящий, чистый ауралит, сиречь Камень магов, в вычурной и массивной оправе. Несколько драгоценных мгновений он потерял – рискуя, вглядывался в нее куда пристальнее, чем следовало бы, – да, ошибки нет, все правильно, девушка и впрямь заслужила право носить на пальце кольцо чародейки. В ней дремали немалые силы, правда, дремали они где-то в глубине ее существа, так что ничего странного, что местные провинциальные маги из богатого, торгового, да – вот беда! – никогда не отличавшегося изобилием талантливых чародеев города так и не смогли докопаться до истины, пробудить, сделать настоящей волшебницей.

Хотя… было в ней и что-то еще, что насторожило волшебника. Конечно, дар редкий… и силы немалые… но читался, отчетливо читался в самой дальней дали ее астральной тени неумолимый Знак Разрушения, символ гибели и разора, символ, которому истинно радеющий о деле света чародей никогда не даст дорогу.

К счастью, он сам об этом никогда особенно не радел.

Он колебался только краткое мгновение. То, что нужно, это женщина сделает… а Знак Разрушения скорее всего так и останется туманной тенью.

Быть может, со временем кто-то из Белого Совета и подобрал бы к ней ключик, попадись она случайно на глаза, например, той же Мегане, хозяйке Волшебного Двора, упрятал бы зловещий Знак подальше, запер бы его на сотни засовов и замков – и тогда девушка по праву заняла бы высокое положение среди чародеев Востока, – но это лишь в том случае, если бы он оставил все идти так, как оно идет.

Правда, именно этого он и не собирался допустить ни в коем случае.

Разгадка ее силы оказалась несложной – рядом с девушкой чинно шествовал пожилой дородный мужчина, словно знамя неся на лице выражение собственной значительности. Долгополый кафтан из золотой парчи, с небрежно рассыпанными по нему тут и там рубинами стоил целое состояние – наверное, не меньше, чем нашлось бы товаров на всей этой ярмарке. Он слегка опирался на посох – длинный, покрытый вычурной резьбой и камнями, самосветящимися даже сейчас, под яркими солнечными лучами.

Отец девушки. Окончил ордосскую Академию Высокого Волшебства. Не в первых рядах, но и далеко не в последних. Обычная человеческая душонка, обремененная некоей долей похоти, жадности, страсти к удовольствиям и власти (небольшой, как раз по чину), да еще, как водится, – страхом смерти. Потенциально способен на многое, но растратил почти весь свой талант на мелкие повседневные чародейства вроде вызывания дождя. Было ли это виной или бедой немолодого волшебника, уже не важно. В открытом бою старик не продержится и минуты. Серьезно помешать он не сможет, но вот потратить на него время, если события начнут разворачиваться не по плану, придется – и это сейчас, когда каждая секунда на счету! Начав осуществлять свой план, он, по сути, отрезал себе все иные пути – день, потраченный на поиски, уже не наверстаешь. Остается только встретить судьбу лицом к лицу и дать бой.

Размышлял он недолго. Убить отца девушки нельзя, значит, остается одно – действовать настолько быстро, чтобы он не успел вмешаться.

За спиной раздалось деликатное покашливание. Он обернулся, не торопясь, зная, что опасности нет – ее бы он почувствовал за тысячу шагов, не меньше.

Перед ним стоял давешний вампиреныш, упырь, которому он подарил жизнь. Стоял, смущенно переминаясь с ноги на ногу и не зная, куда девать руки. Глаза его сыто поблескивали – верно, уже насосался крови, – но при этом в них невесть почему читался и неприкрытый страх. Не перед грозным волшебником, перед совсем иным.

– Что с ней? – отрывисто спросил он упыря. – Что с девочкой?

– Н-ничего, о высокочтимый и могущественный, я отпил совсем немного, а то помирал совсем с голодухи, достовеликий, спасибо, что не выдали меня, сирого, – выпалил упырь одним духом.

– Ты понимаешь, что она теперь может стать вампиром? Если на нее наткнется кто-то из вампиров настоящих, – последнее слово он произнес с нажимом, так что упыренок вздрогнул, – почувствует твой укус, возьмется за трансформу. Тебе мало Инквизиции? Хочешь, чтобы здесь собрался бы весь Белый Совет с Волшебным Двором в придачу? Ты забыл, что должен был или прикончить ее, или привести с собой кого-то из набольших, чтобы не допустить перерождения?

– Не забыл, – горестно вздохнул упыренок. – Не забыл, о великий мастер. Потому и вас нагнал. Нельзя ли…

– Поправить это дело? – губы сами скривились в желчную усмешку. – Делать мне больше нечего – за тобой прибираться.

– Я отслужу, – торопливо сказал упырек. – Вы ж сами знаете, мастер, что будет, если мои об этом проведают.

– Толку мне с твоей службы, – он повернулся к вампиру спиной.

– О великий! – истошно завопил вампиреныш, падая на колени. – Не погубите! Спасите! Век рабом вашим буду!

– Век рабом, говоришь? – кажется, из этого и впрямь можно будет извлечь пользу. – Ну ладно, тогда пошли. Клятву я с тебя брать не буду, успеется. От меня все равно не убежишь.

Понимая всю справедливость этих слов, упыренок обреченно кивнул.

Разумеется, люди вокруг не слышали ни единого слова из этого разговора.

* * *

Дальше они шли уже вдвоем. Молодой вампиреныш вел себя тише воды, ниже травы, держался на шаг позади новообретенного хозяина и не осмеливался нарушать его мудрые раздумья своей пустой болтовней.

Заполучив в помощники этого упырька, теперь можно было потратить немного времени и на его жертву – тем более что выигрыш, если все правильно рассчитать и, когда нужно, ввести вампира в игру, все равно получался большой.

Потерять девушку в толпе он, раз увидев, уже не боялся. Конечно, ее отец-маг вечером мог обнаружить небрежно закрепленное заклинание, но до вечера весь план так и так будет выполнен, и дела свои в этом несчастном городке он закончит.

Едва ли еще в этой жизни ему придется побывать здесь.

Девочку они нашли быстро – в палатке ярмарочного лекаря. Вокруг волновалась небольшая толпа, и, что самое плохое, в ней уже виднелись коричневые монашьи рясы.

Вампиренок за спиной затрясся мелкой дрожью. Кажется, он только сейчас начал по-настоящему понимать, что натворил.

Разумеется, прикасаться к девочке или даже входить в палатку не было никакой нужды. Вампиренок слишком спешил, голод мучил его слишком сильно, он не прокусил шею жертвы, а почти что разорвал ее – и оставил в ране слишком много вампирьего яда. Яда, который не выжечь даже каленым железом.

Он вздохнул. Оставалось только надеяться, что коричневые рясы не успели привести сюда никого с дипломом ордосского факультета Святой магии.

Встряхнул пальцы, хрустнул суставами, полуприкрыл глаза и начал работать.

Вампиреныш за спиной, похоже, даже дышать перестал.

* * *

– С твоего племени мне причитается, – проворчал он, когда они шли прочь от палатки. Лекарю удалось остановить кровь, девочка пришла в себя, и священник уже успокаивал мать, говоря, что рана чистая, опасности заражения нет и малышке ничто не угрожает.

– Попотеть пришлось изрядно, у тебя что, все зубы в разные стороны торчат? Как ты ее исхитрился так изуродовать?.. Хорошо еще, что она у тебя на руках не умерла. Тогда бы тебя даже учитель церковно-приходской школы выследил. Чего выпятил зенки, корова кровососущая? Не знаешь, что, когда жертва умирает, пока вампир еще не насытился, ее тень начинает неотступно преследовать убийцу и никакая ваша магия не поможет? И что эту тень увидит любой, владеющий хотя бы азами магии Спасителя?

Из горла упырька вырвался сдавленный хрип.

– Смотри-ка, похоже, это имя и впрямь на вашего брата неважно действует, – удивился волшебник. – Век живи, век учись, как говорится…

Они покинули ярмарку и теперь окольными путями пробирались к центру города. Мало-помалу вечерело, на юге вообще темнеет рано. Кое-где появились уже первые фонарщики.

– Будешь делать только то, что я тебе сказал, – глядя прямо в расширенные от страха вампирьи глаза, сказал он. – Ослушаешься – прямиком к святым отцам отправлю. Ваш брат меня знает.

Упырь торопливо закивал:

– Не извольте беспокоиться, мастер, все сделаю, как говорено, ни на йоту не отступлю, пусть даже луна на землю падать начнет.

– Вот и хорошо, – кивнул волшебник. – Сворачиваем, нам сюда.

В сгущающемся мраке они быстро шли неприметной грязной улочкой, кривой и узкой, где, похоже, кроме мусорщика со своей тележкой, вообще никто не бывал. Улица вывела их на другую, широкую и мощеную, с дорогими лавками и аккуратными гостиницами по обе стороны. Здесь ходила ночная стража, здесь можно было встретить и нанятого городом чародея, чьей обязанностью было следить, чтобы Ночной Народ не слишком безобразничал на улицах.

Сейчас этой улицей шла его добыча.

Та самая девушка в зеленом платье, в сопровождении отца и нескольких слуг с факелами.

– Ты понял, что надо сделать? – в последний раз спросил он вампира.

– Конечно, мастер, – не без гордости ответил упырь.

– Тогда иди.

– Иду, мастер.

Упырь растворился в сумерках – только один шаг, и его уже нет. Серое пятно, просверлившее темноту, заметное только для глаза того, кому не впервой ходить по темным дорогам, – дорогам, где нет и не может быть фонарей.

Ибо мертвым они не нужны.

Он запахнулся в плащ. Время еще оставалось, звезды и планеты как раз сходились в одно-единственное сочетание, которое только и годилось для его замысла. Хорошо, что ему встретился этот вампир. Упростит дело, хотя… Впрочем, после того что он совершит в эту и ряд последующих ночей, станут неважны никакие «хотя».

Смутные пятна факелов приближались. Ну что ж, актеры на местах, декорации расставлены, разве что добавить пару-тройку завершающих штрихов.

Мрак вокруг него стал еще гуще, свет факелов истаивал бессильно и бесцельно, улица казалась теперь узким ущельем, пробитым призраками в неприступных скалах темноты. Дома исчезли, вместо них высились угрюмые громады скалящихся исполинских лиц – словно закопанные по плечи в землю каменные великаны со всей нерастраченной злобой щерились окрест.

Да, сцену ему удалось подготовить на славу.

Трепещущие огоньки факелов приближались. Упырю пора бы и появиться.

В следующий миг из ниши, там, где мрак был совершенно непроглядным, возникла жуткого вида фигура. Какой там младший вампир! – чуть ли не сам великий Основатель этого странного рода предстал глазам волшебника! Алый плащ развевался, подобно паре громадных крыл, вокруг лица и рук расползалось холодное серое свечение, не рассеивающее мрак, а, напротив, словно б сгущавшее его еще больше; из-под верхней губы тянулись вниз настоящие, тонкие, словно иглы, клыки; глаза полыхали зеленым.

Чародей увидел оцепеневшую от ужаса жалкую кучку людей, а затем слуги с воплями ринулись кто куда, на бегу швыряя факелы. Самые разумные, они первыми поняли, что происходит.

Девушка же, похоже, просто окаменела от страха, у нее словно бы отнялись ноги – отец ее засуетился было рядом, но миг спустя, поняв, что бежать бессмысленно, заслонил ее собой, высоко поднимая свой роскошный, но, увы, сейчас почти что бесполезный посох. Бесполезный, разумеется, потому, что противостоял провинциальному волшебнику отнюдь не вампир, пусть даже самый могущественный из всех ныне живущих.

Что-то слегка сверкнуло, слегка полыхнуло – мрак вокруг набегающего вампира сгустился плотным щитом, алый плащ обернулся вокруг тела, словно латы, – жалкое подобие молнии бессильно ушло в землю, не причинив никакого вреда.

Только ему, наблюдавшему всю сцену со стороны, пришлось посильнее сжать зубы, чтобы не застонать от боли, – противник оказался отнюдь не слабаком, и, чтобы заставить его выглядеть таковым, пришлось пустить в ход едва ли не все, на что он был способен.

Вампир захохотал – замогильным жутким смехом, именно так, как и положено хохотать упырю из сказок, неизменно побеждаемому добрым чародеем, в последний миг приходящим на выручку беспомощной жертве.

Вот только они, увы, находились отнюдь не в сказочном мире.

Вампир взмахнул сухощавой рукой; мелькнули длинные когти, и посох полетел в одну сторону, а пожилой волшебник – в другую. Вновь захохотав, упырь склонился над так и севшей на землю девушкой.

Пора было вступать в игру.

Сбитый наземь чародей между тем с неожиданной для него резвостью сумел вскочить на ноги, бросился на вампира сбоку, мелькнул короткий взблеск серебряного клинка, распоровшего алый плащ и скользнувшего по ребрам кровососа.

Создатель всего этого плана едва устоял, принимая на себя внезапную вспышку нестерпимой режущей боли. Да, если такое ощущают вампиры, когда их касается серебро, изначально зачарованный против них металл, – им не позавидуешь.

Но сейчас другой заслонил упыря своей силой, и оставленная магическим оружием рана оказалась самой обычной, даже серой крови вытекло совсем немного – плащ мгновенно прилип к телу, останавливая ее истечение.

Вампир отшвырнул от себя старого чародея, однако тот успел ударить вторично. Упырь вновь не сумел защититься – оно и понятно, заклятие изменило его облик, но не смогло даровать истинного умения высших, настоящих вампиров.

Сознание прояснялось, боль отступала. Все-таки он не был вампиром, хотя сейчас ему приходилось играть его роль. План явно начинал трещать по швам, следовало торопиться.