Что такое демократия

Дискуссия о различных типах политических систем требует, чтобы мы уделили немного времени ключевым терминам, используемым в нашем анализе. Типологии часто наводят тоску, а научные выкладки вызывают у читателя желание закрыть книгу. Но все же нам не обойтись без нескольких быстрых пояснений. Тип режима существенно влияет на исход электорального процесса, и мы хотим объяснить, что подразумеваем под этими ярлыками.

Мы выделяем на шкале демократичности четыре базовых типа политической системы. Первый тип – это чистые авторитарные режимы, в которых вообще не проводятся выборы, например Китай, Эритрея и Саудовская Аравия. Второй тип – доминантный авторитаризм, при котором выборы проводятся в условиях чрезвычайно задавленных политических прав и гражданских свобод, так что оппозиция едва способна конкурировать, – например в России, Руанде и Узбекистане. Третий тип на нашей шкале обозначает конкурентный авторитаризм – в этих странах разворачивается горячая борьба, однако оппозиционная партия вынуждена оглядываться и осторожничать^[28]. Такой тип политической системы сложился, например, в Кении и Украине. И наконец есть страны электоральной демократии, такие как США и Великобритания, где выборы, за редкими исключениями, проходят достаточно свободно и честно^[29]. Полный список стран, которые мы обсуждаем в книге, и их уровень демократии приведены в Приложении 15.

Главным предметом нашего интереса являются второй и третий типы, то есть доминантный и конкурентный авторитаризм, где выборы нельзя назвать ни свободными, ни справедливыми. Для простоты повествования, чтобы избежать громоздкой терминологии, в дальнейшем мы объединяем эти страны общей категорией – фальшивые демократии. Мы выбрали этот термин, поскольку он подчеркивает главную характеристику этих государств, а именно внешнюю имитацию демократической системы, хотя в реальности они устроены совершенно иначе. Однако важно помнить, что шансы на победу оппозиции и долгосрочное укрепление демократии внутри этой категории стран сильно различаются.

Для стран как второго, так и третьего типа ежегодная вероятность продолжения режима исключительно высока и составляет более 80 %^[30]. Тем не менее жизнь предсказуемо показывает, что наиболее стабильные системы – доминантно-авторитарные, которые жестко подавляют конкуренцию для организации своих оглушительных электоральных побед. С другой стороны, страны конкурентного авторитаризма с гораздо большей вероятностью ожидают переход власти и дрейф в сторону демократии, поскольку они более открыты, а их результаты ближе к реальности^[31]. К этой теме мы не раз вернемся по ходу книги, главным образом в заключении, когда поставим вопрос, как и где демократию можно укрепить.

Но прежде чем двигаться дальше, давайте разберемся, как эти разнообразные режимы появляются на свет. Почему матерым автократам так сложно расстаться с властью? Что мешает формированию демократии? Какие факторы определяют степень репрессивности режима? И по каким показателям можно судить, куда движется режим – к доминантному типу или конкурентному?

Остаться или уйти?

Когда над авторитарным лидером нависает угроза демократизации, он вынужден выбирать между оливковой ветвью и железным кулаком. Он может сдать часть территории и пойти на уступки оппонентам либо разгромить оппозицию и зацементировать существующую политическую систему силовыми методами. Его выбор будет зависеть от того, что, с его точки зрения, покажется выгоднее – реформы или репрессии^[32]. Калькуляция несложная: нужно определить стоимость обеих альтернатив и их шансы на успех^[33]. Однако не будем забывать, что эта стоимость весьма субъективна. Иначе говоря, лучшая стратегия – не всегда та, что дешевле. Важно и то, как данный руководитель страны относится к нарушению прав человека, какую память о себе хочет оставить в истории. Диктаторы не всегда ведут себя рационально, с точки зрения окружающих.

Более того, стоимость репрессий может оказаться немаленькой. Кроме затрат на вооружение и зарплату силовикам, а также на склонение оппозиции к сотрудничеству, сюда входят репутационные потери лидера и ухудшение международного статуса в случае применения силы против собственных граждан. К примеру, это частично объясняет, почему египетский президент Хосни Мубарак оставил яростные протесты на площади Тахрир во время «арабской весны »^[34] без серьезного вмешательства и не пытался раздавить протест. Применение государственного репрессивного аппарата обошлось бы очень дорого, особенно учитывая нежелание военных выступать против демонстрантов. Пришлось свой железный кулак придержать. Таким образом, по выражению экономиста Пола Коллиера, в большинстве случаев лидер применяет политическое насилие в зависимости от реакции окружающих стран – готовы ли они поддержать его финансово, поставить оружие и смотреть на происходящее сквозь пальцы^[35].

Однако реформы тоже могут дорого обойтись: полноценная политическая либерализация повышает вероятность того, что оппозиция нанесет текущему лидеру электоральное поражение. Насколько эта перспектива страшит автократа, зависит от типа его личности, от выгод, которые приносит нахождение во власти, и от того, чем он рискует, упустив эту власть из рук. Другими словами, решение, фальсифицировать или нет, скорее является уравнением с несколькими переменными, а не банальным побочным эффектом диктатуры.

Народные и журналистские обсуждения обычно вращаются вокруг шкурных и коррупционных аспектов этой формулы. Возникает соблазн решить, что лидер отказывается покидать пост лишь потому, что жить не может без власти и исключительных привилегий, проистекающих из нее. В конце концов, одна из черт, объединяющих многие авторитарные режимы, – попытка построить культ личности вокруг руководителя. Так, печально известного угандийского диктатора Иди Амина не удовлетворял простой статус президента. Он поменял свой титул на «Его Высокопревосходительство, Пожизненный Президент, Фельдмаршал Аль-Хаджи Доктор Иди Амин Дада, кавалер орденов “Крест Виктории”, “За выдающиеся заслуги”, “Военный крест”, Повелитель всех земных зверей и морских рыб, Завоеватель Британской империи во всей Африке и в Уганде в частности» – не считая, разумеется, титула Последнего Короля Шотландии. Президент Того Гнассингбе Эйадема пошел еще дальше и нанял труппу юных танцовщиц, которые следовали за ним по пятам и пели дифирамбы. Кроме того, вышла книга комиксов, которая рассказывала о его многочисленных «суперспособностях»^[36].

Попробуйте сходить в кино в Бангкоке – перед показом вы увидите помпезную многомиллионную короткометражку, где восхваляется правящая тайская династия и ее военный лидер. Не отставал от вышеупомянутых и покойный диктатор Туркменистана Сапармурат Ниязов, заменивший в национальном языке слово «хлеб» на «гурбансолтан» (имя своей матери). Кроме того, он запретил всей стране курить, чтобы бросить привычку самому, и поставил в роскошной мраморной столице – Ашхабаде – золотой монумент стоимостью $12 млн, который вращается, чтобы всегда смотреть на солнце^[37].

В общем, не остается никаких сомнений, что многие мировые авторитарные лидеры раздувают свой статус и купаются в привилегиях как сыр в масле. Как утверждает, говоря о Кении, шесть лет освещавшая события в Африке журналистка Мишела Ронг, в коррумпированной системе больше всех выигрывают люди на самом верху пирамиды^[38]. Пожалуй, один из самых скандальных примеров – это цепочка нигерийских президентов, укравших в общей сложности более $20 млрд из государственного бюджета за последние 30 лет. Эта сумма превышает помощь от ОЭСР (Организации экономического сотрудничества и развития) всем странам Африки за тот же период^[39]. Что характерно, удерживая власть, авторитарная система получает больше личной выгоды, чем демократическая. Следовательно, выше и потенциальные убытки от реформ либо поражения. Согласно Индексу восприятия коррупции, фальшивые демократии, которые проводят выборы, не связывая себе руки демократическими механизмами, демонстрируют высокие уровни коррумпированности. По шкале от 0 до 100, где низкие баллы обозначают больший уровень коррупции, типичная фальшивая демократия получает лишь 29 баллов. Это означает, что в стране сложилось широкое поле для персонального обогащения элит. Иными словами, возможности для коррупции хорошо коррелируют со слабостью демократии.

Учитывая вышесказанное, важно отметить, что эта тенденция прослеживается не во всех авторитарных режимах. Оба автора этой книги беседовали с бывшим президентом Замбии Кеннетом Каундой, который правил однопартийной страной в 1972–1991 годах. Нас поразила относительная скромность его манер и обстановки. Каунду можно обвинять в репрессиях и плохом управлении, и, разумеется, он пользовался привилегиями главы государства, но почти нет свидетельств о несметных богатствах, которые мог бы накопить авторитарный лидер за годы президентства. Есть и другой пример – первый премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю^[40]. Однако такие авторитарные лидеры – скорее исключение, чем правило.

Тем не менее, кроме того, чтобы набить собственный кошелек деньгами, у правителей есть и другие важные причины держаться за пост. Самые важные из них – защита своего политического наследия и самосохранение. Первый пункт может показаться эгоистичным, и зачастую это правда, но не стоит забывать, что многие президенты и премьер-министры считают делом своей жизни масштабную национальную трансформацию. И, хотя их курс часто не выдерживает никакой критики и ложится тяжким бременем на население^[41], нельзя игнорировать, что многие руководители пришли к власти на фоне политического кризиса и потратили львиную долю времени правления, чтобы с ним справиться.

В некоторых случаях лидеры начинали во главе повстанческого движения, которое свергло предыдущую власть в ходе освободительной борьбы или гражданской войны, как в Уганде, Руанде или Зимбабве. В других случаях они захватили власть через государственный переворот, сместив предыдущего вождя в период экономической или политической нестабильности: военный переворот 2014 года в Таиланде, ситуация в Тунисе с 1987 года вплоть до «арабской весны». А бывает, что лидер вступает в должность после легитимных выборов, проведенных по итогам конфликта, и начинает сворачивать демократические права и свободы, когда теряет былую популярность. Эта тенденция наблюдалась в Анголе и Бурунди, а из недавних примеров – во многих странах Северной Африки. И наконец, есть немногочисленная, но заметная группа стран, таких как Беларусь, где люди доверили власть, казалось бы, прогрессивному лидеру в условиях постсоветского вакуума власти. Однако он быстро превратился в самовлюбленного деспота, не гнушающегося типичных методов советского режима, от которых собирался избавить страну^[42].

Что общего у этих случаев? Перечисленные президенты и премьер-министры не унаследовали власть, а пришли к ней самостоятельно, зачастую на фоне глубоких социальных потрясений. Лишь в редких случаях авторитарный режим длится так долго, что на данный момент представляет собой третье или четвертое поколение лидеров, которые уже не помнят, каково это – жить без властных привилегий, и поэтому не боятся потенциальных политических волнений^[43]. В результате многие автократические правительства, стоящие у власти сегодня, считают одной из своих главных задач сохранить политическую стабильность, поэтому они запускают масштабные программы во имя этой миссии. Разумеется, многие диктаторы проявили себя с худшей стороны, и разрушения, которые они нанесли, не объяснить подобной целью. А в ряде случаев стремление сохранить порядок послужило предлогом для репрессий против меньшинств и диссидентов. Но для таких лидеров, как Поль Кагаме в Руанде или Йовери Мусевени в Уганде, чьи страны еще помнят кровавые гражданские войны, объединение и стабильность – искренние стремления^[44], пусть они и не оправдывают применяемых стратегий борьбы с противниками.