Ренате Аллардт
Кaлининградские фрикадельки

Ну, что же мне приготовить на обед? Такой простой вопрос задавала я себе в начале 80-х годов прошлого столетия. Я помню об этом, будто это было вчера, хотя с тех пор прошло уже так много времени. Мы, Саша Аллардт и я (тогда еще Ренате Морхоф, в домашнем хозяйстве совсем неопытный птенец), ожидали особенного гостя, друга, и не просто друга, а нашего любимого друга Вадима Сидура с его женой Юлией. Наконец-то они должны были прийти к нам домой!

Для нас, посольских сотрудников, в 1980-е годы было непривычно, если не сказать нежелательно (не стану пояснять, с какой стороны…), приглашать к себе домой русских друзей. Но мы всё-таки захотели однажды отыграться! Как часто бывали мы у Вадима и Юлии в подвальной мастерской или у них дома, в квартире с прекрасными расписными дверями в коридоре! И всегда, когда мы их навещали, для нас щедрой рукой был накрыт стол: сырный салат (с большим количеством майонеза), свекольный салат (с большим количеством чеснока), салат оливье, копчёная рыба, пирожные и еще много всего. И не забудем также водку! Для меня до сих пор остается загадкой, каким образом Юлия могла все эти вкусности наколдовать, если государственные магазины выглядели тогда чрезвычайно скудно.

И вот Юлия и Вадим в первый раз должны прийти к нам. Я очень волновалась. А прийти должны были не только они – был приглашен также хороший друг Сидуров профессор и дважды доктор наук из Бохума, который как раз находился в это время в Москве. Саша знал его хорошо, а я пока лишь о нем много, даже очень много слышала. Один только его научный титул наводил на меня страх и ужас. Кроме того, мы ждали, что в гости к нам придет представительница немецкого «Коммерцбанка» в Москве госпожа Андреа фон Кнооп, тоже близкая знакомая Вадима и Юлии. И как же мне все-таки устроить для них достойный прием?

Отчаяние с каждым днем только нарастало. Что же мне приготовить на этот званый обед, чтобы избежать позора? Я очень хотела сделать этот вечер особенным! Однако такие традиционные блюда, как стейк или жаркое, отпадали, потому что Вадим по причине своего фронтового ранения многое не мог есть. А рыба? Откуда её было взять в Москве 1980-х? Совсем подавленная и с глазами на мокром месте, я решила прием отменить.

Однако Саша вдруг высказал спасительную идею: деревенская кухня! Кёнигсбергские фрикадельки по рецепту моей матери! Идеальное блюдо для малого и старого! Единственное, что я готовила для Саши, – и он, заметим, остался жив! Однако: кёнигсбергские фрикадельки в эпоху холодной войны?! Вот уж абсолютно политически некорректно, прямо-таки никуда не годится!

Александр Аллардт и Юлия Сидур, 1982

Тем не менее: сказано – сделано. В конце концов, речь шла всего лишь о еде, о детском блюде, не имеющем отношения к высокой политике. К тому же очень просто приготовляемом… на Западе, где все необходимые ингредиенты можно было легко приобрести в супермаркете, положив их в тележку для покупок и оплатив в кассе. Однако несравнимо труднее было сделать это в Москве, хотя здесь существовали и магазины «Берёзка» и колхозный рынок. Но всё-таки с помощью соседей и коллег мне удалось раздобыть всё необходимое для моего блюда: телячий фарш (конечно же, самостоятельно провёрнутый), каперсы и паштет из анчоусов. Мне удались эти политически бестактные фрикадельки, отлично приправленные, не в последнюю очередь пролитыми мною над фаршем слезами. Тогда еще приготовление даже такого детского блюда могло выбить меня из равновесия.

Наконец этот момент настал. Слёзы высохли, и раздался звонок в дверь – господин профессор! Он вошел вместе со своими друзьями, веселый и задорный, и совсем не по-профессорски – огромное облегчение! Однако вот что случилось перед этим? Вадим и Юля спокойно проследовали мимо милиционера (непременно стоящего на посту рядом с нашим дипломатическим домом, чтобы нас «защищать»…), а Карла попросили предъявить документы – очевидно, он выглядел по-русски подозрительно. Благодаря истории с милиционером незримая стена и моя нервозность были сломлены, мы развлекались по-королевски, вечер стал для нас одним большим праздником! Юлия и Вадим чувствовали себя совершенно раскованно, с самого начала между нами возникла эмоциональная близость. Мы быстро преодолели смущение, усугубленное пространством нашей огромной квартиры. Господин профессор оказался «своим в доску» (и до сих пор он наш лучший друг). Прекрасный вечер в кругу друзей! И, наконец, его главное событие: кёнигсбергские фрикадельки. Нам редко удавалось увидеть человека, который бы с таким наслаждением смог съесть за один раз столько фрикаделек: данные колеблются от 12 до 16! Не осталось и следа от политической бестактности: после третьей рюмки водки мы переименовали их просто-напросто в калининградские фрикадельки!

Владимир Бродский
Самое памятное

Летом 1975 года мой старший коллега и друг Юлий Зусманович Крейндлин обратился ко мне с просьбой, чтобы именно я прооперировал больную со сложным переломом бедра – его знакомую, мать его друзей. Конечно, я согласился. Дело происходило в 71-й городской клинической больнице, «Кунцевской», в которой к тому времени я работал уже четыpе года. Нужно сказать, что эта больница была не совсем обычной. С одной стороны, она, конечно, представляла собой одну из типичных московских клиник – большая, современная, в которой, правда, работали незаурядные врачи. С другой, её часто (и справедливо) называли «писательской» больницей. Начать с того, что упомянутый уже Юлий Крейндлин был не только великолепным хирургом, но и известным писателем – Крелиным, автором очень тогда популярных произведений. По егo роману «Хирург» в 1976 г. сняли даже художественный фильм, главную роль в котором сыграл Олег Ефремов. И потом больница была ближайшей к писательскому поселку Переделкино, многие обитатели которого издавна предпочитали лечиться именно в «семьдесят первой». И не только писатели. Поскольку художественно-богемный мир тесен, в ее палатах оказывались артисты, режиссеры, художники… К Крелину как к врачу-писателю или как писателю-врачу и вдобавок надежному товарищу любили обращаться за помощью люди искусства. Если кто-то нуждался в операции или лечении внутренних органов, Крелин мог помочь сам или знакомил человека с Михаилом Евгеньевичем Жадкевичем – выдающимся хирургом, который тоже работал у нас и слава о котором шла по всей стране, он делал уникальные по сложности операции. А если речь шла о костях, об опорно-двигательном аппарате, то Юлий Зусманович направлял таких больных ко мне. И в тот раз он попросил меня прооперировать Галину Борисовну Нельскую, мать Юлии Нельской, жены скульптора Вадима Сидура, с которыми он давно дружил. Я осмотрел больную и с готовностью согласился. Тем более мне хотелось сделать эту операцию, что в моем распоряжении оказалась довольно редкая по тем временам металлоконструкция, пригодная для установки в сломанное бедро. Буквально накануне в нашей больнице оперировал хирург из ЦИТО, я ассистировал ему, и он великодушно подарил мне потом эту роскошную конструкцию, которая оказалась у него лишней. Я проделал свою операцию успешно, металлоконструкцию установил прочно и навечно, так что Галина Борисовна по выздоровлении чужеродной детали в своем организме не ощущала и ходила уверенно, а впоследствии и вовсе о ней забыла.

Владимир Бродский, Вадим Сидур, Юлия Сидур и Рита Бродская

Навещать свою маму в больнице приезжала Юлия, так мы и познакомились. Ей понравился мой стиль общения с пациентами: на протяжении своей врачебной практики я всегда старался находить время, чтобы и помимо основного обхода лишний раз зайти в палату, поговорить, успокоить больного, подбодрить его, а одновременно и расспросить, стараясь лучше понять, в каком он находится состоянии. Во время наших с Юлией встреч и общения мы прониклись друг к другу симпатией и даже подружились. Я узнал, что ее муж скульптор Вадим Сидур, что он инвалид войны и что его мастерская расположена у метро «Парк культуры». B один из дней от его имени она пригласила меня эту мастерскую посетить. Юлий Зусманович, узнав об этом, предупредил, чтобы я не удивлялся, когда увижу там среди прочего необычные, на первый взгляд, скульптуры-объекты, собранные из кусков покореженного металла и уложенные в сколоченные из досок ящики-гробы. Он объяснил, что Сидур придумал новое направление в искусстве, в котором сейчас работает и которое назвал «Гроб-Арт».

И вот мы с женой Ритой, спустившись по узкой крутой лестнице, вошли в рacпaxнутую нам Вадимом и Юлией тяжелую дверь. Дверь, которая оставалась для нас всегда открытой на протяжении одиннадцати лет. В тот первый визит увиденные в мастерской вещи поразили своей мощью и монументальностью, заключавшейся не только в их форме, но в особой внешней красоте и проступавшем в этих произведениях глубоком смысле.

Уже в первую встречу мы cтали друзьями. Для нас не была препятствием разница в возрасте – Вадим Сидур был старше меня на пятнадцать лет. Он фронтовик, тяжело раненный в бою и чудом оставшийся в живых. Между людьми, побывавшими на фронте, и всеми остальными есть большая разница, не объяснимая лишь количеством прожитых лет: у фронтовиков другие знания и опыт, другая судьба, другие жизнь и смерть. Но, может быть, как раз меня с Сидуром война сближала. На той же войне погиб мой отец. А я сам, не участвуя в боях, тоже увидел её, еще ребенком, чудом оставшись в живых в еврейском гетто на моей родине под Винницей. Поэтому мне особенно понятны и дороги его проникнутые cкорбью, мукой, страданием произведения, а таких скульптур у Сидура большинство. В его мастерской и у них с Юлей дома на Брянской я стал бывать часто, уж раз в неделю обязательно. Об этих вечерах вспоминаю, как о необычайно счастливых. До чего же интересным было наше общение! Отмечу, что и Сидур, и Юлия обладали способностью слушать и слышать – качествами, данными далеко не каждому из нас, и готовностью, если необходимо, прийти на помощь – и словом, и поступком. Неслучайно попасть к ним стремились многие. У них мне посчастливилось увидеть и узнать замечательных, прекрасных людей, и многие стали моими друзьями. Именно здесь, еще в 1970-х – 80-х годах, я впервые встретился с их немецкими друзьями, потом ставшими и моими, с которыми дружу по сию пору. Через пару лет после описанного случая с Галиной Борисовной мне довелось выполнить такую же операцию, как у нее, для Клары Исааковны Мориц, матери поэтессы Юнны Мориц. На этот раз инициатива исходила от Вадима Сидура. Именно он порекомендовал меня Юнне в тот момент, когда она повсюду искала надежного хирурга, желая помочь матери, сломавшей бедро. Операция прошла замечательно, и Клара Исааковна уверенно проходила с залеченным бедром до глубокой старости (она умерла в 97 лет).

Раненый, 1966

Расскажу еще вот о чем: одну такую хирургическую металлоконструкцию я вмонтировал в 1987 году, через год после смерти Сидура, в его большую скульптуру под названием «Победитель». Она представляет собой гипсовую фигуру одноногого инвалида с костылем под мышкой и с протянутым вперед обрубком другой руки. Выполненная в человеческий рост, эта трагическая скульптура была довольно тяжелой, а потому неустойчивой и вдобавок невероятно хрупкой. И вот однажды мне позвонила по телефону расстроенная Юлия и рассказала, что один из посетителей мастерской неловко задел эту скульптуру, и в результате она дала трещину в бедре. Мы, я и мой приятель и коллега, хирург Владимир Романович Келлерман, решили, что спасти её можно, лишь проделав такую же операцию, как на живом человеке. Прямо на месте, в мастерской, мы «Победителя» уложили, высверлили в бедре отверстие и вогнали туда настоящий медицинский штифт, точно такой же, какой был у Галины Борисовны и Клары Исааковны. После того, как гипс, которым мы заделали швы, затвердел, статуя вновь обрела прочность и устойчивость. (Она, кстати, хранится сейчас в Музее Вадима Сидура в Перово.) Знакомство с Юнной Мориц переросло в глубокую дружбу, мы с удовольствием общаемся до сих пор, хотя живем уже в разных странах. Замечу, что Юнна, в свою очередь, сыграла важную роль, познакомив меня с Натальей Ивановной Столяровой, а та – с Александром Александровичем Угримовым и Натальей Владимировной Кинд, людьми выдающимися, имевшими для меня очень большое значение. Как я сказал, наши встречи с Сидуром проходили часто. Мы с Ритой, как правило, приходили в мастерскую или домой к нему с Юлей на Брянскую улицу. Сами мы жили в 70‐х на Филях, и бывать у нас им оказывалось как-то не с руки. Но однажды они все-таки к нам заехали. Мы пригласили их на день рождения Риты 9 мая. Сидур с удовольствием согласился, спросив разрешения прийти раньше остальных гостей. Дело в том, что со своим челюстным ранением ему было довольно трудно жевать, он стеснялся и хотел спокойно поесть в привычной компании, до прихода посторонних. Специально для него я приготовил разные мягкие закуски и любимые им рубленые котлеты. Настроение у него в тот день было прекрасным, мы с радостью общались, он много рассказывал и с удовольствием ел. Если же я подкладывал еще что-то на его пустеющую тарелку, он одобрительно, как бы нараспев повторял: «Вова любит кормить!»

Владимир Келлерман и Владимир Бродский перед открытием выставки в Комитете защиты мира, 1987

Потом, когда уже пришли остальные гости, он сидел за столом довольный и сытый, выпив полрюмочки за Ритино здоровье и участвуя в общей беседе. Во все времена я испытывал настоящую страсть к книгам. У меня была редкая возможность приобретать весьма ценные издания. Часто сами авторы оставляли мне свои книги с дарственными надписями (ведь я все-таки работал в «писательской» больнице). Но ко мне попадали не только отличные советские книги, но и главным образом – самиздат и тамиздат, романы, поэзия, журналы, что угодно. Подобных изданий с годами накопилось изрядное количество, и чтобы не держать запретное на виду, я стал прятать их внутри большого мягкого кресла, стоявшего в гостиной. Так что однажды, когда мне понадобилось сдвинуть его с места, я не смог этого сделать – настолько тяжелым оно оказалось от уложенных в него печатных произведений. Я сам как сумасшедший проглатывал все эти бесценные (в буквальном смысле) сокровища. Но также очень часто давал их на прочтение Вадиму и Юлии, которые наслаждались от всей души. Они, в свою очередь, и я знал об этом, успевали одарить этими книжками на одну-две ночи своих друзей, разумеется, не сообщая им, как и откуда к ним попала та или иная вещь. В 1983 году, переехав на новую квартиру, мы с Сидурами оказались соседями, наши дома располагались в десяти минутах ходьбы друг от друга. И с этой поры наши встречи стали происходить чаще. Мы то и дело заходили на Брянскую. Нередко приходилось оказывать Вадиму и медицинскую помощь, потому что его здоровье, которое всегда было небезупречным, начало тогда всё чаще вызывать тревогу. Вообще, замечу с гордостью, Вадим относился ко мне как к врачу с большим доверием, ценя мои знания и умения, и неизменно прислушивался к моим советам. Особенно памятны два серьезных случая. Однажды летом 1985 года, когда мы с Ритой возвращались откуда-то домой и только-только открыли входную дверь, раздался телефонный звонок. Звонила Юлия. Взволнованным голосом она просила нас поскорее приехать в Алабино, где они с Вадимом в тот момент находились: ему стало очень плохо. Не раздумывая, мы сели в машину и помчались к ним.

Меньше, чем через час, были на месте. Оказалось, что у Вадима сильнейшая задержка мочи, уже чуть ли не целые сутки.

Открытие первой выставки произведений Вадима Сидура в 1987 году в Советском комитете защиты мира.

Слева направо: Ю.Тамойко, О. Киселев, Т. Бреус, В. Бродский, В. Келлерман, Ю. Сидур, М. Сидур, К. Аймермахер, Р. Бродская, Г. Айги, Ю. Васильев, Ю. Мориц