Ничья и ничей

 
По дорожке страстей шли ничья и ничей
И, сойдясь у ручья под рябинками,
Присушила к себе пара серых очей
Голубые, как небо, с искринками.
 
 
Им бы, блеклым, о большем и думать не сметь,
Да в пути повстречались бездонные.
Отвели голубые и стали смотреть
В светло-серые темно-зеленые.
 
 
Та гроза оросила слезою глаза.
Счастье таяло льдинкою белою.
Лишь смотрели с надеждою, как в образа,
Голубые в суровые серые.
 
 
Пронеслось с той поры много дней и ночей.
Пораспалась дорожка тропинками.
Ох, не сладко пришлось взору серых очей
Без того, голубого с искринками.
 

Опьяняло свежестью лето быстротечное

 
Опьяняло свежестью лето быстротечное,
Закружило голову запахами трав.
И от этой нежности, сделавшись беспечною,
Забродила ягодка, ягодою став.
Затянуло заводи желтыми кувшинками,
Ряскою, да тиною – зелена вода.
Яркою картинкою, ягодой рубиновой
На кусту малиновом вызрела беда.
Не доразделенною чьей-то половинкою,
Но и другу милому – милою не став,
На устах постылого запеклась кровинкою.
Побыла и сгинула, всю себя отдав.
В небе закурлыкают клинья журавлиные.
Тянет в даль нелегкая – им ли привыкать.
Жизнь располовинена, как судьба Маринина.
Низко дали синие, да не докричать.
 

30 секунд

Вере, Надежде и Любви…

 
За какие-то 30 секунд приключилось.
Что-то важное вдруг поломалось во мне,
И привычная жизнь не спеша, покатилась
Из обычного русла куда-то во вне.
 
 
А потом я твой голос прерывистый слышал.
Кто-то взял разрывающий ночь телефон.
И бесцветный ответ: – Мы работаем. Дышит.
Результаты работ Вам объявят потом.
 
 
Не сложилось, как надо, собраться в дорогу.
Мой единственный груз – невесомая грусть.
Знать, в чем мать родила, появлюсь перед Богом
В тех чертогах, откуда навряд ли вернусь.
 
 
Зябко мне в белокаменных этих палатах.
Толи явь, толи сон и откуда мне знать,
Что здесь делают ангелы в синих халатах,
Неужели меня прилетели спасать?
 
 
Стыло как-то, но я не от этого трушу.
Все диагнозы – просто обычный прогноз.
Дорогие лекарства не вылечат душу,
Не смотря на число потребляемых доз.
 
 
Мне одеждой от холода станет надежда.
Пусть слетается, чувствуя пир, вороньё.
Я на 30 секунд задержусь где-то между,
Понимая, что дальше уже не моё.
 
 
Но секунд этих нескольких будет довольно,
Чтобы полусознаньем увидеть тебя.
И сердечная мышца, согретая болью
Бескорыстной любви, отзовется любя.
 
 
В резервациях питерских реанимаций
Ты меня отыскала, минуя запрет.
И в пленительном мареве галлюцинаций
Я расслышал твоё однозначное – Нет!
 
 
Пусть друзья и врачи удивляются после.
Я бы мог им сказать, да боюсь, не поймут,
Что все эти часы ты была где-то возле,
Продлевая те самые 30 секунд.
 
 
– Ты живучий мужик, а скорее – везучий! —
Просветил пожилой балагур-Айболит.
– Толи мы разминули тебя с неминучей,
Толи это удача тобой дорожит.
 
 
А ведь прав эскулап, повидавший немало.
Кто бы против, а я – положительно за!
Ну, конечно, она надо мною витала.
У удачи моей – голубые глаза.
 
 
1.09.2007 г.
 

Мой родной СССР

 
Туман над городом укрыл действительность,
Окутал холодом, убавил видимость,
По «Маяковского» гуляет дождичком.
Асфальт полосками, как будто ножичком.
Идем по улице веселой шоблою.
Прохожий щурится на пиво с воблою.
Палитра серая, погода Невская,
Но шаг уверенный, улыбка – дерзкая.
Здесь в нашем скверике, напротив булочной,
Почти Америка, конторы уличной.
Сегодня пить не грех портвейн «Иверия».
Стакан один на всех. Гуляй империя!
Бухло под лавочкой и смех раскатами.
Года, для справочки, – восьмидесятые.
Шумит авральное мероприятие.
Все по нормальному. В ходу понятия.
Гудим культурно мы, порядки строгие.
Окурки в урну и – своих не трогаем.
И даже бабушки не возмущаются,
Ну, вот, и ладушки – братва общается.
Стакан одним глотком – закуска хлебушком.
Тебе, Санек, облом – конфеты девушкам!
Хоть время, в общем-то, не подходящее,
Гуляет общество по-настоящему!
Толкнул «джинсу» Витек, гребет со «стохами»,
А кто погнал в ларек? Андрюха с Вохою.
Толпа с бидонами, за пивом – очередь.
Ищи знакомого – живем не в Сочи, ведь.
Здесь схема штатная – своих уважили.
Народ понятливый – врагов не нажили.
Стоят за столиком, ругаясь матерно,
Два алкоголика – два члена Партии.
Один за Брежнева, другой за Берия.
Расклады прежние – ЭСЭСЭСЭР и я!
Гульба по поводу, вполне банальному:
Сегодня проводы – на завтра в Армию.
Поет про Иволгу гитара чувственно.
Вот, только девочки сегодня грустные.
Подать ликер для дам – задача минимум,
Неинтересно нам бухать без стимула.
От Вас любой каприз – нам это семечки.
Прошу на танец, мисс! Гуляем, девочки!
Гудят домашние, папаня хмурится.
Сносило башню нам – двоилась улица.
А чтоб прямым ходить – нельзя сутулиться.
Неважно сколько жить – главней, не скурвиться!
Одним газета «Труд» – дорога вольная.
Бродяг по жизни ждут дома казенные.
Да, неизвестно как, оно аукнется –
Кого затащит в круг судьба-заступница.
Валера с Жориком – ребята грозные.
Дела начнут мутить вполне серьезные.
Витюня высосав мандат от партии,
Завяжет с джинсами к едрени матери.
Сереге с Гариком еще неведомо…
Совсем не все придут домой с победою.
Свой долг исполнили, как полагается.
Мы вас запомнили – вам не в чем каяться.
А пальцы струны рвут – Серега лыбится.
Не суждено нам, брат, с тобой увидеться.
Ну, а покуда мы еще единые,
Еще жива страна непобедимая.
Пока шумит в ночи шальная братия,
Народ спокойно спит… и демократ… и-я…
 
 
12.03.2007 г.
 

Размах крыльев или Гляди высоко…

 
Стаи птиц зимуют за границей, а моё окно, который год
Навещает шустрая синица, погостит, а в руки не идет.
Как приручишь вольную породу? Что ей крохи с моего стола.
На роду написана свобода и, как символ – два ее крыла.
 
 
Пусть пичуга маленького роста, только так же, как и журавля,
Удержать в руках ее не просто, даже прикормив, забавы для.
Несвобода ей без небосвода, но прочна связующая нить,
Повязав природою породу, уз которой не перерубить.
 
 
Щедро дав от самого начала, та же нить втащила в лабиринт.
Держит птаху в рамках ареала на себя помноженный инстинкт.
Но поправ условные границы, выходя за рамочный простор,
Каждый год, отнюдь, не единицы нарушают рабский договор.
 
 
Отличая от других животных, управляло испокон и впредь,
Собирая в стаи перелетных, дерзкое желание лететь.
Это дети вольного простора. Им дано: особенным чутьём
Слыша зов невидимого створа, улетать заведомым путем.
 
 
Даже, если поле для полёта небо сдавит до размаха крыл,
Птицы не посетуют, что кто-то к перелетам их приговорил.
Станет грозно щериться стихия, учинив борьбу «без дураков»,
Остужая головы лихие перистою пеной облаков.
 
 
Косяком продавливая толщу, раздвигая ощупью туман,
Стаи плещут многокрылой мощью, черпая бездонный океан.
Безупречен внутренний диспетчер. Вольным – воля, смелому везёт.
Пусть ветра выкручивают плечи, жребий брошен, чья-то да
возьмёт.
 
 
Карту неба взмахами листая, всем путям проторенным назло,
Держит строй измученная стая, подставляя слабому крыло.
На руке озябшая синичка…. Мы друг другу все-таки нужны.
Отогрею птичку-невеличку под рубахой с левой стороны.
 
 
Ожила и упорхнула в вечер. Запретишь ли вольному летать?
До того, как выломает плечи время, не умеющее ждать.
Жаждущие зрелища и хлеба, на момент обыденность поправ,
Приглядитесь – дети смотрят в небо, беззаботно головы задрав.
 
 
Им, во снах летающим, приснится стая непокорных журавлей.
Вряд ли б люди выбрали границы, если б те не выбрали людей.
 
 
Что-то в глубине себя лелею,
Хочется чего-то захотеть.
Значит, чем-то все-таки болею.
Как же это здорово «болеть».
 
 
06.08.2007 г.
 

Про любовь

 
Идут часы, проносятся минуты.
Мотает нервы жизненный экстрим.
Но, вот, однажды наступает утро,
Когда ты любишь, и в ответ любим.
И то, что быт заел – уже не важно.
Вернее важно, но уже не так.
Да ты и сам давно не эпатажный,
Вполне преуспевающий дурак.
Куда бежал, бездумно силы тратя?
Где были Вы, и где шатался я?
Как получилось, что еще на старте
В себя впрягла чужая колея?
Рванул по ней, да скоро надорвался,
Все от того, что торопился жить.
Катился вниз и снова поднимался,
А надо было просто не спешить.
Стоять под проливным и целоваться,
Боясь спугнуть действительности сон.
Услышав вдруг подушечками пальцев,
Как Ваше сердце бьется в унисон.
Смотреть в глаза и обходиться мыслью,
Рожденной в замороченности фраз,
Все остальное не имеет смысла,
Хотя бы здесь, сегодня и сейчас…
 

Иордан…

 
За минуту – другую собрав чемодан,
Отключу телефон на дорожку присев,
И по небу к истокам реки Иордан,
Разобраться в себе вдалеке ото всех…
 
 
Автоматчики с этой и с той стороны,
Между ними каких-то 12 гребков,
Но, как будто бы призрак Берлинской стены,
От воды Иордана и до облаков…
Зря грозишь мне стволом, погранец молодой…
Не боюсь я тебя, окунусь и вернусь,
Но сперва между этой и той стороной,
Перед ликом святым о своей помолюсь…
Ветхий, Новый Завет и Талмуд, и Коран —
Все впитали границы твоих берегов.
Я хочу попросить у тебя, Иордан,
Не дели прихожан на своих и врагов…
 

Зазеркалье…

 
Воздушный замок в стиле рококо,
Обитель муз, пристанище поэта,
Коктейли чувств, куда как высоко
И все одно…Карету мне…Карету!
Там жизнь, на свой, особенный манер,
В таких местах динамика статична
Но, даже если, с места да в карьер,
Все толерантно и демократично.
А этот, сплав условностей поправ,
Пёр на рожон в открытую, без тыла.
Что-был неправ? Наверное, неправ,
Но в нем жил пыл и в этом что-то было…
Свечою слова звёзды зажигал,
Законы жанра, как оно, без свеч-то,
Он током бил и перенапрягал,
Но в этом беспорядке было нечто,
Враз осадив Пегаса на скаку,
Безжалостно высмеивал бездарность,
Варящуюся в собственном соку,
С претензией, пардон, на элитарность.
Живописал, но не приукрашал,
Пускал в распыл тупые навороты,
Блистал умом… но как он дурковал!
И в этой клоунаде было что-то.
Он едко придирался к мелочам,
Кому-то обещал заехать в рожу,
Ату его! Пусть платит по счетам,
Построже с этой публикой, построже!
Скорей всего, себе же на беду,
Он был собой, но был, а не казался,
Гвоздят, обычно тех, кто на виду,
Как правило, за тех, кто не попался.
 

О бессознании и подсознании

 
Всё ли в масть в заоблачных чертогах,
Есть ли кто из нашего двора?
Здесь ли, там, мы – прежние, Серёга,
Ну, бывай, до связи, мне пора…
 
 
Что-то песен весёлых не хочется петь,
Не берёт за живое фальшивый аккорд,
Горизонты понятного стали темнеть,
Осознание вывихнув наоборот.
И не то, чтобы жизнь заломила вираж,
Или тупо закончились булки с икрой,
Просто вдруг запропал упоительный раж,
Задувающий в струны мажорный настрой.
Рваный ритм бытия в положении «ноль»,
Пульс, подобно вороне, боится кустов,
Пустота….но она не моя – эта роль,
Я к таким режиссёрским ходам не готов.
Робкий нерв беспокойства в подкожной броне
Загоняет в тупик, оставаясь в тени.
Пробивая на крепость, прижатый к стене
Обнажённый характер, лишённый брони.
Уязвимо-ранимый в своей наготе,
Вне конфликта в тугую пружину зажат,
Нынче он не на той роковой высоте,
От которой у труса колени дрожат.
Там, где всё продаётся и всё на показ,
Полноводные реки мелеют…увы…
Беспредел и безвременье, вычислив нас,
Если в чём-то непрАвы, то в целом правЫ.
Золотое сечение эры барыг,
Усадивших на привязь своих егерей.
Все они, «се ля ви», не корсары из книг,
Потрошащие трюмы чужих кораблей.
Свой кусок пирога добывая в бою,
Тех от этих всегда отличало одно —
Флибустьерский трофей оставался в строю,
Корабли мародёров ложатся на дно.
Их останки, забитые в зыбкую твердь,
Разъедает придонным планктоном и мхом.
Те, кто рвал им борта, обрекая на смерть,