Велес

 
Я – Велес, мирный бог. Меж спящих стад дозором
Незримый я хожу, чтоб отвращать недуг
И чары хитрых ведьм, пока дымится луг
И звезды ночь пестрят серебряным узором.
 
 
Когда исчезла мгла перед Даждьбожьим взором,
Там рею ветерком, где, человека друг,
Спокойный, добрый вол влачит тяжелый плуг —
И доблестным его любуюсь я позором.
 
 
Иль от коров порой я пастуха маню
Под зыбкий свод ветвей—и тихо запою...
Он думает: над ним листва шуршит лесная;
 
 
Но песенки мои таинственной мечтой
В душе его звенят, и он поет, не зная...
И вещия слова хранит народ родной.
 

1895

Лад

 
Нет! Лад не ведает осмеянных страданий,
И клятв непризнанных и невозможных снов, —
И чужд ему позор преступных упований,
И счастья тайного, как умысел воров.
 
 
Он бог иной любви, он бог иных лобзаний,
Веселый, добрый Лад,– бог свадебных пиров,
И песен радостных, и честных обещаний,
Краснеющих невест и пылких женихов!
 
 
Подслушал Лад весной, что у плетня шепталось
По сизым вечерам,– и надоумил свах,
Чтоб не напрасно цвел цветок любви в сердцах,
 
 
Чтоб племя сильное спокойно умножалось
От синих южных волн до белой цепи льда
На лоне русских нив для славы и труда.
 

1895

Перун

 
Чего-то ждет земля... Нет вечного шуршанья
Меж золотых хлебов; утих шумливый лес,
И в душном воздухе нет песен, нет сиянья...
Вдруг вихорь налетел... и вдруг исчез,
И стала тяжелей истома ожиданья...
Но где-то на краю чернеющих небес
Сверкнула молния, – порывом ликованья
Веселый грянул гром, и ветер вновь воскрес...
И туча двинулась... несется ниже, ниже,
Как будто льнет к земле... Все чаще и все ближе
Блистает молния, грохочет громче гром...
Царь – богатырь Перун, монарх лазурной степи,
К любовнице спешит во всем великолепье —
И к ней на грудь упал с нахлынувшим дождем.
 

Даждь-бог

 
Средь бледной зелени приречных камышей
Белела дочь Днепра, как чистая лилея,
И Даждь-бог молодой, любовью пламенея,
С своих пустых небес безумно рвался к ней.
Горячей ласкою скользил поток лучей
По телу дивному,– и, сладостно слабея,
Она, предчувствуя объятья чародея,
Еще боясь любви, уж радовалась ей!..
Но стала вдруг кругом прекраснее природа;
Свет ярче искрился и зной страстней дышал...
Русоволосый бог с безоблачного свода
На деву тихих вод, ликуя, налетал, —
И мать своих детей, мать русского народа,
Он, наконец обвив, впервой поцеловал!
 

Стрибог

 
Есть черная скала средь моря-океана:
Там Стрибог властвует, и внуков-бегунов
Он шлет оттуда к нам с дождями для лугов,
С грозою, с вьюгами, с покровами тумана...
Тот вторит хохоту Перуна-великана,
А этот голосит тоскливей бедных вдов;
От рева старшего гудит вся глушь лесов,
А песни младшего нежней, чем песнь Баяна...
Но на своей скале в равнине голубой
Горюет старый дед, взирая вдаль сурово:
Могучие уста закованы судьбой...
А лишь дохнул бы он!—летели бы дубровы,
Как в летний день в степи летит сухой ковыль,
И от высоких гор стояла б только пыль!
 

Ярило

 
Идет удалый бог, Ярило-молодец,
И снежный саван рвет по всей Руси широкой!
Идет могучий бог, враг смерти тусклоокой,
Ярило, жизни царь и властелин сердец!
Из мака алого сплетен его венец,
В руках зеленой ржи трепещет сноп высокий;
Глаза, как жар, горят, румянцем пышут щеки...
Идет веселый бог, цветов и жатв отец!
Везде вокруг него деревья зеленеют,
Пред ним бегут, шумят и пенятся ручьи,
И хором вслед за ним рокочут соловьи.
Идет он, светлый бог! – И села хорошеют!
И весь лазурный день – лишь смех да песни там,
А темной ноченькой уста все льнут к устам!
 

Навий день
Радуница

 
Ярило кликнул клич,– и зерна под землей
Проснулись, и поля ковром зазеленели.
К касаткам в дивный край, где зреет рожь зимой,
Донесся вешний зов,– касатки прилетели!
Промчался дальше он! И в этой мгле седой,
Где в вечном холоде чудовищной метели
Тоскует мертвый люд по горести земной,
Он резко прозвенел, как ночью звук свирели!..
И стала от него Морена вдруг без сил,
И вихорь душ к земле и к жизни улетает,
Назад к земле, где смерть Ярило победил,
К земле, где в Навий день народ среди могил
С радушной песнею покойников встречает
От золотой зари до золотых светил.
 

Солнце и месяц

 
«Скажи-ка, Солнышко, сестрица дорогая,
Скажи-ка, отчего вечернею порой
И ранним утром вновь, под яркою фатой
Краснеешь ты всегда, как девушка земная?»
Ой, как же не краснеть, как девушка земная,
Мой белый богатырь, мой братец дорогой?
Ведь полюбил меня красавец царь морской
И вечно с шутками преследует играя!
Пред ночью, перед днем я проходить должна
Вдоль синих волн его... дорога мне одна!..
То встретит он меня, ласкаясь с песней нежной,
И хочет целовать, – то, спрятанный на дне,
Вдруг пеною в меня он плещет белоснежной...
И дерзкого, увы, так стыдно, стыдно мне!
 

Прометей

 
Уж ночь близка. – И, хоть Казбек сияет ясный,
Белея девственной вершиною своей,
В долинах гуще тень, и коршун средь лучей
Над ними высоко кружится странно-красный...
От солнца ли?.. Увы, судьбе, как ты, подвластный,
Он кровью, может быть, весь обагрен твоей,
О, дивный мученик, великий Прометей!
И, сытый, до зари покинул пир ужасный!
Откуда путь его? к какой скале седой,
Титан, прикован ты?.. Нет! тайны роковой
Не выдаст никогда тюремщица-природа!
И нам не знать, с каким терпеньем вещий взор
Веками долгими глядит от этих гор
Туда, где, знаешь ты, забрезжила свобода!
 

Японская фантазия

 
Апрельская лазурь, как озеро без дна,
Сквозь ветви белые цветущих слив ясна,
И треугольником последняя станица
Усталых журавлей в лучах чуть-чуть видна.
 
 
К Зеленой Пагоде вся ринулась столица;
Но тут, под тенью слив, Нипонская княжна,
Забыв, что бонзы ждут, что ждет императрица,
Глядит, как в синеве плывет за птицей птица.
 
 
Откуда их полет? – не из страны ль духов,
Из этих яшмовых, волшебных островов,
Которых царь придет, любви живая сила,
 
 
И унесет ее средь молний и громов?..
Зачем же медлит он? – Душа по нем изныла!
Гадальщица давно, давно его сулила!
 

1895

Декабрь

 
Снег, только снег кругом, – на сотни верст кругом!
И небо серое над белою землею!
Чудовищная тишь. Не борется с зимою
Природа севера в потопе снеговом, —
 
 
Без грез о будущем, без грусти о былом
Стремясь беспомощно к мертвящему покою.
Но маленькой чернеющей змеею
Там поезд вдалеке скользит в дыму седом,
 
 
Скользит, свистит, исчез!.. и нет нигде движенья,
И шума нет нигде... и, жаждя лишь забвенья,
Равнины сонные готовы вновь заснуть, —
 
 
Быть может, радуясь, что богатырка-вьюга
Еще надолго к ним с восторженного юга
Волшебнице-весне закроет синий путь.
 

1895

Наливка

 
За хатою вишняк едва зазеленеть
Успел, как весь покрылся он цветами.
Казалося, цветы воздушными рядами,
Как бабочки, в лучи стремились улететь.
 
 
Но наступал Июнь, и гуще стала сеть
Трепещущих теней меж гладкими стволами,
И свежий, сочный плод под легкими листами
Чудесным пурпуром стал дерзостно алеть.
 
 
Затем... Затем годов промчались вереницы,
И вишен сок бродил в тиши своей темницы,
Как в сердце молодом кипит и бьется кровь.
 
 
Теперь свободен он – и лучше, крепче, краше,
Пьяней и веселей, он солнце видит вновь —
И вот его, мой друг, я пью за здравье ваше!
 

1895

К...

 
Не верь, не верь толпе! Не умер Аполлон.
Да! Старый мир погиб, и затопляет Лета
Руины славные, где зову нет ответа;
Пустынною скалой чернеет Геликон...
 
 
Но в их святой пыли наш новый мир рожден!
Ужели божеством спасительного света
В чудесном зареве грядущего рассвета
На радость новых лет не пробудится он?
 
 
Жизнь бьет ключом теперь, но, робкие невежды,
Не видим мы еще поэзии надежды
В эпической борьбе природы и труда.
 
 
Явись, о вещий бог! Не зная сожалений,
Не веря смутным снам и грезам без стыда,
Ты новый гимн найдешь для новых упоений!
 

1895

Андрей Шенье

 
О, если бы во дни, когда был молод мир,
Родился ты, Шенье, в стране богов рассвета,
От Пинда синего до синего Тайгета
Была бы жизнь твоя – прелестный долгий пир!
 
 
При рокоте кифар и семиструнных лир
Венчали б юноши великого поэта,
И граждане тебе, любимцу Музагета,
В родимом городе воздвигли бы кумир.
 
 
Но парки для тебя судьбу иную пряли!
И ты пронесся в ночь кровавых вакханалий
По небу севера падучею звездой!..
 
 
Как греческий рапсод, ты страстно пел свободу,
Любовь и красоту бездушному народу
И умер перед ним, как греческий герой.
 

1895

Чехарда

 
Царю тринадцать лет. Он бледен, худ и слаб.
Боится пушек, гроз, коней и домового,
Но блещет взор, когда у сокола ручного
Забьется горлица в когтях зардевших лап.
 
 
Он любит, чтоб молил правитель-князь, как раб,
Когда для подписи уж грамота готова;
И часто смотрит он, не пророняя слова,
Как конюхи секут сенных девиц и баб.
 
 
Однажды ехал он, весной, на богомолье
В рыдване золотом – и по пути, на всполье,
Заметил мальчиков, игравших в чехарду...
 
 
И, видя в первый раз, как смерды забавлялись,
Дивился мальчик-царь: и он играл в саду
С детьми боярскими, но те не так смеялись.
 

1895

* * *

 
Родился я, мой друг, на родине сонета,
А не в отечестве таинственных былин, —
И серебристый звон веселых мандолин
Мне пел про радости, не про печали света.
 
 
На первый зов мечты я томно ждал ответа
Не в серой тишине задумчивых равнин, —
Средь зимних роз, у ног классических руин,
Мне светлоокий бог открыл восторг поэта!
 
 
Потом... не знаю сам, как стало уж своим
Все то, что с детских лет я почитал чужим...
Не спрашивай, мой друг! Кто сердце разгадает?
 
 
В моей душе крепка давнишняя любовь,
Как лавры той страны, она не увядает,
Но... прадедов во мне заговорила кровь.
 

1895

Петр Якубович

Из Сюлли-Прюдома

Затерявшийся крик

 
Игрой мечты ушел я в глубь веков
И вижу юношу: болезненный, печальный,
Возводит он с толпой других рабов
Хеопсу мавзолей пирамидальный.
 
 
Вот он несет на согнутой спине
Чудовищный гранит.
Дрожащая походка...
Глаза глядят страдальчески и кротко...
И страшный крик раздался в тишине!
 
 
Тот крик потряс весь воздух, строй эфира,
Дошел до звезд – и там, за гранью мира,
Все вверх идет в пространстве вековом.
 
 
Он ищет божества и правды бесконечной...
Прошли века. Гигант остроконечный
Над деспотом стоит в величии немом!
 

1880