Во время моего “дежурства" ничего не произошло. Я сидел, положив ружье на колени и держа фонарик наготове, почти надеясь разглядеть этих бродячих животных. Ночь была приятно теплой. В музыке было странно то, что невозможно было понять, с какой стороны она доносится и была громче и головокружительнее, чем я когда-либо раньше.

Это привело меня в ярость, но, в то же время, странное искушение околдовало мое сознание. Но ничего не произошло, а в час ночи Долфин сменил меня, и я отправился спать.

Прошло три часа, прежде чем я был грубо разбужен. В сознание меня привел грохот выстрела из дробовика и сердитый крик Долфина с крыльца. Я накинул халат и кирасы и выбежал на улицу. Джос мчался по лужайке в тщетной погоне за смутным, черноватым силуэтом, который я едва мог различить.

Я побежал за ним, в своем возбуждении лишь наполовину осознавая, что мелодия прекратилась, и что над Энстон-Холлоу нависла гнетущая тишина. Я бегаю быстрее Долфина и ему есть за что быть благодарным. Я поймал его на самом краю мелового карьера – еще шаг, и он с головой бы погрузился в глубину усыпанного щебнем котлована!

Я схватил его за плечо и развернул к себе.

– Берегись, идиот! – Закричал я. – Ты не видишь, куда бежишь?

Он увидел и вздрогнул. Выражение нетерпеливого напряжения исчезло с его лица, сменившись выражением внезапного страха.

– Боже мой, – бормотал он. – Боже мой! Я этого не видел, мистер Питер. Большое спасибо. – Затем раздраженно добавил, – Я даже не прикоснулся к этой штуке, не так ли?

– Очевидно, нет, – сказал я. – В чем дело? Что это было? Овца? Коза? Она была одна?

– Нет, сэр. Их было больше, но тот, за кем я гнался, был вожаком всех остальных. Это… – Он посмотрел на меня с некоторым испугом. – Это было немного похоже на человека, мистер Питер!

– Чушь! – Огрызнулся я. – В темноте не очень хорошо видно. Но куда же оно делось, должно быть, упало где-то здесь.

Я посветил в яму своим четырехкамерным фонариком, поводил им из стороны в сторону. Ничего не шелохнулось. Затем…

– Назад, сэр! – крикнул Долфин. – Там что-то есть! Что это?

Я слишком хорошо все разглядел, быстро выключил свет и сказал Долфину вернуться обратно.

Но он тоже успел разглядеть ту скрюченную фигуру, распростертую у подножия скалы. Он судорожно сжал мою руку.

– Белль! – он задохнулся. – Боже мой, черт возьми! Белль! – Его голос сорвался.

Я не мог утешить его словами. Тонкая полоска света с розоватыми краями окаймляла горизонт на востоке. Рассвет. Я медленно произнес: «Я спускаюсь, хочешь пойти со мной?»

Мы осторожно спустились по склону, чтобы не разделить участи несчастной девушки. У меня были мучительные видения, как она лежит там несколько минут… может быть, часов.. безнадежно крича в ту сторону, с которой ее не услышали. Но когда мы подошли к ней, этот упрек исчез.

– Она не страдала, Долфин, – сказал я. – Смерть наступила мгновенно.

Это было слабым утешением, но это было все, что я мог сказать. Ее тело было покрыто синяками, ссадинами, переломами в сотне мест. Рука была плотно прижата к ее глазам, как будто в тот последний, ужасный момент, когда она почувствовала, что летит вниз, она попыталась укрыться от этих зазубренных осколков.

Ее тело, головой вниз, лежало наполовину в одной из этих грязных луж со стоячей водой. Если бы она не погибла мгновенно, то все равно утонула бы. На лице застыла маска ужаса, – это было предчувствие приближающейся смерти. Долфин, всхлипывая, рухнул на ее тело, убитый горем, он причитал снова и снова: «Дочь моя! Белль! И я был зол на нее. Боже, прости меня!»

Я нежно оттащил его: «Пойдем. Мы должны оставить ее здесь, пока не вызовем полицию».

Он с трудом поднялся на ноги, и когда мы начали подниматься по склону, он оглянулся еще раз.

«Да, оставим ее здесь. Она любила цветы. Это подходящая могила для нее».

Я едва ли заметил это раньше. Теперь я увидел, что там, где она упала, дно мелового карьера превратилось в буйно цветущие джунгли. Огромные, кремово-белые цветы с малиновыми сердцевинами, переливающиеся, танцующие, покачивающиеся на утреннем ветру. Чем-то напомнили саму Белль. Ее нежная белая кожа была цвета их лепестков, а улыбающиеся губы – цвета их сердец. Их дерзкий танец был ее собственной дерзкой походкой…

Никогда еще в своей жизни я не видел женщину, которая была бы так убита горем, как мать Белль. Долфин не мог набраться смелости сообщить своей жене о смерти девочки, поэтому попросил меня сделать это. Я сообщил печальную новость как можно мягче. Ее глаза расширились, но она не произнесла ни слова. Какое-то мгновение она смотрела на меня, сквозь меня, словно прислушиваясь к чьим-то словам издалека. В ее глазах появилось остекленевшее выражение. Она повернулась и, не сказав ни слова, ушла.

Я надеюсь, что время смягчит ее горе. Она сама молодая и привлекательная женщина. К тому же симпатичная, с чувством комфорта и полной грудью. Ее жизнь еще впереди, если только это горе не лишит ее всякого смысла…

Позже

Мало того, что трагедия помешала моей работе, я еще должен был выслушивать глупую болтовню человека, которому, в силу его образования и одежды, следовало бы знать все лучше меня!

Приехал констебль, осмотрел тело Белль и констатировал, что смерть наступила в результате несчастного случая. Ее привезли в дом. Приехал священник, чтобы совершить последние церковные обряды.

Закончив со своей работой, он зашел ко мне в библиотеку. Я не мог работать после того, что увидел.

– Сын мой, – сказал он, как только мы остались одни, – я пришел, чтобы сделать вам серьезное предупреждение.

– Да, отец?

– Мой вам совет, – веско сказал он, – немедленно собирайте вещи и уезжайте из Энстон-Холлоу.

Единственно возможная логика, которую я смог найти в его словах, была мне непонятна.

– Вы же не думаете, святой отец, что горожане возложат на меня ответственность за смерть Белль Долфин?

– Иногда я сам себя не совсем понимаю, сын мой. Нет, вы не несете ответственности за смерть девочки. Не в обычном смысле этого слова. Но в более глубоком смысле, возможно, вы виноваты.

– Что вы имеете в виду?

Он сделал паузу, с особой тщательностью подбирая слова. Солнечный свет, падавший сквозь оконное стекло, странно освещал его лицо:

– В этом доме не очень-то хорошо жить, сын мой. В Энстон-Холлоу действуют зловещие силы.

Зловещие силы. Его слова напомнили о предупреждении Брэннока, о кудахтанье старого барыги в гостинице. Я вспомнил все, что слышал ранее.

– В том, что вы говорите, есть доля правды, святой отец. Если старые грехи могут привести к тому, что дом станет злым, значит, зло есть и здесь. Я нашел доказательства убийства в гостиной. Расскажите мне об этом. Кто это сделал и когда это произошло?

– Это случилось много лет назад, еще до вашего рождения и до рождения вашего отца. Но город не забыл. – Он странно посмотрел на меня. – Меня самого не было в живых, когда это случилось, сын мой. Но я читал отчеты, и они говорят о том, что это сделал не человек, а некто извне!

– Что-то от… – Я замолчал, нахмурившись. – Простите, святой отец, но я поражен, что вы, человек Церкви, осмеливаетесь признавать существование сверхъестественных сил. Вы, верящий во всевышнего, доброго Бога!

– Да, добрый Бог. Но этот человек – глупец, который не понимает, что были и другие боги, менее добрые, которые правили землей раньше…

Я знаю, что выглядел потрясенным:

– Я старый человек, сын мой, и не претендую на великие знания. Возможно, скоро я постигну истину этих тайн, но я точно знаю, что даже у Бога есть свои враги. Вера, истина и свет изгнали многих из них с земли. Но все еще существуют Врата… – Он посмотрел на меня мрачным взглядом. – Врата, через которые они могут пройти. И если эти Врата будут открыты…

Когда-то, много лет назад, здесь, в Энстонской лощине, открылись Врата. Бог, злой бог, одно имя которого осквернило бы мои уста, прошел через них, и я боюсь, что теперь Врата снова открылись для него.

Я вскочил на ноги.

– Это разговор сумасшедшего! – взорвался я. – Когда я переехал в Энстон Холлоу, в нем не было ни зарешеченных дверей, ни запертых окон. Я не открывал никаких дверей, это все часть заговора, направленного на то, чтобы изгнать меня из Котсуолда, только потому, что я американец. Иностранец. Мне стыдно за вас, отец. Потому что вы предали свою веру. А теперь я желаю вам доброго дня!

Он покорно поднялся.

– Хорошо, сын мой. Мир тебе!

Он ушел и я пишу это в порыве негодования. За пару пенсов я бы написал резкое письмо епископу, и рассказал бы ему о тонкостях, до которых опустился этот ничтожный приходской священник. Такие люди, как он, позорят Церковь.

Энстон Холлоу,

Полночь

Я принял два снотворных порошка и ждал, когда они подействуют. Пока они не подействовали, я писал еще какое-то время.

Наступила полночь, и луна за окном была затянута облаками, которые скользили по ее угрюмой поверхности, как призрачные пальцы. Неподвижный ночной воздух был свозь пропитан тайной, ощущением необъяснимого ужаса. Это потому, что я, хоть и цивилизованное существо, но все же не мог не помнить о том, что в этом доме лежал труп.

Почему мы, живые, так боимся безобидных мертвецов? В какой-то момент мы целуемся, смеемся и разговариваем, любим и становимся любимыми. Затем вспышка острой боли, рывок, разрыв серебряной нити, лицо любимого бледнеет, тело напрягается, что-то ускользает из липкой плоти, и что-то новое, странное и ужасное прокрадывается в это мрачное жилище…

Я зевнул: «Я скоро засну. – подумал я, – Я засну и забуду об этой проклятой трубе, которая с таким нескончаемым упорством вьется по лесам и лужайкам»

Этим вечером в ночных свирелях звучало нечто новое и странное. Звук, похожий на человеческий голос, в котором смешались страдание и экстаз. Смерть бедняжки Белль подействовала на меня сильнее, чем я предполагал. Как будто трубы украли ее голос, как будто это она напевала ту печальную ночную мелодию.

Энстон Холлоу,

16 апреля

Я боялся этого!

Трагическая смерть дочери свела Марту с ума. Долфин пришел разбудить меня утром, окаменев от отчаяния. Ночью он ничего не слышал, но утром Марта исчезла.

Мы искали ее. Ее нигде не нашли, но мы нашли свидетельства того, что она была в одном месте. Карьер, в котором лежало изуродованное тело Белль. Там были платок Марты и ее туфли. Следы ее ног и рук. И… Эти цветы, эти прекрасные, необычные бутоны, которые природа щедро усыпала на безвременной могиле бедной Белль, были сломаны! Их увядшие головки лежали, свернувшись, на земле. Их высохшие стебли поникли. Эти крепкие, стройные, танцующие стебли, на которых так гордо распускались цветы, были срезаны и унесены прочь.

Это было жасно. Безумная женщина, без обуви и полуголая (мы нашли ее юбку у подножия мелового карьера), должно быть, очень устала. бродит где-то по сельской местности, сжимая в руках жалкую горсть увядших стеблей. Я попросил полицию разыскать ее и обращаться с ней как можно мягче, когда они ее найдут.

Энстон Холлоу,

16 апреля

Они нашли Марту. Вернее, ее тело. Потому что душа бедной Марты отправилась в загробный мир, чтобы присоединиться к душе ее дочери.

Поисковая группа нашла ее лежащей в лесу за нашим домом. Возможно, в конце концов, это и к лучшему, что она была мертва, потому что она явно была сумасшедшей. Она сняла с себя последние остатки одежды и, когда ее нашли, лежала лицом вниз в зарослях душистых весенних цветов, словно пытаясь прижать их к груди в своем последнем, печальном прощании.

Причина смерти неизвестна. На шее и груди у нее были синяки, а на губах застыло выражение мучительной боли. Возле одной ноги валялся обломок гнилой древесины; на лбу синела ссадина. Коронер предполагает, что в бреду она, возможно, поскользнулась на этом куске дерева, упала и получила повреждения внутренних органов.

Они хотят сделать вскрытие, чтобы выяснить причину. Тем временем я предложил Долфину вернуться в Лондон и попытаться забыть эти ужасные события. На его горе страшно смотреть. Он сердито отстранился, когда я предложил ему уехать и поклялся, что не поедет, погрозил кулаком деревьям, лесу, небу.

– Это то, что убило их! – бушевал он. – Теперь я все понимаю. Музыка… гравюры… цветы....

Я успокаивал его, как мог. Я знаю, что он чувствует. Музыка становилась невыносимой. И эти овцы или козы. Но он не должен винить в своих бедах такие неизбежные вещи, как…

Цветы? Странно, что обеих женщин нашли лежащими среди цветов, не так ли? Но нет! Это просто совпадение. Цветы были разного сорта. Те, в которых мы нашли бедную Марту, были более сочными, золотистыми, в полном цвету. Зрелые, крепкие на вид растения. Как и сама Марта…

Энстон Холлоу,

19.00

Джош взял мое ружье и ушел в лес. Не знаю, что он собирается делать, но боюсь за него.

Позже

Если бы я только мог что-нибудь сделать! Я сидел, размышляя и ждал. Музыка стала звучать сильнее. Звуки всегда становились более пьянящими, когда сумерки сменялись тьмой, а ложные тени сумерек заменяли серебристыми завитками луны.

«Интересно, – думал я, – сможет ли Джос… Что это было? Это был выстрел? Я должен посмотреть! Не случилось ли чего…»

Энстон Холлоу,

17апреля

Я понемногу начал понимать все это. Джос был прав. Я не понял, что он имел в виду, когда сказал, что все связано воедино – музыка, гравюры, цветы…

Эти цыгане! Где бы они ни были… Я так и не смог найти их лагерь, они ответственны за смерть Белль и Марты. А теперь еще и Джос!

Прошлой ночью я слышал выстрел. Я побежал в том направлении, откуда он прозвучал, с револьвером в руке. В лесу, менее чем в пятидесяти футах от того места, где мы нашли тело Марты, я нашел Джоса. Вернее, то, что от него осталось.

Это было ужасно! Он был избит до смерти, буквально избит дубинками до полусмерти. Как будто какое-то огромное демоническое чудовище намеренно растоптало его своими чудовищными копытами. Даже его лицо превратилось в кровавую неузнаваемую маску. Но в искалеченной руке он все еще сжимал мой дробовик, из которого был выпущен единственный патрон! Но это был не монстр. Это были те…

Цыгане. Я знаю, что я прав. Кто еще мог бы играть, играть, играть эту грустную, пронзающую сердце музыку весь вечер и всю ночь напролет? У кого еще есть незарегистрированные стада на соседних животноводческих фермах? Кто еще решился бы на последнюю садистскую насмешку – бросить тела женщин, которых они изнасиловали, и мужчин, которых они жестоко убили, в прекрасные заросли? Тело Дельфина тоже лежало среди цветов. Жесткий, ощетинившийся папоротник; стойкий и непреклонный, как ополченец—

Ополченец?

Хватит об этом! Теперь я знаю. Я отправляюсь в город; настаиваю на том, чтобы эти убийцы были найдены; их подлые деяния были отомщены.

Позже

Что это? Неужели я единственный человек в заброшенной деревне? Вскоре после того, как я сделал свою последнюю запись, я зашел в Готсвольд-кум-Ли, и там никого не было! Эта деревушка – город-призрак. Двери заперты, ставни подняты и заперты на засовы; даже булыжная мостовая гулко отзывалась на мои шаги. Вокруг не было ни души. Только несколько бродячих собак и кошек, которые беспокойно шарахались от меня.

В лиственницах не поют птицы, на пастбищах не пасется скот. Видны признаки поспешного бегства из города. На боковых дорожках видны следы шин, в пыли валяются обрывки штор и белья, как будто их пинали ногами и забыли люди, убегавшие в спешке.

Я попытался найти телефон. Но, кроме как вломиться в чужой дом силойююю я не смог этого сделать. Итак, я вернулся в Энстон-Холлоу, размышляя и удивляясь.

Происходит что-то странное. Я знаю, почему я не видел животных в Котсуолде. Они все здесь, на моей территории. Коровы, овцы, петухи… даже обычно дикие обитатели лесов, похоже, выбрали это место для проведения своего собственного безумного ритуала!

По дороге домой я прошел на расстоянии вытянутой руки мимо олененка, легконогого создания с добрыми глазами, в красивых серо-коричневых крапинках. Он не отшатнулся от меня. Казалось, он даже не заметил меня. Он медленно, словно загипнотизированный, словно завороженный, шел к лесу, который примыкал к моему поместью. Еще там была ласка, кролики, белки, медведи, бурундуки. Все они, словно притягиваемые магнитом, были прикованы к одному месту. Все это походило на какой-то странный тайный шабаш зверей.