– Тогда очень хорошо, – сказал он, смягчившись, – в Энстон-Холлере не должно быть слишком шумно. Вам не мешало бы запомнить это, молодой человек.

И с этими загадочными словами он отступил назад. Один за другим они удалились. Я наблюдал, как последний из них тащился по дороге в город, а затем направился к дому, к моему дому.

Вот так меня «официально поприветствовали» в Энстон-Холлоу. Предостережение от любопытства. Интересно, что бы это значило? Почему из всех вопросов, которые могли задать мне мои новые соседи, они хотели знать, «любознательный ли я человек»? Возможно, было бы неплохо написать Брэнноку и спросить его об этом. Он лучше понимает сложную психологию этих туземцев.

Энстон-Холлоу

3 апреля

Думаю мне все-таки не придется писать Брэнноку. Я начинаю понимать, без его помощи, почему любой человек с придирчивым характером может стать помехой для добрых жителей Котсуолда-кам-Ли. Возможно, это не только неприятность, но и серьезная угроза!

Предупреждение Брэннока было верным. В Энстон-Холлоу царит зловещая атмосфера, и я думаю, что знаю почему! Дом, в котором я живу, стал местом насильственной смерти!

Эти признаки ни с чем не спутаешь. В гостиной мы с Джосом Долфином шлифовали крашеный дубовый пол. К счастью, пол получился изумительный. Деревянные доски, утыканные шпажками. Я был свидетелем, как более скромные образцы столярного искусства семнадцатого века уходили с молотка на аукционах в Америке за сотни долларов. Что ж, перед камином мы нашли массивную выемку в известняковой глыбе, тщательно закрашенную, а пятна, которые могли быть только одним признаком, – засохшей кровью!

И не только это, но и то, что под уродливыми пятнами на дереве был выбит ряд накладывающихся друг на друга, взаимосвязанных символов! Это было тиснение буквы М – только края буквы были закругленными, а не прямыми. Своего рода монограмма, так сказать.

Интересно, это совпадение, или бывший хозяин Энстон-Холлоу был убийцей-садистом, который после убийства пометил место своего преступления своими инициалами?

При виде пятна мои нервы были на пределе. Сегодня я был не в состоянии работать и снова испытал то странное, интуитивное ощущение сильного ужаса, которое я испытывал раньше в "Котсуолд Инн". Я должен попытаться завоевать доверие горожан, заставить их рассказать мне, что произошло здесь, в Энстон-Холлоу, много лет назад. Здесь есть какая-то тайна и это меня интригует.

Энстон Холлоу,

5 апреля

Наконец я сел за работу. Я набросал черновой план своего нового романа, и выглядел он неплохо. Это прекрасное место для творческой работы: яркое, солнечное, жизнерадостное. Когда я выглядывал из окна своего кабинета, то видел, что на деревьях распускаются нежные зеленые почки. Приближалась весна и я понял смысл всех восхвалений Браунинга: «Ах, как бы я хотел оказаться в Англии теперь, когда наступил апрель…»

Я приказал Долфину расчистить подлесок от кустарников и остатков осенних листьев. Нельзя допустить, чтобы разросшийся кустарник задушил молодые весенние цветы.

Благослови нас Господи, я возвращаюсь к старым добрым временам!

Я больше не буду пить эту мягкую, химически обработанную городскую воду. Вчера, расчищая рощу, Долфин обнаружил колодец! Настоящий, добротный, старомодный колодец.

Одному богу известно, как давно он был вырыт. Долфин сначала подумал, что это пирамида из камней или, возможно, даже дольмен. Он вбежал в мой кабинет, взволнованный, чтобы рассказать мне об этом.

«Если это дольмен, мистер Чандлер, – пыхтел он, – то это замечательная вещь! Эти архи-арки-что-то в этом роде выставлялись в Лосином музее».

Я разделял его восторг и повесил свою "Лейку" на шею, прежде чем пойти посмотреть на его находку. Но это был не дольмен.

Камни были сложены слишком небрежно и слишком бессистемно, и их было слишком много. Они занимали площадь более десяти квадратных метров.

Я сделал несколько снимков, а затем мы начали осторожно копать. Тогда-то мы и узнали, что у нас есть колодец, прекрасный и глубокий. Парапет был сломан, и проржавевшая от времени обшивка из листового металла удерживалась сверху огромной грудой камней, но после того, как мы сняли их, то увидели внизу бурлящую черную гладь воды.

Я посмотрел вниз. Солнце стояло почти прямо над головой, и я мог видеть свое собственное лицо или искаженную пародию на него, смотрящую на меня из бездонных глубин. Я улыбнулся, и зеркальное отражение замерцало и скорчило гримасу в ответ, и я с восторгом повернулся к Долфину.

– К черту дольмены! Это в стократ лучше, это колодец! Как раз то, что нам нужно, чтобы придать Энстону деревенский колорит. У нас в доме есть ведро, Долфин?

Но Долфин посоветовал не пить из колодца: «Должно быть, у них была какая-то причина засыпать его, – сказал он. – Может быть, вода не очень хорошая».

Он, очевидно, был прав. Тем не менее, мы все-таки взяли ведро и взяли пробу воды, и я отправил ее в Лондон на анализ. Надеюсь, она окажется чистой.

Позже

Я дал Долфину ружье и отправил его прогнать нарушителей с моей территории. Когда мы возвращались в дом после того, как открыли колодец, я услышал звуки музыки из леса. Цыгане, без сомнения. Я узнал их своеобразные резкие и ровные напевы и не позволю бродягам топтать мое поместье.

Энстон Холлоу,

7 апреля

Я плохо спал прошлой ночью. У этих цыган, должно быть, был какой-то из своих фестивалей и они всю ночь не переставали играть свою проклятую музыку. Возможно, недостаток сна привел меня в состояние повышенной критичности. Полагаю, это действительно хорошая музыка, но эта ужасная, вечная меланхолия!

Вечером все было не так уж плохо. Только этот одинокий волынщик, тихо дующий на своей флейте, или на каком-то другом инструменте, который так любят цыгане. Но с наступлением темноты это становилось все более раздражающим. К ним присоединились другие инструменты, и еще, и еще, пока это не зазвучало как целая, чертовски фальшивая симфония. Самая умоляющая, самая печальная, самая странная музыка, которую я когда-либо слышал.

Это встревожило даже животных. Из коттеджа Мэтьюза, моего ближайшего соседа, расположенного в полумиле от города, я услышал лай собак. Где-то на рассвете раздался последний, торжествующий взрыв мелодии и на последней жалобной ноте, которая звучала как стон заблудшей души в муках, музыка оборвалась. Я наконец-то заснул.

Это, конечно, аздражает, но, боюсь, я ничего не могу поделать. Цыгане расположились не в моем поместье. Вчера днем Долфин тщательно прочесал территорию и не нашел ни одной их шкуры или волоска.

2 часа по полудню

Ну, кажется, кому-то понравился вчерашний концерт. За обедом Белл, которая меня обслуживала, спросила:

– Вы слушали радио вчера вечером, мистер Питер?

– А что? Вы слышали музыку?

Ее глаза восторженно загорелись и она сказала:

– О, да! Разве это не чудесно, сэр?

– Ну, если вам нравится такая музыка, то, наверное, так оно и было, – сказал я ей. – Но это было не радио. Это цыгане разбили лагерь где-то поблизости.

– Цыгане, ва-ау! – воскликнула она, затем решительно добавила, – Все равно, это была захватывающе!

Тем не менее, я не собираюсь проводить еще одну бессонную ночь только ради того, чтобы развлечь свою горничную. Может быть, цыгане разбили лагерь в поместье Мэтьюз?

Сообщений из Лондона пока не было.

Мои соседи – сумасшедшие!.

Вчера вечером я по-соседски навестил Мэтьюза и намеревался спросить, разрешил ли он цыганам пользоваться его территорией. Но едва я начал наш разговор, как он сказал:

– Цыгане, мистер Чендлер? Что вы имеете в виду?

– Вчера вечером была музыка, вы, конечно, слышали ее? – спросил я.

Его слезящиеся старческие глаза расширились и заблестели.

– Мусика? – сказал он с явным местным акцентом.

– Да, как флейты или какой-то неизвестный духовой инструмент.

Он завизжал, как подбитая свинья:

– Флейты?! Ты имеешь в виду трубы?! Дурак, ты подглядывал за ними!

– Соблюдайте субординацию, сэр! – грубо ответил я. – Что значит «подглядывал»? Я просто спросил вас о…

Он начал теснить меня к двери, крепко держа за руку.

– Убирайся! – взвизгнул он. – Уходи, пока не принес это сюда! Уходи!

Он вытолкнул меня, растерянного, чтобы что-то предпринять, кроме как отступить, за дверь, и я слышал, как в замке повернулся ключ, затем стук дерева о дерево, когда он задвигал тяжелую скобу на место. Я повернулся и сердито зашагал домой.

Когда я думал об этом, мне казалось, что это больше похоже на звуки свирелей, чем на звуки флейт. Я слышал их в лесу вокруг себя, когда шел домой. Они доносились не с какого-то одного направления. Ветер был слабый, и поэтому мне послышалось, что музыка доносится отовсюду: из леса, с темных пастбищ, с самых верхушек деревьев.

К вечеру она стала громче и пронзительнее и, как будто, звала более настойчиво, поэтому еще больше раздражала.

На следующий день я собрался ехать в город и собирался кого-нибудь расспросить об этом более подробно.

Энстон Холлоу,

9 апреля

Это стало невыносимым. Прошлой ночью я снова беспокойно ворочался, не в силах уснуть из-за этой чертовой коко-фонии деревянных духовых инструментов. Утром я проснулся с покрасневшими глазами, уставший, и обнаружил, что ночью какой-то дурак позволил своему стаду преодолеть барьеры и наводнить мою прекрасную лужайку.

Мой тщательно ухоженный газон сто раз был изрезан и искривлен следами овечьих копыт: «Черт возьми! После завтрака я отправляюсь в город и устрою небольшой переполох!»

Позже

Что происходит в Коттсуолд-кум-Ли? Мэтьюз опередил меня, распространил какую-то лживую ересь, которая сделала меня изгоем.

На главной улице этого крошечного городка никогда не бывает много людей, но в тот день здесь вообще никого не было. Даже домохозяйки, делающие покупки, сидели по домам. Не было даже возницы, погоняющего свою упрямую клячу по неровной мостовой.

Куда бы я ни пошел в городе, везде натыкался на закрытые двери и окна со ставнями, из-за которых на меня с тревогой смотрели бледные лица. Лавки торговцев походили на пчелиные ульи, в которые крались тайком покупатели. Только гостиница сохранила следы своей прежней деятельности, но и здесь я обнаружил атмосферу застывших размышлений и трусливого ожидания.

Я зашел в общий зал выпить кружку пива и спросил хозяина гостиницы, не видел ли он Мэтьюза. Он не видел. Затем я спросил, не жаловался ли кто-нибудь в городе на цыганскую музыку. По какой-то странной причине мой вопрос, казалось, поверг его в смертельный ужас. Он сунул мне пиво трясущимися руками, повернулся, не дожидаясь моих двух пенсов, и выбежал из комнаты.

Кроме меня, в комнате был только один человек, – старик, который обратился ко мне со странным вопросом в первый день, когда я переехал в свой новый дом.

Я обратился к нему с расспросами, но получил лишь невнятные ответы. Да, он слышал музыку. Да, он знал ее природу. И ему не было нужды объяснять мне, кто или что вызвало это. И я сердито сказал:

– Послушайте, старина, это уже чересчур! Клянусь, я ничего не смыслю в этой музыке, во всяком случае, не так много, как вам может показаться.

– Я предупреждал вас об осторожности, – захихикал он.

– Но, Боже милостивый! – взбесился я, думая, что теперь имею право быть любопытным. Музыка нарушает мой сон. И никто не говорит мне, кто за это в ответе. В моем поместье поголовье овец, мой газон изрыт копытами…

– Овцами? -перебил он.

– Да.

Он поднялся на ноги и заковылял к двери. Потом он вдруг оглянулся и сказал через плечо:

– Посмотри еще раз, незнакомец, – сказал он. – Может быть, это отпечатки не овец, а коз?

– В Котсуолде нет козьего стада! – Вырвалось у меня, но в тот момент я разговаривал с пустотой. Старик исчез.

Я снова устроился за своим столом и попытался сосредоточиться на романе. Я дочитал половину первой главы… Это было худшее, что я когда-либо писал. И неудивительно, я ведь даже не слышал собственных мыслей. Еще светло, до заката оставалось несколько часов, но свирель уже зазвучала. Она звучала отдаленно и навязчиво и было нечто жуткое в этих цыганских мотивах. Казалось, что они что-то обещали, что-то неопределимое, далекое, но, в то же время, до боли близкое. Музыка то усиливалась, то затихала в мягком дуновении ветра. Она манила, и в то же время отталкивала, она заставляла думать о прошлом, о том, что лучше было бы забыть: об экзотических удовольствиях, которые, однажды попробовав, никогда не забудутся, о фрагментах снов, которые оставались навечно в мягкой меланхолии полусна.

Мне она не нравилась и сильно раздражала.

Энстон Холлоу,

10 апреля

Овцы, или козы, или кто там они, вчера вечером снова вытоптали мой газон. Я знаю, что они это сделали, потому что бедный старина Долфин вчера весь день трудился как вол, устраняя ущерб, нанесенный во время их первого визита.

Это позор. Хуже того, это преступление!

Это не должно повториться. Я обнесу газон проволочным забором.

Долфин был обеспокоен. Он волновался, что Бель не очень хорошо себя чувствовала. Сначала она жаловалась на то, что находилась как в заключении, за городом, вдали от прессы и суеты лондонских толп. Потом она стала капризной, замкнутой и слишком эмоциональной и он опасался, что она совершит какой-нибудь необдуманный поступок или сбежит.

Марта тоже нервничала. У нее были круги под глазами. Я боюсь, что эта ночная музыка превратит нас всех в невротиков.

Почему я так жалуюсь, когда весь мир за окном пробуждается вместе с весной? Распускаются ранние цветы; деревья уже нарядились в свои первые желто-зеленые наряды, и теперь они выглядят изящно. Мягкие ветры шепчут о том, что наконец-то пришла весна, что зимнему сну пришел конец. В поцелуе солнца появляется больше тепла, в утренней росе – новые искорки, в аромате растительности – изысканный аромат. Даже отдаленный звук свирели казался частью этой красоты.

Я спытал почти языческое желание стать туземцем, сбросить свою одежду, поваляться на зеленой траве, бросаясь, кувыркаясь, целуя зеленеющую землю.

Энстон Холлоу,

12 апреля

Это просто день разочарований.

С утренней почтой пришло сообщение от лондонского аналитика. Он с сожалением сообщил о том, что проба воды из моего колодца достаточно чистая, но непригодна для питья, в ней было высокое содержание серы.

Но я не терял надежды. Здесь, должно быть, какая-то ошибка, я никогда не слышал о залежах серы в этой части Англии. Моя энциклопедия поддерживает меня в этом мнении. Я решил взять новый образец и отправить его другому химику.

Долфин и Марта пережили разочарование еще более сильное, чем мое собственное. Последние несколько дней Белль была в плохом настроении. Утром мы проснулись и обнаружили, что она покинула нас и, предположительно, вернулась в Лондон.

Когда и как она ушла, мы не знали, и, должно быть, это произошло ночью. Соблазн лондонской жизни был для нее слишком велик. Она даже не взяла с собой свой гардероб, только ту одежду, которая была на ней. Долфин подумал, что она хотела остаться со своей тетей Корой в Кенсингтоне и этим же утром я написала тете, и попросил связаться с нами, как только Белл приедет.

Долфин очень расстроился, но я заверил его, что мы прекрасно справимся и без Белль, и если она будет счастливее в городе, то это самое подходящее место для нее.

Третьим разочарованием стала неспособность нового забора отгонять бродячие стада по ночам. Моя некогда прекрасная лужайка превратилась в настоящий позор. Овцы или козы, я намерен был положить этому конец и со следующего вечера мы с Долфином решили по очереди охранять поместье. Я подумал о том, что пара метких выстрелов смогли бы отпугнуть это наглое стадо.

Энстон Холлоу,

13 апреля

Ночная музыка стала доноситься все ближе к дому. Мы с Долфином собрались посмотреть, не забрались ли, случайно, незваные гости на нашу территорию.

Новостей о Белль из Лондона не последовало.

Энстон Холлоу,

14 апреля

Мы нашли Белль!

Она не поехала в Лондон по очень веской причине. Бедная девочка мертва!

Прошлой ночью мы с Долфином следили за поместьем, чтобы не спугнуть стадо, которые использовали нашу лужайку в качестве пастбища. Было решено, что я буду нести первую вахту с 10 до часу ночи, а Долфин должен был заступить на дежурство в час.