Кондиционер «Баку»

Услышав по телевизору от Звиада Гамсахурдия, что евреи в Грузии гости (дорогие гости, надо признать), и пережив девятое апреля, мы с Левой поняли, что нам пора собираться домой.

Начался всеми пройденный, изматывающий душу и тело период выдирания корней из родной почвы и забрасывания вслепую семян будущей жизни куда-нибудь на просторы прошлой и будущей исторической Родины. Всем памятный анекдот из того времени: двое разговаривают на улице, третий подходит и замечает: «Не знаю, о чем вы говорите, но ехать надо!»

Никому не нужно описывать томительное ожидание конверта с приглашением от «родственников» из Израиля, унижения ОВИРа, безумные многодневные очереди на Малой Ордынке, тяжелое хамство отупевших от бесконечной сверхнагрузки израильских чиновников, переговоры на работе, объяснения в школах, письма от уже уехавших с описанием их жизни и рекомендациями везти в Израиль спички и половые тряпки, нездоровый интерес соседей к оставляемым склянкам и прочие прелести того последнего года…

Но у каждого есть своя собственная история продажи имущества и покупки всего того, на что в Израиле в первые годы жизни денег быть не могло.

Мы продали свою квартиру и ездили за покупками в Азербайджан. Там во всех придорожных поселках оживленно и совершенно открыто торговали из-под полы импортной одеждой и обувью. Говорливые продавщицы или, может быть, жены хозяев магазинчиков, закатывая глаза, превозносили не только качество своих товаров, но и неслыханную красоту примеряющих их дам. Нам с невесткой довелось услышать там, что некий джемпер так украшает наши фигуры, что лучшие подруги, увидев его, умрут от зависти, и много другого столь же лестного и тягучего. И обращались к нам почтительно – ханум!

Сложнее обстояло дело с покупкой мебели и электротоваров. Все это потом еще требовало титанических усилий по упаковке в специальные громадные деревянные ящики и проталкиванию через таможню. Причем таможенники были опасны не тем, что найдут какую-нибудь контрабанду, а тем, что недружественно нарушат безупречность упаковки, и диван или телевизор дойдут до места назначения в виде щепок и осколков. Но нравилось нам это или нет, мы все этим занимались по шестнадцать часов в сутки.

Однажды в жаркий июльский день Лева вернулся домой измученный сильнее, чем обыкновенно, снял промокшую рубашку и, не имея сил зайти в душ, свалился на диван. В этот момент позвонил мой папа, напрягавший все свои многочисленные связи, чтобы помочь нам купить к отъезду необходимые вещи. Ему удалось договориться, что Лева подъедет к какому-то магазину, и ему продадут с заднего хода кондиционер «Баку». Эту чудовищную дуру Лева погрузит в свой «Запорожец», и нам в Израиле будет обеспечена чудодейственная прохлада.

Кондиционер, конечно, был необходим, но сил не было никаких. Лева жестами дал мне понять, что не сдвинется с места ни при каком раскладе, и я объяснила обиженному папе, что мы от кондиционера начисто отказываемся.

Через десять минут позвонил мой брат, который должен был уезжать на месяц позже нас, и восторженно сообщил, что папа достал ему кондиционер «Баку», но за ним надо ехать в дальний магазин, и он ужасно тяжелый. Поэтому он просит, чтобы Лева подбросил его на своем «Запорожце» и заодно помог бы погрузить и разгрузить эту неподъемную, но необходимую штуковину.

Тбилисец может отказаться от кондиционера, от денег и даже от Царствия Небесного, но он не может отказаться помочь брату жены; и Лева, надев чистую рубашку и в сдержанных выражениях объяснив свое отношение к электротоварам в целом и к этому конкретному в частности, поплелся выполнять свой семейный долг…

Стоит добавить, что когда багаж прибыл в Ашдод, обе наши семьи жили на съемных квартирах, оборудованных израильскими кондиционерами. Установить «Баку» было некуда, хранить негде, а оплачивать его содержание на складе и вообще безумно. Так что мы просто не забрали его из порта, и он и по сей день, вероятно, томится где-нибудь, погребенный под тысячами тонн багажа, отправленного, но не востребованного такими же шлимазлами, какими были мы с моим мужем и братом.

Ты и вы

Сухое вы сердечным ты

Она, обмолвясь, заменила…

А.С.П.

В японском языке местоимение второго лица имеет одиннадцать форм. От самого грубого «ты» (босяк, мерзавец, ничтожество) до самого почтительного «вы» по отношению к пожилому господину или к высшему начальству. Да что говорить про японцев? У них даже «я» можно сказать тринадцатью разными способами – от «я, беспомощная тихоня» до «я, хозяин и господин, и посмейте только пикнуть!!»

Англичане обращаются на «вы» ко всем подряд, даже к малолетнему преступнику и к драной кошке.

По-русски мы употребляем и «ты», и «вы». Уже годам к пяти воспитанный ребенок обращается к взрослым как следует. Обязательное «вы» принадлежит учителям, старшим, кроме ближайших родственников, и незнакомым людям. Есть даже ритуал перехода от «вы» на «ты».

Однажды в третьем классе мы все были приглашены на день рождения к одной девочке. Она была баптисткой и обращалась на «вы» к своим родителям. Нас не на шутку потрясла такая невиданная грамматическая форма взаимоотношения с родной мамой.

В школьные годы приятно удивило, когда новый учитель физики сказал «вы» не всему классу в целом, а отдельному ученику.

В университете все преподаватели были с нами на «вы», и «ты» было лестным знáком личного знакомства. Доставалось оно только мальчикам, удостоившимся выпивать в приватной компании с молодыми преподавателями. Никто из них, разумеется, не отвечал подобной же фамильярностью.

Русский язык еще довольно церемонный. Иврит вообще не знает никаких фокусов. «Ты» говорим и ребенку, и старику, и учителю, и сантехнику, и премьер-министру. В ходу детские имена и школьные прозвища: Биби, Рафуль, Арик… (Есть только два исключения – к почтенному раввину и к судье обращаются в третьем лице: «Уважаемый судья позволит мне представить эти документы суду?»; «Почтенный рав соблаговолит принять приглашение на мою свадьбу?»)

И наши дети-подростки, даже хорошо владеющие русским, совершенно не умеют говорить «вы» одному человеку. По их мнению, «вы» – это по крайней мере двое.

И взрослые русскоговорящие сильно опростились и переходят на «ты» без должных церемоний. Даже я…

Осталось совсем немного близких, почти родных людей, с которыми я и сейчас на «вы». Как же я теперь ценю это архаичное эксклюзивное дружеское почтительное множественное число!

Об израильской военщине
(Негероическая симфония)

Я ехала домой с работы. Пошел дождик. Сумерки… Моя машина стала как-то нехорошо подпрыгивать, прихрамывать и заваливаться на одну сторону. Я остановилась поглядеть и увидела отвратительное зрелище: покрышка не то что была проколота – она была разодрана в клочья, и машина опиралась на обод колеса.

Я стояла на безлюдном шоссе на Территориях¹ под дождем, и воспоминание о солнце безжалостно уходило за горизонт.

Те из вас, у кого есть хоть какой-нибудь опыт реальной жизни, сразу догадались, что телефон мой в эту минуту пискнул и отключился – что поделаешь, зарядное устройство надо было поменять, но как-то не случилось.

Я стояла на обочине и прикидывала, как Господь вытащит меня из этой ситуации – больше рассчитывать было особенно не на кого. Останавливать арабские машины что-то не хотелось, а отличать их от наших как-то не получалось. Да и не ездил в это время почти никто…

Вдруг я увидела патрульную машину пограничников – едет себе зеленый джип с двумя солдатами. Я замахала руками, остановила их и попросила телефон.

Они вылезли, осмотрелись, и один сказал: «Зачем тебе, гверет², телефон? Мы тебе в два счета колесо поменяем. Запаска есть?»

Один улегся в лужу, второй добыл ему из багажника запаску и домкрат, и в десять минут мой фордик снова был готов…

Я лепетала какие-то благословения и благодарности. Ребята на них слабо реагировали – махнули рукой и поехали дальше по своим пограничным делам.

Надо – придется – сказать, что пограничники у нас считаются (и являются) людьми грубыми, брутальными и чуждыми сантиментов. Самые способные, блестящие, отважные и физически подготовленные идут в летчики, коммандос, «мистаарвим» и всякие спецвойска, у которых мы и названий не знаем. Просто одаренные – в разведку, занимаются там разными компьютерными делами, а после армии открывают свои стартапы, куда берут исключительно знакомых ребят из своей части. Остальные – в основную армию: пехота, танки, флот (небольшой такой потешный флот, как у Петра Первого в его ранней юности). И уж совсем остальные попадают в пограничники. Не очень приятная и престижная служба. У нас ведь граница практически везде…

По этому поводу еще одна история.

Я везла немолодого приятеля – гостя из Европы – из Маале-Адумим в Тель-Авив. Был исход субботы. Туалет на бензоколонке был еще закрыт, а плотность движения на шоссе была уже как в будние дни. Перед блокпостом стояла длинная очередь. Мы ползли в трехрядной колонне других машин, и я чувствовала, как отдаляется встреча моего друга с туалетом, и мои духовные страдания по этому поводу, вероятно, не уступали его физическим. На заставе шла напряженная работа. Машины выезжали из А-Тур прямо к обыску и проверке документов, проезжали из Маале-Адумим и Эль-Азарии, появились грузовики и автобусы…

МАГАВникам³ было не до меня. Однако мне было не до ближневосточной политики. Я остановилась возле сержанта, который велел мне проезжать, и сказала: «Послушай! У меня в машине больной турист. Ему надо в туалет. Помоги, а?»

Он наметанным глазом оглядел моего гостя и сказал: «Ладно, останови там на площадке, где проверяют, и отведи его в нашу уборную – тут за углом, третья дверь налево!»

Я остановила и отвела. И пока поджидала своего счастливого гостя, думала, что по нынешним временам эти ребята каждую минуту ожидают психа с ножом, которого надо будет пристрелить на месте, пока он не зарезал кого-нибудь. И отвечают за то, чтобы какой-нибудь ловкач не перегнал в Иерусалим машину взрывчатки. И приглядывают за документами, чтобы шустрый активист Хамаса не оказался там, где ему не положено. И что в такой ситуации любой солдат в мире послал бы нас подальше вместе с нашими потребностями. А этот парнишка пожалел.

Израильская военщина на минутку перестала бряцать оружием и сделала доброе дело старому еврею в его трудную минуту.

Пишите письма

Хэйанские дамы были изысканны и скромны, но не целомудренны. Мужчина не долго томился у запертых дверей, если был изящен, хорошо воспитан, одет со вкусом и писал недурные стихи.

А бывало и так: он тайком проник в усадьбу ее отца и прокрался в ее комнату. И даже прилег на ее циновку. И тут уже поздно разбираться, хорошо ли воспитан и со вкусом ли одет! Поднимать шум с ее стороны было бы бестактно и неженственно. Могли бы услышать служанки. Да и сам кавалер понял бы, что ошибся адресом. Так что в такой ситуации можно было только шепотом отнекиваться, а потом утирать глаза рукавом ночной одежды.

Он мог продолжать навещать ее по ночам, и тогда утром третьей ночи матушка или доверенная фрейлина подавали молодым красиво уложенные бело-розовые печенья, и их брак считался заключенным. А мог и прекратить свои посещения и перенести внимание на других дам. Что, впрочем, было возможно и после совместного вкушения брачных пирожных.

А вот что он обязан был сделать, покинув даму, – это отправить ей немедленно одно или, лучше, несколько писем с сожалением об утренней разлуке. И если письмо было кратко или небрежно – она была глубоко и навеки оскорблена и обесчещена. И тогда даже младшие служанки ходили по дому с отсыревшими от слез рукавами.

Быть знаменитым некрасиво

Я с детства ужасно стесняюсь знаменитостей. Дед моей ближайшей подруги был президентом Академии Наук, и я избегала встреч с ним всеми доступными мне способами. А когда это не удавалось, я от смущения краснела, глупела и почти немела. Он был очаровательный человек, с дореволюционным гимназическим воспитанием, приветливый и задумчивый. Отчего я не беседовала с ним – в свободные минуты он был вполне готов поболтать с подружками любимых внучек – сама не понимаю. Упущенного не воротишь…

На днях меня познакомили с великим Гришей Брускиным. Племянница его представила нас друг другу и сказала ему (совершенно справедливо): «Нелли очень нравятся твои картины». И что, вы думаете, я ответила? Что было бы наиболее естественно? Поговорить о его великолепных панно? Сказать, что я взволнована нашим знакомством? Просто поблагодарить за удовольствие, которое получаю от его скульптур и прозы? Ну, нет! Единственное, что я смогла выдавить, это что мне его живопись нравится не больше, чем всему остальному человечеству. Оригинально, да? Он призадумался, пытаясь вникнуть в смысл этой нелепицы, пожал мне руку и вернулся к своим знакомым.

Любопытно, что произойдет, когда знаменитым станет мой хороший приятель, почти друг. Это случится в начале июля. И пусть не обижается, если окажется, что я не могу смотреть ему в лицо и отвечаю невпопад с предельной бестактностью… Но это так, попутно. Просто обрисовываю свою психологическую слабинку.

Может, ею объясняется мое полное равнодушие к автографам. Я никогда не прошу авторов надписывать мне свои книги. Иногда они даже обижаются.

Однако и у меня в жизни была история, когда я долго надоедала одной знаменитости. Дело было так.

Пару лет назад знаменитый сатирик Ш. написал что-то смешное. Его обвинили в клевете, и суд присудил ему штраф в миллион рублей в пользу пострадавшего, которого он назвал неучем. И правильно, кстати, назвал. Еще довольно мягко.

Как бы там ни было, рубли тогда были не такие, как сейчас, и Ш. светило полное обнищание, если не что похуже. Как-то очень быстро сформировалась идея заплатить штраф в складчину, силами добровольцев. Причем осужденный отказался принимать взносы больше 1000 рублей. Заодно получился и референдум, который должен был собрать в пользу его правоты не меньше тысячи голосов. И я, конечно, не смогла устоять.

Однако российская банковская система не лыком шита, и перевести деньги на указанный счет мне не удавалось. По ходу борьбы я связалась с должником через фейсбук. Мы некоторое время перекликались, и я даже стала ему френдом, но 30 долларов оставались у меня, а долг – у него.