Глава 8

Мэри чудится, что удары ее сердца эхом отдаются от стен. Она уже знает, что найдет внизу. Замерев на нижней ступеньке, она видит сквозь проем медную ванну на аскетичном фоне кирпичной кладки. Плети дождя хлещут по маленькому окну под самым потолком, но это не единственный шум, доносящийся из подвала. Мэри решительно шагает вперед, от резкого движения свеча в ее руке гаснет, и она оказывается в объятиях красноватого мерцающего сумрака. Теперь ее глазам открывается полная картина: напротив ванны – у противоположной стены – стоит широкая кровать с балдахином. На ней, за полупрозрачным пологом, совершается недвусмысленный ритуал во имя богини любви.

До слуха Мэри долетают вздохи. Вдруг, совсем как в ее ночном кошмаре, шепот Клер на мгновение заглушает все остальные звуки:

– Перси…

Нет! Не может быть!

В один миг Мэри пересекает подвальное помещение и отдергивает полог. Свет на несколько мгновений затухает. Потом он начинает брезжить, как сквозь толщу взбаламученной воды, и Мэри постепенно различает лица Байрона, Перси и Клер. Сестра под воздействием опиума явно не отличает сон от реальности, но Шелли… Шелли прекрасно отдает себе отчет в том, что происходит. Мэри понимает это, встретившись с ним взглядом. Она вспоминает Томаса Хогга, предложение жить втроем – полузабытую страницу жизни, вырванную из тетради, но так и не брошенную в огонь…

– Ты всё-таки решилась присоединиться к нам, дорогая? – говорит Байрон, лениво растягивая слова. Однако внутренне напряжен, ждет ее реакции.

Мэри судорожно хватает ртом воздух. Ей хочется проснуться, но она осознает, что это не кошмар и никогда им не был. В глазах лорда мелькает досада. Что-то подсказывает мисс Годвин, что сцена повторяется, как по отлаженному сценарию, и Байрон предвидит всё, что она сделает и скажет. Вот почему ее держали в ледяной воде!

– Полидори! – поэт резко садится на постели. – Ванну!

Ну уж нет. Я не больна!

Гнев придает ей сил, Мэри бросается к лестнице. К несчастью, в этот момент в дверном проеме возникает личный врач Байрона, его дрессированный питомец. Вероятно, он следил за ней и тоже спустился в подвал. На бледном лице Джона отчетливо выделяются налившиеся кровью глаза. Он делает несколько шагов навстречу Мэри. Давно ли он перестал хромать?

– С дороги! – барышня с размаху пинает Полидори по лодыжке.

Доктор вопит от боли и, кажется, падает, а она не оглядываясь мчится вверх по ступеням винтовой лестницы. Тьма обступает ее со всех сторон, однако Мэри не останавливается, пока не выбирается из-за портрета Байрона в его кабинет. Оттуда она устремляется в коридор, бежит на первый этаж к парадной двери и распахивает ее настежь.

– Мэри, стой! – властный голос Шелли доносится сверху.

Она шагает в ночь, торопясь раствориться во мраке.

Порывы ветра гонят ее по склону к чернеющему впереди озеру. Молнии зигзагами мечутся над массивом Юра. Мэри еще нигде не доводилось видеть таких величественных и страшных гроз. Ее платье и нижняя сорочка отяжелели от ледяной воды, льющейся с неба. Прическа безнадежно испорчена, волосы липнут ко лбу, заслоняя глаза. На борьбу со стихией уходят все силы, в голове звенит пустота. Она уже не бежит, а бредет не разбирая дороги, пока не оказывается перед деревянным пирсом. По инерции продолжает двигаться вперед и останавливается на самом краю. У ее ног бушует Женевское озеро, грозное и глухое к людским страданиям.

В одно мгновение жизнь утратила смысл. Перси и Клер предали ее, превратились в марионеток лорда в его театре порока. Уж лучше бы Байрон оказался вампиром!

Внезапно посреди бури Мэри озаряет воспоминание о сыне. Уильям ждет маму. Нужно вернуться домой… Она делает несколько шагов назад. И тут деревянные мостки взмывают к небу, оно опрокидывается вместе с дождем, и мир накрывает тьма.

Мисс Годвин широко распахивает глаза: она в своей постели в доме Шапюи. Шторы задернуты, в комнате полумрак. Перси рядом нет, однако кто-то дышит, равномерно и тихо, у изголовья кровати. Слегка повернув голову, она различает профиль Клер. Боль пронзает всё тело разом, так что Мэри едва сдерживает стон.

Клер быстро наклоняется к ней, пытливо заглядывает в лицо.

– Не спишь?

Молчание.

– Шелли нашел тебя ночью на пирсе, – как ни в чем не бывало продолжает сестра. – Ты сильно промокла, у тебя жар. Доктор Одье сегодня обедает у Байрона и заглянет к нам. Слышишь? Почему ты не отвечаешь?

– Прошу, уйди, – Мэри не узнает собственного голоса.

– Что на тебя нашло? Всё же было замечательно.

Она прячет лицо в подушку. Забрать Уильяма и уехать. Но куда? К отцу? Мачеха ни за что не примет ее назад, да еще с ребенком…

Волна ужаса и отчаяния накрывает Мэри с головой, как только она осознает, что идти ей некуда.

Глава 9

Доктор Луи Одье навещает больную во второй половине дня. Солнце, как желтая божья коровка, неторопливо ползет по небосклону. Запахи лета наводняют комнату через открытое окно.

– Гиппократ считал, что все болезни возникают из-за дисбаланса в организме крови, желчи и мокроты, – сообщает старый врач после привычного осмотра пациентки. – Дорогая миссис Шелли, я знаю прекрасное и действенное средство исцелить меланхолию крови. Il est toujours avec moi⁶, – доктор наклоняется к своему саквояжу и достает баночку с пиявками. – Думаю, сегодня одной будет достаточно. Вы сами сможете снять ее, когда она полностью насытится, однако я всё же попросил мисс Клермонт прислать сюда доктора Полидори. Ваша сестрица как раз отправилась на виллу Диодати.

Мэри с отвращением косится на грудь, где над вырезом сорочки присосалась жирная черная пиявка.

– А мистер Шелли? – очень тихо произносит она.

– Мы вместе обедали у лорда Байрона. Насколько мне известно, он намеревался пробыть на вилле до вечера. Что ж, мне пора возвращаться в Женеву. Отдыхайте, мадам, и положитесь на доктора Полидори. Au revoir!⁷

Закрыв глаза, Мэри старается не думать о том, как Перси растоптал чувство, которое два года придавало ей сил противостоять всему миру. Как по-разному, оказывается, они понимали свободную любовь! Мэри видела в ней возможность быть вместе, когда церковь и общество отказывали влюбленным в этом праве. Философия Перси освобождала его от необходимости считаться с чужими чувствами, равно как и от угрызений совести. Мисс Годвин попалась на банальную наживку и в своем горьком разочаровании должна винить себя одну.

Пиявка наконец насыщается. Барышня хочет поскорее избавиться от нее, но не решается прикоснуться к отвратительному склизкому тельцу. К счастью, в дверь стучат, и в проеме возникает силуэт Джона. Только теперь Мэри вспоминает, как накануне, убегая, пнула его по больной ноге, чем, очевидно, причинила сильную боль. Она уже сожалеет об этом и собирается извиниться, как вдруг замирает, встревоженная странным выражением лица своего посетителя.

Джон впивается взглядом в ее грудь – туда, где алеет ранка и медленно извивается напившаяся крови пиявка. Его зрачки расширяются, движения напоминают Мэри готовящегося к прыжку тигра, которого она однажды видела в передвижном зверинце. Явно утратив контроль над собой, доктор бросается к кровати, хватает пиявку и, оскалившись, отправляет в рот. Белки его глаз наливаются кровью, серая радужка полностью исчезает, в огромных зрачках чернеет сама преисподняя. Мэри вжимается в матрас, крик ужаса застревает в ее горле. В голове проносится мысль, что осушить пиявку – всё равно, что выпить аперитив, возбуждающий аппетит перед основной трапезой.

Словно в ответ на эту мысль Джон разворачивается к барышне. Она успевает сделать единственное, что пришло ей на ум, – натянуть одеяло под подбородок, скрыв тем самым кровоточащую ранку на груди. Очевидно, немой ужас, застывший в ее глазах, отчасти возвращает Полидори способность контролировать ситуацию. Он отступает на шаг, бормочет что-то вроде «Я бы никогда…» и скрывается за дверью, прежде чем ей удается пошевелиться.

Уильям! Под одной крышей с вампиром!

Это заставляет мисс Годвин вскочить с кровати, забыв о своем недомогании. В считанные секунды она влетает в комнату, когда-то служившую детской в доме Шапюи. Ее малыш спит в колыбели. Мэри подхватывает его на руки, прижимает к себе и озирается в поисках какого-нибудь острого предмета, которым она могла бы обороняться. Однако не находит ничего, кроме старой детской игрушки – палки с лошадиной головой. Вероятно, давным-давно на ней скакали хозяйские дети. Одной рукой обнимая сына, а другой сжимая палку, Мэри осторожно выглядывает в коридор.

Дом словно вымер. Подумав о мадам Шапюи и ее служанке, барышня тем не менее не рискует спускаться на кухню. Она возвращается в спальню, убедившись, что там никого нет, подпирает дверную ручку стулом и забирается на кровать с младенцем и палкой-скакалкой. Уильям плачет. Мэри укачивает его, то и дело бросая настороженные взгляды на дверь.

Немного успокоившись и убаюкав малыша, она пытается осмыслить невероятный факт: вампиры существуют и живут среди людей! Она сама вот уже почти месяц знакома с одним из них! Только это не Байрон, как вообразила Клер, а его врач. Но, если подумать, лорд должен быть в курсе – определенно, он неслучайно содержит домашний зверинец. Выходит, всё это время Джон питался кровью грызунов и, скорее всего, стал причиной загадочной болезни медведя Дарвелла. Борясь с лихорадкой, Мэри заставляет себя мыслить логически. Вряд ли Байрон, при всей своей сумасбродности, держал бы при себе вампира, если бы тот был действительно опасен. Быть может, Джон не хотел причинить ей вреда? Возможно, стоит поговорить с ним?

Поговорить с вампиром?

Мэри тут же отметает такую вероятность. Хотя, с другой стороны, они уже столько раз встречались и даже оставались наедине. И пусть доктора лишь с натяжкой можно назвать приятным собеседником, всё же он… вел себя как человек! А принимая во внимание поведение Байрона и Шелли, невольно задаешься вопросом, чья душа чернее.

После долгих раздумий мисс Годвин решает сохранить случившееся в тайне, по крайней мере до тех пор, пока Джон всё не объяснит. В любом случае она больше не доверяет ни Перси, ни Клер. В самом деле, не заводить же разговор о вампирах с мадам Шапюи!

Полузабытье Мэри нарушает настойчивый стук в дверь после того, как ручку не смогли повернуть снаружи. Комнату наводняет вечерний сумрак.

– Мэри, открой! Уильям у тебя? Зачем ты заперлась? – сердитый голос Шелли возвращает притупившуюся боль.

Она медленно встает и впускает поэта. Клер выглядывает из-за его плеча, но не решается переступить порог. Больная снова ложится, стараясь не разбудить Уильяма. Когда мадам Шапюи уносит младенца в детскую, Перси поднимает палку с лошадиной головой и бездумно вертит в руках. Его злит, что Мэри отказывается понять и простить его.

– Послушай, я люблю тебя, ты же знаешь. Я полюбил тебя именно за то, что ты была выше ревности. Свободный человек не может безраздельно принадлежать другому. Ты ведь это понимаешь, правда?

Мэри не отвечает, только лихорадочный румянец ярче проступает на ее щеках.

– Разве я обманывал тебя? – распаляясь, продолжает Перси. – Я несколько раз приглашал тебя разделить удовольствие с нами… со мной! Мне не в чем себя упрекнуть: я не давал тебе повода вести себя столь неблагоразумно, рисковать своим здоровьем, – он присаживается на край кровати и сжимает холодные пальцы Мэри. – Не молчи! Посмотри на меня!

Она поднимает ресницы, чтобы впервые совершенно отчетливо увидеть перед собой человека, способного увлекаться, предаваться страсти, но не любить. Впрочем, ради сына ей следует быть благодарной уже за то, что Перси остается с ней. Ей не хватит мужества растить ребенка одной, как пришлось ее собственной матери, брошенной любовником с младенцем на руках. Даже эта сильная духом женщина, чей пример всегда вдохновлял Мэри, в то время дважды пыталась покончить с собой. В конечном итоге маме повезло: она встретила Уильяма Годвина, который заменил отца ее старшей дочери. Мэри же больше не верит в любовь. Ей кажется, что ее сердце превратилось в черный уголек, служащий единственной цели – поддерживать огонь семейного очага, пока от него не останется ничего, кроме золы.

– Ты волен делать всё, что пожелаешь, – тусклым голосом произносит она. – Только пообещай, что не оставишь Уильяма без отцовской любви и средств к существованию.

– Конечно, не оставлю!

Глядя на свою смиренную возлюбленную, Перси испытывает облегчение.

– Как замечательно, что вы помирились! – Клер словно получает негласное разрешение наконец зайти в комнату. – Скажи, что ты больше не сердишься на меня, Мэри! Ну пожалуйста!

Пауза.

– Я думала, ты действительно любишь Альбэ, – выдавливает из себя мисс Годвин.

– Люблю. Всё, о чем я мечтаю, – это быть с ним, угадывать его желания, делать его счастливым. Я должна признаться вам: у меня будет ребенок.

– Что? – Перси явно ошеломлен.

– От Байрона? – недоверчиво уточняет Мэри.

– Разумеется, от Байрона! Я только с ним встречалась в Лондоне.

– Так ты знала уже давно? – Шелли порывисто встает с кровати.

Мэри улавливает в его тоне плохо скрытую досаду и по привычке ощущает укол ревности.

– Именно поэтому я упросила вас приехать в Швейцарию. Альбэ должен осознать, что не сможет жить без меня, и тогда я сообщу ему новость.

Бросив быстрый взгляд на Мэри, Перси говорит Клер:

– Уже поздно. Твоей сестре нужен покой. Обсудим всё завтра.

Мисс Клермонт неохотно признает его правоту и, пожелав обоим доброй ночи, удаляется. Поэт зажигает свечу на письменном столе, наклоняется к Мэри и целует в лоб, обдавая запахом кислого вина.

– Мне надо закончить стихотворение. А ты спи. Ветер разогнал тучи, завтра не будет дождя.