Глава 2. Фиалка

2.0

Третий вечер подряд я хожу на стройку, про которую рассказывала Крис в курилке. Здесь довольно сыро и уныло, аж холодок пробегает вдоль позвоночника. Признаю, в своем рассказе несколько преувеличила крутость этого места. И все же еще надеюсь, что в любую секунду появится Тим и все мои томления окупятся. Он же знает, что я здесь! Он должен догадаться, что я жду его! Ну, или сам захотеть сделать мне сюрприз. Неужели так сложно? Но Тим не приходит ни в один из вечеров. Вообще никто не приходит. И я продолжаю делать вид, что работаю над картиной для Весеннего фестиваля.

Творческие конкурсы – еще одна фишка нашего хелл-хауса. Простите, школы искусств. В конце каждой четверти у нас проходит фестиваль, где ученики демонстрируют свои таланты. Надо же как-то показать, что детей чему-то научили. Можно участвовать в свободной программе или конкурсной. Победитель по мнению жюри получает «отлично» в четверти по профильному предмету. Победитель по мнению самих школьников – бонусные баллы. Терять здесь нечего, кроме уязвленного эго из-за проигрыша. Разве вообще можно сравнить две картины или два танца и сказать, что только один лучше? Это как? Какие критерии оценки? Все равно, что спросить у ребенка, кого он любит больше: маму или папу. Или спорить, кто лучший художник всех времен и народов: Ван Гог или Сальвадор Дали. Поэтому многие решают вообще не участвовать. Или показывают свое творение в свободной программе – так безопаснее. Потому что, как ни крути, но это базовая потребность творцов – показывать. Или, я бы даже сказала, обязанность.

Но самое интересное происходит на Летнем фестивале для выпускников. Это последний для них конкурс, а награда – грант на обучение в Академии искусств. В жюри сидят преподаватели Академии, и именно они решают, кто будет у них учиться, минуя вступительные экзамены. Если говорить коротко о мечтах, то вот моя. Ведь другого шанса попасть в Академию у меня нет. Родители никогда в жизни не оплатят обучение, хотя именно они сами и привели меня в знаменитую на весь город хеллинку. Правда, вовсе не потому, что разглядели во мне какие-то задатки художника…

Белые листы для акварели разбросаны на грязном бетоне и раздражают до безумия. Я целюсь карандашом в бумагу, но мне совсем нечего сказать миру – сплошное rolling stone в моей голове. Ааа, как же бесит! Я не вижу картину в своем воображении, а значит, не могу рассказать историю, чтобы потом изобразить ее в одном кадре. Все, что я вижу, это белые листы на фоне безжизненной стройки и вокруг ни души.

Откладываю в сторону акварельную бумагу и принимаюсь за папку. Наклейки на ней уже поистрепались и отходят по краям. Я приглаживаю изображение гитары, сильнее надавливаю на портрет Фриды и приклеиваю обратно оторвавшийся язык к ярко-алым губам. Только это вообще не помогает. Моей папке для акварели, усыпанной разноцветными наклейками, давно пора на пенсию. И тут я вижу образ.

Склоняясь над белым акварельным листом, касаюсь коленями грубого бетона и случайно натыкаюсь на торчащий гвоздь, но не чувствую физической боли. Пока меня охватывает эйфория, быстрыми движениями набрасываю силуэт: на автобусной остановке одинокая девушка в порванном платье и с дырой в области сердца. Босая, она стоит под навесом и сжимает в руке вырванное сердце, пока прохожие остаются в стороне. Дождь размазал тушь по кукольным щекам, бальное платье испачкано кровавыми пятнами, а волосы…

Выхватываю прядь своих волос: это уже не колокольчик. После второго мытья краска чуть вымылась, и оттенок кудрей стал напоминать фиалку. Еще чуть-чуть и я стану платиновой блондинкой, как Крис. Ведь именно так и задумывалось. Перебираю в пенале маркеры, нахожу максимально фиалковый и дарю девушке волнистые локоны. А еще добавляю пару выдранных клоков на земле. Любуюсь наброском, а затем откладываю его и сажусь обратно на деревянную балку. Все не то. То есть все то. Но с этим мне нельзя на школьный конкурс, если я не хочу, чтобы меня сразу же увезли в дурку.

Решаю отвлечься и проверить сообщения в телефоне. Пусто. Ни пропущенных звонков, ни уведомлений мессенджеров. Даже Крис молчит. Видимо, ей надоело, что все наши разговоры сейчас в конце концов сводятся к песне.

Отключаю мобильный интернет и снова включаю. Опять ничего – хотя интернет работает исправно, даже в этой дыре. Перезагружаю телефон – снова все в порядке. Просто сообщений нет. Просто меня никто не ищет. Просто я никому не нужна. Как дура, сижу на этой стройке и жду, когда кто-нибудь вспомнит обо мне. Ну хорошо, не кто-нибудь. Я жду конкретно одного человека. Жду Тима. А он даже не пишет. И почему же я продолжаю на что-то надеяться, если сама все испортила?

Распутываю наушники и включаю песню «Ее ненависть».

Даже не смей, от нее руки прочь

Эти губы лишь для поцелуев смерти

И по запястью сочится кровь

В ней для любви не осталось места

Иголки втыкая, сама себя ранит

И думает, что умрет кто-то другой

Вновь ее сердце забьется, кто знает

Быть может тогда она станет живой

Я знаю

Твои мечты не глупые

Не верь всему, что говорят

Приходи

И я спою тебе песню

Как с ума меня сводит дурман

Ты можешь стать лучше, но зачем

Если ей все равно будет этого мало?

Ненависть сжирает нутро как огонь

Сама так решила – стать царицей Ада

По городу ненасытная бродит до темна

Людские слезы – вот чего она хочет

И я готов свои все до капли отдать

Если это хоть немного от боли поможет

Я знаю

Твои мечты не глупые

Не верь всему, что говорят

Приходи

И я спою тебе песню

Как с ума меня сводит дурман

Твои мечты не глупые

На рассвете я видел сон сегодня

Твои мечты не глупые

Дурман шептал: все возможно

Я знаю

Твои мечты не глупые

Не верь всему, что говорят

Приходи

И я спою тебе песню

Как с ума меня сводит дурман

Слушаю ее уже в сотый раз за день и никак не могу насытиться. Музыка – чистый кайф. Бит так приятно разливается по венам, что невольно начинаю дрыгать головой в такт. Я бы сказала, что песня шикарная, или, как пишут на странице Тима, огонь. Если бы точно знала, что она не обо мне.

Ловлю каждую фразу и примеряю на себя. «Иголки втыкая, сама себя ранит и думает, что умрет кто-то другой» – это про мои шрамы. Я тереблю кожаный браслет на запястье. Тим знает о шрамах, но не знает, почему я это делаю с собой. Он никогда не задавал вопросов. Как будто и так знал ответ. «Ты можешь стать лучше, но зачем, если ей все равно будет этого мало?» – я не принимаю людей такими, какие они есть, меня бесят чужие недостатки, да. «Людские слезы – вот чего она хочет. И я готов свои все до капли отдать, если это хоть немного от боли поможет» – ой все.

Выключаю плеер – на сегодня, пожалуй, хватит. Да, я бы хотела, чтобы мне посвятили песню. Но только не эту. Я мечтаю о романтичной балладе: я увидел тебя и понял, что это любовь до гроба, ты самая красивая девушка на планете, рядом с тобой мое сердце бьется чаще, держи меня за руку, люби меня нежно и прочие тошнотворные сопли. А не вот это вот. Почему так сложно признаться в своих чувствах и просто сказать как есть? И я сама не понимаю, кого сейчас имею в виду: Тима или себя.

А в голове продолжает звучать: «Я знаю, твои мечты не глупые…»

Перевожу взгляд на разбросанные по бетону листы. Сдавать работу на Весенний фестиваль через неделю, а у меня ничего нет. Нет даже идеи. Осталось всего две попытки доказать, что я чего-то стою. И либо я окончу школу победительницей, которая смогла, которая всем доказала, что может. Либо так и останусь лузером. Каждый раз, каждый чертов раз победа достается Мие. Но за что? Ее картины посредственны, в них нет ничего особенного. Почему же она первая? И не совпадение ли, что ее мама психологиня в нашей школе, а? В мире, где все куплено, мне не светит ничего.

Я уверена, что рисую лучше всех своих одноклассников. Да что там, я самая крутая и талантливая во всей школе искусств. Но никто этого не видит. Они глупцы. Слепые глупцы. Через несколько лет, когда я добьюсь успеха, они об этом еще пожалеют. Будут набиваться в друзья, рассказывать журналистам, как мы дружили в школе, какая я была классная девчонка, как они всегда знали, что я особенная, что мой талант – это талант гения. Все хотят погреться в лучах твоей славы, но никто не хочет сделать хоть что-то, чтобы эта слава зажглась. Хотя бы поставить чертов лайк.

Закуриваю сигарету и делаю затяжку. Но вдохновение так и не приходит. Лишь кашель сдавливает горло. Белые листы акварели смеются – они тоже не на моей стороне. Открываю джин-тоник и подношу ко рту, но не успеваю даже коснуться губами холодного стеклянного горлышка. Бутылка вылетает из моих рук и с грохотом ударяется о бетонную плиту. Звук бьющегося стекла отдается эхом по недостроенным стенам, но я его не слышу, вокруг сплошной вакуум. Туман застилает пространство, и сквозь него просачиваются два ярко-красных огонька. О мой Босх! Это глаза демона?

Чудовище подходит ближе, а вместе с ним и тошнотворный запах – смердит преисподней. Я вижу лишь очертания – морда буйвола и клешни вместо рук. Он держит морской гарпун и хочет забрать меня с собой. Все это в мгновение рисует мое воображение. И я жадно запихиваю придуманный образ в свою память.

Туман рассеивается, и теперь я вижу ясно: никакой это не демон. Это Чудик.

Если верить городским легендам, в каждой школе есть странненький мальчик. Или попросту псих. Он убил свою собаку или покромсал в салат родителей или еще чего такого натворил, что все одновременно и гнобят его, и боятся. Такой изгой нужен, чтобы остальные чувствовали себя нормальными. Он существует сам по себе, никого не трогает, зато все трогают его. Каждый пытается зацепить и так забитого парня, уколоть в те места, где болит особенно невыносимо. Это вроде как делает тебя крутым. Единственное, чего от него ждут, что однажды он придет в школу с дробовиком и разделается с обидчиками.

Чудик – это наш странненький мальчик. Я всегда знала, что он есть, но никогда не обращала на него внимания. Не представляю, что такого ужасного он натворил, за что стал изгоем и почему его считают странным. Правило одно: хочешь, чтобы с тобой общались, не разговаривай с Чудиком. Репутация – вот что дороже всего. Это правило никогда не обсуждалось на общем собрании или что-то типа того. Это была непреложная истина, которую каким-то невероятным образом знали все.

И вот он стоит прямо передо мной, настолько близко, что я чувствую зловонное дыхание. Впервые за долгое время мне становится действительно страшно. Я не знаю, на что он способен. Не знаю, зачем ему я. Чувствую, как в руке дотлевает сигарета и ядовитый пепел обжигает мои пальцы. И все равно не бросаю окурок.

Чудик скалит зубы и чуть слышно говорит:

– Дорога тебе в Ад!

О, ну теперь понятно, почему его считают странным.

Чудик делает шаг вперед и оказывается настолько близко, что я слышу, как бьется его сердце. Потому что оно как раз на уровне моих ушей. И бьется бешено. Сглатываю и поднимаю голову.

– Поздно. Я уже в Аду.

– Что?

Его лицо тут же меняется. Оно больше не ужасающее, а скорее растерянное.

– Ты такая же, как я? – спрашивает Чудик и хватает меня за запястье. – Ты тоже покончила с собой?

– Вот еще!

Вырываю свою руку. Дотлевающим окурком прожигаю его футболку в области того самого бешено бьющегося сердца и толкаю в грудь. Моих сил хватает, только чтобы пошатнуть Чудика, а никак не повалить на землю, как я ожидала. Псих! Да как он вообще посмел нас сравнивать?!

– Никогда больше не разговаривай со мной! Понятно, чудило?

Хватаю свои разбросанные вещи, кое-как собрав в рюкзак, и бегу к воротам.

– Только не делай этого, – кричит Чудик мне вслед, и я останавливаюсь. – У тебя еще есть шанс избежать Ада.

– Может, – говорю, не оборачиваясь, – я туда и хочу? – и скрываюсь за воротами стройки.

Инстинкт самосохранения кричит: беги. Но что-то останавливает меня сразу за воротами. А если ничего не было? Если мне всего лишь показалось? Померещилось? Указательный и средний пальцы правой руки зудят от ожога. Нет, не померещилось. И я бросаюсь со всех ног.