Этим мне и нравилась мама. Она никогда не обесценивала. Что бы я ни делал, чем бы ни увлекался, для нее это было, пожалуй, важнее собственных дел. Таня была такой же. Неизлечимо больная она сочувствовала совершенно здоровым и счастливым людям. Она жалела свою маму за то, что та не спит ночами и плохо ест. Жалела медсестер и врачей в отделении, ведь им каждый день приходилось видеть чужую боль и страдания. Жалела меня, которого «в 17 лет угораздило влюбиться в инвалида». Это были ее слова. Я так никогда не думал. Девочка со смертельным заболеванием была более полноценна, чем любой пышущий здоровьем подросток, которого я встречал в своей жизни. Именно Таня научила меня мужеству и доброте.

Глава 6

– Я хочу тебе кое-что показать, – как-то сказала Таня, когда я как обычно зашел за ней утром.

– Хорошо, – отчего-то чувствуя недоброе, согласился я.

За это время из жизнерадостного хамоватого подростка я превратился в чувствительную барышню. Стал ловить оттенки не только ее настроения, но и всех подряд, включая маму, Лизу и двух котов. Таня же уже две недели ходила грустная, загадочная, погруженная в собственные мысли. «Наверное, опять придумала какое-нибудь приключение», – с сомнением подумал я и взял ее за слегка влажную крошечную ладошку. Мы вышли из подъезда, и она, глянув на экран телефона, вдруг скомандовала:

– Бежим!

Мы бросились что есть мочи. Точнее, бросилась она, а я делал вид, что едва за ней поспеваю. Такая у нас была игра. В ней у меня была роль взрослого, который ест пирожки из пластилина или понарошку пьет чай из игрушечной посуды и восхищается: «М-м-м, вкусно!». Таня как будто не замечала, что я ей подыгрываю. Я же старался создать у нее ощущение, что она самая сильная, самая быстрая и самая здоровая девушка на свете. Быстрым шагом мы «сломя голову» добрались до маршрутки и с наслаждением плюхнулись на велюровые сиденья.

– Куда мы едем? – обмахиваясь ладонью и усердно пыхтя, спросил я.

– Секрет, – ответила русоволосая девочка Таня, подтягивая на этот раз белоснежные гольфы.

– Красивые… высокие носки, – восхитился я.

– Ты прекрасно знаешь, что это гольфы.

– Нет, я не знаю. Честно, – я пытался держать лицо.

Она прыснула:

– Да ну тебя.

Люди в маршрутке заулыбались, глядя на наши детские, но такие уже взрослые шалости.

Она обняла мою руку и опустила пахнущую молоком голову мне на плечо.

– Устала? – тяжёлое чувство беспокойства царапнуло в желудке.

– Все в порядке. Просто мне хорошо.

Я чмокнул ее в лоб.

– Ой-ой! Ты совсем как моя мама, – не без удовольствия заулыбалась Таня.

– Я официально ее правая рука.

– Ой уж, – зевнула она.

Анапа удивляла количеством галечных и песчаных пляжей. В каждом населенном пункте была собственная оборудованная зона отдыха. Пляжи начинались с Бугазской косы, а заканчивались на землях Малого Утриша. Территория вдоль кромки моря раскинулась на целых 70 километров. Развитая транспортная инфраструктура позволяла без труда добраться до любого живописного уголка на побережье. Славилась Анапа и дикими зонами отдыха, до которых в 2028 году добраться можно было уже практически без труда.

Выйдя из маршрутки, Таня вызвала такси через приложение, и очень скоро мы увидели маяк. Он возвышался на склоне, а под ним шла полоса каменистого берега, к которой вел удобный крытый спуск, оборудованный совсем недавно. Это с печалью в голосе мне поведала 16-летняя девочка в гольфах.

– Почему тебя это расстраивает? – спросил я.

– Потому что на земле скоро не останется мест для уединения, – раздраженно буркнула она.

Мы спустились вниз и очень долго шли вдоль линии пляжа по небольшим острым камешкам и мелкой гальке, которая забивалась в открытую летнюю обувь. Таня предусмотрительно обула сандалии на огромной рельефной подошве, я же утром опрометчиво нарядился в матерчатые перфорированные кроссовки.

– Мы ищем что-то конкретное? – я начал терять терпение. Ее загадочность и немногословность будоражили мое и без того изрядно истерзанное сердце.

– Увидишь, – виновато улыбнулась Таня, и я в очередной раз мысленно отругал себя за несдержанность.

Наконец мы дошагали до совершенно пустынного места, где я понял, что означает книжное выражение «только я и море». Таня села на тряпичный рюкзак, а я плюхнулся рядом прямо на гальку. Перед нами все так же простиралось чарующее Черное море. Каменистая полоска суши уходила вправо и влево. А где-то за нами на горе возвышался черно-белый маяк. Это имело некий сакральный смысл. Устремленная ввысь башня служила путеводной звездой для моряков. И, как оказалось, маяк был «башней надежды» и для Тани.

– Хочешь, я расскажу тебе сказку? – сделав небольшой глоток воды из бутылки, спросила Таня. С собранными в высокий хвост волосами в белом шифоновом платье в мелкий горошек она была удивительно похожа на принцессу из диснеевских мультиков.

С трудом оторвав взгляд от ее хорошенького носика, который мне особенно нравился в профиль, я мужественно ответил:

– Давай.

– Это волшебное место, – начала она шепотом, переходя на торжественный тон. – Легенда гласит, что один раз в год в Троицкую неделю любой, кто заходит в эти воды, превращается в русалку. Они живут в этой части моря на самой глубине, потому что любят темноту. По осени русалки залегают в подводные норы и спят там до мая. Когда же становится совсем тепло, они переселяются ближе к берегу в свои хрустальные замки. А еще русалки живут 300 лет и никогда не болеют.

– Таня…

– Не перебивай, – одернула она меня. – Русалки обладают чарующими голосами и помогают морякам, терпящим бедствие. И они умеют исполнять желания.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь? – несмотря на жару, меня знобило.

– Скоро та самая неделя, и я превращусь в русалку.

В первую минуту я подумал, что ослышался или просто схожу с ума. Но она смотрела на меня своими, отчего-то вдруг ставшими янтарными глазами, и я понял, что она говорит серьезно.

– Таня, я прочитал огромное количество книг и знаю, что есть много разновидностей нимф. У каждого народа своя легенда. Например, в восточнославянской мифологии считается, что русалками становятся утонувшие девушки, которые не успели выйти замужем. В русалочью неделю они бегают по полям, качаются на деревьях, воруют мелкий скот и могут защекотать первого встречного до смерти. Но это все из области мифов и легенд, – я вскочил на ноги.

– Знаешь, – вдруг сиплым голосом произнесла Таня, – в книгах также сказано, что с пересаженной почкой можно жить. А еще, – она внезапно сорвалась на истерический плач, – что после трансплантации человек может вернуться к полноценной жизни.

– Прости, – в носу у меня защипало. – Прости, пожалуйста. Я идиот.

Она вдруг резко выпрямилась, бросилась ко мне и обхватила тоненькими ручками за талию, сжав со всей силы. Выбившиеся из хвоста русые пряди развевались на ветру и щекотали мое лицо. Сквозь тонкий трикотаж футболки поло я почувствовал тепло ее слабого дыхания.

– Ты есть то, во что веришь. Я верю в русалок, – она отняла мокрое лицо от моей груди. – А ты верь, во что хочешь.

– Я верю. Я верю в русалок, – по-дурацки оптимистично заявил я. – И даже видел одну.

– Правда? – улыбнулась Таня.

– Конечно, – что-то внутри у меня разбилось, и тысячи мелких осколков рассыпались по моему нутру. Они попали в сердце, проткнули легкие, оцарапали печень, а некоторые прошли через горло по пищеводу и осели в желудке. И если со временем раны, хотя и саднили, уже не кровоточили, то из желудка осколки не исчезли уже никогда.

– Значит, ты со мной? – она посмотрела в мои мутные от боли глаза.

– Я с тобой – ответил я. – Но дай мне еще немного времени.

– Я не понимаю…

– В следующем году мне исполнится 18, и я подпишу согласие на пересадку тебе своей почки. Ты же знаешь, что пару лет назад стало возможным не только кровное и посмертное донорство.

– Да, я читала. Но это бесполезно. Как ты не понимаешь?! Мой выход – диализ пожизненно. Организм все равно отвергнет орган. Хроническое отторжение.

– Ты есть то, во что веришь. Сама же говорила. Пожалуйста.

– Год – это очень долго, – с сомнением произнесла будущая русалка.

– Год – это ничего, по сравнению со всей жизнью. Подумай о маме. Подумай о нас, в конце концов, – мое скуластое лицо горело, и я знал, что выгляжу в этот момент очень грозно. И совсем не похожу на книжного червя.

Она задумчиво взглянула на меня, поджала розовые крошечные губки и зачем-то потерла пальцами абсолютно гладкий лоб. Теперь она смотрела испытующе, будто хотела понять: я говорю серьезно или просто тяну время? Мои глаза стали черными. Страшными. Так случалось, когда я злился или о чем-то переживал. Тяжелый взгляд напугал ее. Он пугал всех, кто попадался мне под горячую руку или пытался со мной спорить. Таня даже слегка отпрянула назад, словно под воздействием невидимой силы. Я погрузил пальцы в волосы и откинул назад уже значительно отросшую челку. Посмотрел на нее исподлобья.

– Мне нравится эта прическа. Она добавляет тебе серьезности, – Таня вдруг улыбнулась.

Мне же в тот момент было не до смеха. Если честно, о смехе я забыл, как только встретил Таню в это лето.

– Хорошо, – вдруг сказала она. – Только твоя почка вряд ли подойдет. Шанс на нашу совместимость крошечный. А на то, что орган приживется, еще меньше.

– Почка подойдет. Давай просто попробуем.

– Только ради тебя, – согласилась она и тут же добавила: – и мамы.

Я сглотнул. Во рту стоял металлический привкус крови.

– Ты… – Таня неожиданно расплакалась. – Господи! Хорошо, что я не покалечила тебя в 12 лет.

Мы расхохотались. Она истерически. Я сквозь слезы.