У юноши были светлые глаза, родинка на щеке и чёрная как смоль девчачья косичка; он был не красивым и даже не хорошеньким, а скорее каким-то… смазливым, да, вот так, с отрицательной коннотацией. Незнакомец с беззастенчивым интересом созерцал волшебников сквозь прутья высокой, выше человеческого роста, ограды – так ребёнок в зоопарке изучает зверей в клетках. Алексей хотел было мрачно продолжить мысль: «… или обезъяна из клетки пялится на людей», но он однажды видел Эдвина на каком-то портрете и наконец осознал, кто перед ним.

– Айду, ты держишь эту штуку так, словно впервые её видишь! – весело заявил Эдвин, кивнув на шпагу у Алексея в руках. – Господин Дели, почему вы скрываете от него, что он безнадёжен?

Алексей был бы не прочь ответить этому горе-остряку, но здравый смысл подсказал, что лучше не стоит. Он сделал вид, что ничего не слышал, но заметил, как Ларс, стоящий к ограде спиной, хмурит брови.

Впрочем, царевич, кажется, был не способен слишком долго удерживать внимание на чём-то одном и уже переключился на новую цель.

– Добрый день, господин ки-Рин! Что эти соломенные люди вам сделали? Почему вы их так ненавидите?

Элиас на время бросил сражаться с ветряными мельницами, с размаху воткнул свой меч остриём в землю и рукавом вытер выступивший на лбу пот.

– Богов ради, – сказал он очень спокойно, даже не трудясь обернуться, – тебе что, совсем больше нечем заняться?

Эффект получился мгновенный: самозваный комментатор сначала ярко вспыхнул, потом побледнел, а потом и вовсе исчез. У Алексея было сильное подозрение, что побежал жаловаться на возмутительную дерзость обнаглевших холопов в вышестоящие инстанции.

– У нас теперь будут неприятности? – встревоженно спросил он у Ларса.

– У нас? – беззаботно отмахнулся тот. – Не будет. Расслабься.

Алексея это, признаться, не убедило. В то, что конфликт замнётся сам собой, как-то не верилось, и он ждал продолжения, хотя бы в форме выговора. Дождался: выговор действительно был сделан, вот только, неожиданно, не с той стороны. Ларс, у которого были свои источники среди дворцовых фрейлин, с трудом сдерживая смех, рассказал, что его величество Клавдий лично отчитал обиженного вусмерть отпрыска за то, что тот мешает волшебникам заниматься своим делом.

Вот тогда-то Алексей в первый раз в полной мере осознал, что магия – это не просто так.

На самом деле, Клавдию можно было посочувствовать, потому что с детьми ему что-то хронически не везло. Помимо бестолкового сына у правителя была ещё и старшая дочь, вот только Амалия от рождения болела чем-то неведомым местной медицине, и её откровенно прятали от людей. Царевна безвылазно жила во дворце, как сказочная принцесса в башне, никуда не выезжала, нигде не появлялась, и, если честно, порой создавалось впечатление, что за последние два десятка лет никто её и не видел. При таком раскладе у Алексея вообще возникал резонный вопрос, жива ли она до сих пор; впрочем, газеты исправно публиковали пышные поздравительные статьи в день её рождения, да и Ларс, знающий многое от дворцовых слуг, вроде ни на что не намекал…

Да, слуги были одним из аспектов новой жизни, которые поначалу приводили Алексея в замешательство. К счастью, школа не страдала гиперопекой – здесь на их попечении были только стирка, уборка и прочие домашние дела, которые прислуга выполняла профессионально, незаметно и ненавязчиво. С одной стороны, Алексею больше не приходилось жевать недоваренную гречку (у него был особый талант портить даже самые простые блюда), с другой – вся эта система оставалась в рамках здравого смысла и не предполагала, что он не в состоянии сам натянуть сапоги. На личное пространство и самостоятельность учеников никто не посягал, комнаты запирались, так что жить было можно, только вот приходилось напоминать себе не привыкать – дома, в Питере, такой заботы не будет…

Иногда это здорово раздражало: в первом приближении Сильвана была похожа на то, что Алексей день за днём видел вокруг себя на Земле, но он то и дело спотыкался о мелочи. Взять хотя бы такую обыденную вещь, как календарь – даже он здесь был не как у людей. В году официально насчитывалось триста шестьдесят дней, нацело поделенных на десятидневные декады – по девять на каждое календарное время года. Декада играла роль недели – семь рабочих дней, три выходных; деления на месяцы не было. А ещё в году оставалось пять «лишних» дней – самых больших праздников, как бы выпадающих из системы. Если до праздничной даты, скажем, шёл второй день декады, то за ней следовал не четвёртый, а третий. Наверное, это было удобно, если привыкнуть, вот только Алексей долго безбожно путался в датах и раз за разом прикусывал язык, уже готовый ляпнуть что-нибудь про «воскресенье» или, скажем, «октябрь», которых тут просто не существовало…

Или, например, это дурацкое «Лексий»! Эта форма до сих пор вызывала у него отторжение, но он уже и сам иногда так себя называл – просто потому, что все называли. Ещё, чего доброго, привыкнешь!..

А ещё здесь не пили чая. Вообще. Совсем. Кажется, просто не знали такого напитка, да и кофе тоже. При мысли о том, что среднестатистическому сильванину приходится весь его жалкий век жить на вине, пиве и молоке, Алексея бросало в дрожь и самую искреннюю жалость – особенно к себе. Когда золотая осень сменилась затяжными дождями, заставившими Ларса с господином Дели перебраться с открытого воздуха в зал, у одного землянина вообще началась самая настоящая ломка. В этом мире, промозглом и неприютном на пороге зимы, грелись ароматным глинтвейном, но это всё равно было не то, так что оставалось только вздыхать. Интересно, что сказал бы Рад, с его-то давней и верной любовью к кофе…

Рад. Каждый раз, когда Алексей думал о друге, он внутренне содрагался, словно от удара степняцкого бича по самому сердцу. Конечно, он скучал по Питеру, по России, по Земле вообще – но куда сильнее он скучал по Раду.

И это вечное чувство вины. Оно никогда не исчезало полностью, хотя Алексей пытался убедить себя, что он ничего не мог сделать. Ведь правда не мог!

Как-то раз он вспомнил охотника из восточных лесов, не выдержал и спросил у Брана:

– Почему его величество ничего не сделает со степняками? Ведь от их налётов люди страдают.

Тот удивлённо приподнял брови, но обдумал вопрос и ответил:

– Ты не первый, кто об этом спрашивает. Это уже много раз обсуждали, в том числе вместе с Оттией, ей эти ребята наносят куда больше урона, чем нам… Решение в итоге получается всегда одно и то же: цель не оправдывает средств. Увы. Неприятно, но приходится признать: кочевники причиняют меньше ущерба, чем государство понесёт затрат, если возьмётся с ними бороться. Ловить их в Сильване – напрасный труд, наша лучшая конница рядом с ними будет стадом лидийских черепах, а идти к ним в Степь – самоубийственная глупость. На их территории у нас нет шансов. Вон, мы уже как-то раз наведались к горцам в Канкару, и чем это кончилось?

Да, Алексей уже успел почитать кое-что о Канкарских войнах, отгремевших совсем недавно. Ничего хорошего Сильвана от них не получила, кроме, разве что, урока на будущее: туда, куда не зовут, лучше и не соваться…

– В общем, официально корона объявляет степняков досадной помехой, но никак не серьёзной опасностью, – заключил Бран. – До столицы и других важных городов они со своей боязнью закрытых пространств всё равно не дойдут, а жители деревенек на восточных границах… Ну, они уже научились прятаться по лесам. Да, кому-то приходится остаток жизни доживать рабом, но с этим мы ничего поделать не можем. Так, по крайней мере, полагается считать.

Искоса бросив на Алексея внимательный взгляд, он вдруг осведомился:

– Почему это вообще тебя интересует? От Степи до Гелльса путь неблизкий.

– Праздный интерес, – солгал Алексей, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал как обычно.

На самом деле ему немного хотелось закричать.

Ведь не могло же всё это быть правдой. Не могло же быть так, что Рад никогда больше не найдётся, что-…

На этом месте Алексей сделал глубокий вдох и запретил себе об этом думать. Всё образуется. Если не образуется, то вот тогда ты и будешь размышлять, как быть, а пока сосредоточься на том, что можешь прямо сейчас. Решай проблемы по мере их поступления, иначе не осилишь вообще ни одной.

Когда у Ларса не случалось более важных и приятных планов на вечер, он благородно соглашался послушать отрывки из «Знамения власти». Алексей декламировал их ему так хорошо, как только мог, и с удивлением осознавал, что действительно почти выучил всю поэму до конца. Невероятно, но факт. Да уж, кажется, в мире в самом деле нет ничего невозможного…

Честно сказать, ему уже не терпелось поскорее сдать этот затянувшийся экзамен. Для этого ему оставалось всего ничего – научиться внятно выдавать все эти двести пятьдесят страниц (за вычетом вступительного слова, оглавления и иллюстраций, кстати, совершенно потрясающих) за один раз. До этого Алексей никогда не задумывался о том, как же сложно час говорить без остановки, и даже как-то проникся сочувствием к лекторам в университете…

Он надолго запомнил день, когда впервые одолел творение господина Шаумдорфа целиком – отчасти потому, что это, как-никак, был повод для гордости, но больше всё-таки из-за того, что в тот самый день он чуть было не сыграл сам с собой в Джека Потрошителя.

Вообще, причиной всей этой трагикомической истории стало сочетание двух обстоятельств. Первое заключалось в том, что в здешней первой половине девятнадцатого века (проведя аналогии с российским обществом, Алексей решил, что это самое близкое соответствие, которое он вообще сможет найти) никому ещё не пришло в голову изобрести безопасную бритву. На самом деле, это было серьёзной проблемой, потому что опасным Алексей не доверял – он не без основания полагал, что может с непривычки отрезать себе голову. На первых порах он выходил из положения с помощью цирюльника, но скоро выяснил, что чувствует себя не слишком уютно, когда какой-то незнакомый человек размахивает острыми предметами у его лица. Это, кстати, относилось и к стрижке волос, просто потому, что местные парикмахеры, похоже, по совместительству подрабатывали коновалами и кровопускателями, но нескромно длинные мужские шевелюры были на пике моды, так что Алексей особо и не переживал, а вот шикарную бороду отпускать пока что-то не хотелось.

Словом, в итоге пришлось осваивать хитрое искусство бритья самому. Получалось пока, если честно, так себе – раз этак на сотый ему надоело чертыхаться по поводу очередного мелкого пореза, так что Алексей начал воспринимать их философски. Ну, разве что иногда со вздохом думал, что какое-нибудь заживляющее заклинание сейчас было бы очень кстати…

Второе обстоятельство звали Базилевсом, а для разных случайно оказавшихся поблизости землян – просто Васькой. Весил он как боров, топотал по коридору ночами, словно добрый конь, и иногда, если взгрустнётся, орал не хуже банши, но в целом внешние признаки наводили на смутную мысль, что это создание – жирный старый чёрный кот. Державное имечко ему, кстати, очень даже шло – котяра искренне считал себя в доме первым хозяином. Кормился он на кухне (и явно чаще и больше, чем следовало бы), но в целом жил на вольном выпасе и ходил где вздумается. Если Алексей неплотно закрывал на ночь двери комнаты, то иногда в ужасе просыпался от кошмара о том, что его хоронят заживо, и не сразу осознавал, что на грудь давит не толща земли, а уснувшая поверх его одеяла кошачья туша. Зато тоскливыми тёмными осенними вечерами наглое чудовище дрыхло у камина и добросовестно вырабатывало уют, хотя его урчание и было больше похоже на звук барахлящего лодочного мотора.

Так вот, в день, когда Алексей впервые рассказал сам себе всё «Знамение власти» от начала до конца, ничто не предвещало беды. Он брился перед зеркалом, в процессе бормоча себе под нос уже до боли знакомые строки с рифмовкой AAB CCB, а зашедший в гости Базилевс пристально следил за невесть откуда залетевшей в комнату молью и её не одобрял. Всё шло удивительно хорошо: поэма приближалась к концу, Алексей ни разу не сбился, и даже коварная бритва и та, кажется, перестала жаждать его крови…

Потом Базилевс поднял свой вальяжный хвостовой отсек с его кровати и погнался за молью.

Как выяснилось, когда в тебя на приличной скорости врезается шерстяное когтистое ядро, которое немножко не рассчитало траекторию прыжка, удар получается неслабый.

Бритва была так хорошо заточена, что в первую секунду Алексей даже ничего не почувствовал – осознал случившееся только тогда, когда снова поднял глаза на зеркало и узрел своё залитое кровью лицо. Да, вот потом наконец стало больно.

Первым порывом было грязно выругаться, следующим – про́пасть, нет, нельзя, ведь иначе придётся начинать «Знамение» с самого начала! Чёрт знает, как, но он каким-то чудом умудрился до сих пор не сбиться, и, проклятье, не собирался делать этого сейчас, когда до конца осталось всего ничего…

На его счастье, у школы был собственный медик. Правда, седеющая суровая дама по имени госпожа Гилиар была из тех врачей, с которыми стараешься болеть пореже, зато она уже привыкла к странностям волшебников и ничему не удивлялась. Увидев Алексея, появившегося у неё на пороге с прижатым к губам окровавленным носовым платком, она и не подумала охать и ахать. Она упёрла руки в бока и грозно вопросила:

– Ну, и как это получилось? Вы что, дрались на боевых мечах? Кому уши оторвать?

Ответить Алексей не мог – ему ещё нужно было договорить «Знамение», поэтому он просто поднял свободную ладонь, прося женщину повременить с вопросами. Госпожа Гилиар утомлённо вздохнула, но промолчала и, скрестив руки на груди, стала ждать.

– … во веки веков, – выдохнул Алексей и, на какое-то мгновение совершенно счастливый, с наслаждением перевёл дух. – Всё! Госпожа Гилиар, никто не виноват, честное слово, это просто нелепое и анекдотическое стечение обстоятельств…

Жалкие попытки в остроумие были скорее явлением нервным – он никогда не думал, что боится крови, но тут она была своя, и её, чёрт побери, было море, и останавливаться она что-то не собиралась.

Из всего персонала школы волшебником в данный момент был один только Бран. Господин Гедреф, например, посвятил жизнь теоретическим изысканиям в волшебной сфере, поэтому и достиг своих преклонных лет – маги до его возраста попросту не доживали. Госпожа Гилиар тоже обходилась без чар – хотя, возможно, у неё просто было какое-то своё особое волшебство, для которого пациенту нужно было обязательно сообщить, что он бестолочь и виноват сам. В данном случае она, наверное, была права. Как бы то ни было, благодаря её заботам Алексей выжил, ему даже милостиво пообещали, что до свадьбы заживёт, но вот со швами походить придётся. Несколько дней после происшествия жертва кошачьего нападения являла собой крайне неутешительное зрелище, и Алексею стало немного легче только тогда, когда Базилевса настигло неминуемое отмщение в форме увесистого пинка. После этого они не дружили аж дня четыре, но потом помирились.

Будущим коллегам пришлось наплести что-то о том, что он сдуру ввязался в городе в драку за незнакомую девицу, к которой приставал кто-то пьяный и буйный – потому что скажи он правду, его наверняка засмеяли бы насмерть. Ребята вряд ли так уж поверили в эту байку, но смолчали. Сам порез затянулся даже раньше, чем Алексей начал помышлять о свадьбе, но от него в итоге остался шрам – не на полрожи, конечно, и на том спасибо, но всё равно довольно заметный, в виде вертикальной полосы от подбородка почти до носа, идущей слева через губы. Ладно, чёрт с ним! Так его весьма посредственная физиономия хотя бы приобрела какую-никакую интересность, и Алексей решил считать, что всё к лучшему.