Мацко. Любимый сын! И так все глупо получилось!
Так много надежд Ворон лелеял в отношении Мацко, так много вкладывал в него, так заботливо и настойчиво учил его всему, что знал сам. Он прожил уже не одну тысячу лет, и тешил себя мыслью однажды передать титул старейшины племени сыну. Конечно, оставались еще племянники, среди которых было немало достойных кандидатов на роль правителя вороньего семейства. Но Мацко! Мацко на эту роль подходил лучше всех. И вот тебе поворот! Непонятно откуда взявшаяся рыжеволосая любовь! В том, что это любовь Ворон не сомневался, он слишком хорошо знал своего сына. Несмотря на свою внешнюю холодность, и даже порой казавшуюся окружающим отстраненность от эмоциональных порывов и нежностей, Ворон обладал необычайной проницательностью. Считалось, что он способен видеть все и вся насквозь. Но так как при этом Старейшина оставался мудрым и справедливым правителем, его одновременно побаивались и уважали как члены племени, так и все жители Залесенья.
Власий, а именно так звали старого Ворона, никому не сказал об увиденном в лесу в тот злополучный вечер. Он только стал еще более молчаливым и задумчивым. И чем больше он думал, тем тягостнее становились его размышления. Тем чаще и чаще поднималась в его душе глубоко спрятанная тоска, которая, как иногда, казалось, Власию, заполняет его всего, и от него самого не остается ничего, кроме желания выть на всю округу. Но ни кричать, ни тем более выть, было нельзя. А терпеть становилось невыносимо. И старый Ворон уходил в глухой и заброшенный кусок леса, обессиленный борьбой с самим собой, долго сидел на земле, и не имея возможности что-либо изменить, и хоть с кем-то разделить свое отчаяние, беззвучно стонал от разрывающего его непрожитого и непринятого горя.
Власий не просто понимал, чем грозит Мацко нарушение закона племени – никогда не брать в жены женщин из человеческого рода.
Он видел в ситуации с Мацко свою, личную, еще юношескую историю, случившуюся с ним так много лет назад, что уже не вспомнить, когда это было. Когда-то ему казалось, что все произошедшее давно перегорело, отпустило, забылось навсегда и утекло как вода в реке, на берегу которой молодой еще Ворон встречался со своей любимой, рыжеволосой, едва достигавшей его плеча, с насмешливым, и таким доверчивым взглядом – Настасьюшкой.
Странная эта вещь – память, думал Ворон. История с Мацко оживила воспоминания так, будто и не было прожитых лет. Он вспомнил, а, как оказалось, и не забывал, запах ее волос, трепет ожидания встречи, и бесконечную нежность, горячей волной желания разливающуюся по всему телу.
Как странно, размышлял Власий, я помню все так, будто все случилось на днях. Будто и не было тяжелого разговора с отцом. Не было тяжелого расставания. Не было такого жесткого выбора – долг или личное счастье. Не было разлуки. И не было горечи отчаяния, навсегда заморозившего его душу, сделавшего его холодным, жестким, а иногда и жестоким.
Воспоминания встреч оказались настолько близкими, теплыми, нежными и настолько наполненными счастьем, что заслонили собой всю прожитую жизнь Власия, и мгновенно сделали твердого, решительного и хладнокровного правителя беззащитным перед самим собой.
И теперь, думая о Мацко с высоты прожитых лет, Ворон понимал, ему не остановить сына. Как понимал и то, что хотя он искренне уважал свою жену и прожил с ней в согласии множество земных лет, его тайная история любви вдруг неожиданно повторилась, прорвала толщу времен, проросла новыми свежими побегами, но уже в жизни сына. И шансов ее прекратить у Власия практически нет. Как и нет сил противостоять случившемуся. Оставалось только принять решение Мацко, каким бы оно не было.
Поняв это, Ворон почувствовал некоторое облегчение. Он долго стоял, прижавшись лбом к стволу дерева, вспоминая и вспоминая бесконечные фрагменты встреч, позволяя себе окунаться в них без угрызений совести, наслаждаясь каждой минутой счастья, бывшего в его жизни. Пока, наконец, не очнувшись, неожиданно увидел для себя совсем другой мир – яркий, насыщенный красками и запахами, согретый теплыми лучами летнего солнца. Набежавшая тучка брызнула на Власия крупными тяжелыми каплями дождя и Ворон, улыбаясь дождю, как в детстве, побежал домой. Такой прилив сил, он испытывал только в далекой молодости.
Если кто-нибудь заглянул бы в душу Власия в тот момент, он увидел бы, как с каждым воспоминанием тают в ней холодные куски льда, а по крови Ворона безудержным потоком разливается горячая и бурлящая жизненная сила. Сила любви, равной которой ничего нет.
В пожаре у Аксиньи сгорел не просто дом. Сгорела вся ее веселая девичья жизнь, со своими прелестями и радостями. Пропали в огне пожарища родители. Черным пеплом накрыло, разметало, унесло вдаль, уничтожило неожиданно, мгновенно все то, что было дорого, любимо, и, казалось, надежным и вечным. И от этого «мгновенно и неожиданно» Аксинья никак не могла поверить в случившееся. Не могла осознать и тем более принять, что все это произошло не в страшном сне, а наяву, и ни с кем-то, а с ней. Она медленно опустилась прямо на землю, обхватила голову руками и молча сидела, уставившись в одну точку, пытаясь собраться с мыслями. Но мыслей не было, в голове стояла глухая пустота.
Находясь как в замедленном сне, девушка увидела рядом с собой что-то блестевшее на солнце. Среди черных головешек обгоревшей жизни ярким пятном выделялся закатившийся под обломки жетон – бляха. Она знала эти бляхи. Такие носили воины тьмы. Так их называли, за смуглую кожу, и черные одеяния. Да и дела их были тоже черны. Несли они в мирные селения разруху, смерть и горе. Сжигали деревни и села, поджигая их с четырех сторон так, чтобы жители не могли убежать. Грабили дома. Насиловали женщин. А мужчин уводили в плен или убивали. Что помешало им в этот раз осуществить все их намерения – осталось загадкой. И село оказалось уничтоженным почти со всеми жителями.
***
На бляхе, сквозь копоть, проступали буквы и затейливые вензеля. «Именной», – подумала Аксинья. Такие жетоны были только у предводителей воинов. Аксинья зажала находку в кулак и в бессильной ярости прошептала: «Будь ты проклят! И ты, и весь твой род!».
И, наконец, немного отойдя от шока, заплакала от переполнявшего ее отчаяния и полного непонимания что же делать дальше и как теперь жить.
***
Потерянная, с опухшими от слез глазами, девушка сидела на земле, среди обгоревших руин родительского дома. В руках она, неизвестно зачем, крепко сжимала найденный жетон. Такой ее и застал Мацко.
Услышав о пожаре от племянников-воронят, разносивших эту новость среди всего племени, он со всех ног помчался к тому, что еще вчера было селом. Больше всего в этот момент он боялся только одного – потерять свою Аксинью навсегда.
Его мало беспокоило, что скажут люди, что подумают, и как объяснить кто он и откуда пришел. Большую часть леса юноша легко пролетел птицей, но там, где лететь было опасно, пришлось замедлиться, обернуться человеком и бежать – бежать – бежать, надеясь только на свои ноги. «Только бы была жива!» – думал Мацко. – Только бы была жива!»
И, увидев издалека знакомый силуэт, почти задохнулся от переполнившего его счастья: «Жива!», на секунду замедлился, почувствовав как груз неизвестности покидает его, и побежал еще быстрее, лишь бы обнять, прижать к себе и не отпускать никогда, как будто это «прижать» и «не отпускать» могло что-то изменить. Осознав размахи бедствия и горя, Мацко понял, что Аксинья осталась совсем одна, и именно сейчас нужно принимать единственное решение. Хотя, если уж быть честным, решение это сын старейшины принял уже давно. Но боялся озвучить его себе и окружающим, зная, какие последствия оно понесет за собой.
Этот пережитый страх – потерять навсегда, был настолько близким и таким реальным, что затмил собой все сомненья.
«Пойдем, Аксюта, пойдем!» – Мацко помог девушке встать, и полностью уверившись в правильности своих мыслей и предстоящего поступка, повел ее прямиком к дому знахарки.
Агафья буквально остолбенела, увидев за спиной Мацко, робко стоящую рыжеволосую заплаканную девушку, как две капли воды похожую на любовь Власия – Настасьюшку. Она единственная знала тайну Ворона, как знала и о его тяжелом выборе между долгом – принять правление от своего отца и своим личным счастьем. Знала она и том, что несмотря на ладную его семейную жизнь и многочисленное потомство, в душе Власия, сделавшего выбор в пользу долга, что-то надломилось, а потом и умерло. И даже в самые радостные моменты жизни в глазах его никогда не появлялся тот особый, ни с чем не сравнимый свет, который выдает всех любимых и любящих.
С тем же проворством, с которым старушка накрывала на стол и выставляла неизвестно откуда появившиеся, еще дымящиеся блюда, Агафия сообразила – быть беде. Сама она ничем не рисковала, приютив влюбленную пару, Власий ей был не указ. А вот Мацко, судя по всему, сделавший свой выбор отнюдь не в пользу долга, рисковал всем. Закон есть закон, и его нарушение каралось строго.
«Ну что ж..», – Власий смотрел в окно с нескрываемой тоской и печалью. Был он задумчив и неожиданно тих. «Ну что ж», – повторил он, повернувшись лицом к сыну и будущей невестке. Аксинья стояла молча, сжавшись, ожидая решения Старейшины как приговора.
«Ты нарушил закон, Мацко, и за это понесешь наказание», – отец стоял спиной к сыну, и только горделивая осанка выдавала в нем сильного и властного правителя. – Ты больше не сможешь быть с нами, Мацко. Как и обращаться в ворона. Отныне ты будешь жить как человек со всеми его слабостями. И дети твои будут прокляты до седьмого колена, и не смогут попасть сюда до тех пор, пока не пройдет положенный срок. Много поколений сменится, Мацко, пока среди твоих потомков найдется то чуткое сердце, которое услышит мой зов и сможет вернуться в утерянный мир. Много лет, Мацко. А пока этого не случится все поколения твоего рода не смогут быть по-настоящему счастливы. Дети твои пройдут много дорог, но всегда и везде в сердцах их будет жить щемящая тоска по утраченному гнезду. Они будут понимать язык птиц и зверей, они будут видеть неведомое простым людям, и, иногда, слышать наши голоса. Но не смогут понять нас, и будут непоняты сами. Иди, Мацко, я сказал все» – Ворон замолчал и уставился в одну точку.
Если бы в этот момент Ворона спросили, какое решение сына он посчитает правильным, то, чуть ли не впервые в жизни, Власий не смог бы дать ответ. Он не знал правильного ответа.
Аксинья и Мацко вернулись к пепелищу, на котором все еще копошились чудом оставшиеся в живых жители и, немного посовещавшись, решили обосноваться на другом берегу реки недалеко от Залесенья.
Так началось строительство нового села и их новая жизнь. Нельзя сказать, что была она легкой и простой. Оставшись без ничего, все приходилось начинать с нуля. Шаг за шагом восстанавливать хозяйство, налаживать быт и обживать окрестность. Оба скучали по своим родным, но вида старались не показывать. И если Аксинье приходилось горевать на погосте, сооруженном рядом со сгоревшей деревней. То Мацко нет нет да и поглядывал с грустью в сторону леса. Но зная, что обратной дороги нет, гасил свою печаль в работе. Руки у него, надо сказать, были золотые, и любая работа спорилась и ладилась.
Они научились радоваться тем ежедневным мелким радостям, которые бывают в каждой семье, но порой проходят незамеченными, превращая повседневную жизнь в скучные и серые будни. И даже по прошествии времени, сохранили к друг другу то особое, бережное отношение, свойственное влюбленным на первых порах встреч. Прошлое же старались не вспоминать, считая, все, что было, давно прошедшим. А есть «сейчас и здесь», и в этом «сейчас и здесь» хочется жить радостно и счастливо.
Власий же, хоть и сердился на сына, нет – нет, да и делал круг над двором Мацко с Аксиньей. Он видел, как обустраивались сын с невесткой, как один за другим появлялись и подрастали детишки. Все они были разные, кто светленький – в мать, кто темноволосый – в отца. Но всех их объединяло одно. То, что неизменно радовало старого Ворона – особой формы нос, точь-в-точь, как у самого Власия, когда тот принимал человеческий облик.
«Порода!» – сам себе с удовлетворением отмечал Власий, но никогда никому не рассказывал ни о своих полетах, ни о Мацко, ни о своей слабости.
Мацко же никогда не то, чтобы не ходил в лес Залесенья, но старательно обходил даже саму возможность отправиться в его сторону. А на вопросы откуда он родом, неизменно отшучивался, махая рукой в неизвестном направлении.
Избегал он и разговоров среди местных жителей на тему загадочных жителей леса, с которыми нет нет, да и встречались селяне. Да и в рассказах этих от правды было лишь описание воронов, обернувшихся в человеческий облик: высокий рост, неизменные черные плащи с капюшонами, легкая, будто парящая походка, да их способность останавливать время. Да так, что человек, встретившийся с вороном еще долго приходил в себя, постепенно восстанавливая способность слышать звуки окружающего мира, чувствовать под ногами землю и осознавать реальность. И хоть вреда от лесных жителей никогда не случалось, встречаться с ними никому не хотелось. Люди посещали волшебный лес крайне редко и то по вынужденным обстоятельствам.
Шло время. Давно уже не было в живых самого Мацко и его верной подруги Аксиньи. Рассеялись по всему свету их потомки. Непохожие друг на друга, имели они и нечто общее. Своеобразной формы нос, приносящий девочкам столько неприятностей. И плещущаяся на глубине души тоска, которую внимательные взгляды могли видеть в собеседниках, даже во времена веселья и радости.
Никто уже не помнил истории Мацко и Аксиньи. Не помнил и откуда пришли они в новые места. Казалось, будто так и было всегда. Жили, работали, встречались, создавали семьи и растили детей. Обычный жизненный круговорот.
А где там, в невидимом простому глазу Залесенье старый Ворон ждал, когда проклятие начнет терять свою силу. На исходе были триста долгих лет и семь колен его сына появились на свет. Он верил, что кто-то из далеких потомков Мацко вернется в родное гнездо и вернет силу роду сына. Но сможет ли кто-нибудь услышать его зов? И он внимательно наблюдал за последним поколением сына, присматриваясь и пытаясь угадать – кто из них самый чуткий.
Власий знал, что кровь Мацко, нет нет, да и проявлялась у части его потомков в виде несвойственных людям способностях. По известным причинам в полной мере пользоваться ими они не могли, но частично – вполне.
О проекте
О подписке