– Это может быть как дамской безделицей, поддерживающей волосы, так и опасным оружием. Когда я увидел это в Париже, я подумал за вас. Эта вещица, как и вы, на вид милая и красивая, но может быть опасной.

– Я вам показалась опасной? – удивилась Белль, смотря на Диего щенячьим взглядом.

– Ну если не опасной, то острой на язык, – мужчина явно подтрунивал над ней, – как стилет.

– Вы несносны, сударь! Но за подарок спасибо, – и она чмокнула Диего в щеку, – идемте, месье «Заноза», отметим ваше возвращение, свежеприготовленная гусиная печень ждет вас, и хлеб только утром испекли…

6

Быстро пролетел месяц и наступило Рождество. Все домочадцы в доме Д'Амбре верили, что он несет надежду на счастье, на исполнение желаний, на избавление от напастей и бед, на долгожданный мир. Изабелла любила Рождество, в это время ею всегда овладевало странное чувство, что должно случиться что-то волшебное и радостное. Она была верная католичка, но именно перед рождеством ее врождённая тайная тяга к мистике и магии усиливалась.

Проснувшись, она вертелась в постели, долго не решаясь засунуть руку под подушку, чтобы достать одну из четырех карт, положенных вечером перед сном.

– Итак, Белль, – сказала она сама себе, – кого вытащишь, тот и будет твоим суженым, – и она смело выдернула карту из-под подушки. – Карамба!– только и сказала девушка, уставившись на трефового короля.

«Ерунда все это, – молча подумала она и, встав с постели, накинула халат, – с какой стати я должна буду выйти за вдовца?!»

В этот момент в комнату вошла Николетта.

– Вы уже на ногах? А я думала вас будить, в сочельник-то вернулись поздно из собора, – громко и радостна сказала она, – с Рождеством, госпожа! Прохладно с утра, надо что-то потеплее надеть, – причитала она, распахивая занавески.

– Выбери сама что-нибудь, мне все равно, – равнодушно сказала она служанке.

Николетта бросила взгляд на подушку, где покоилась «карта судьбы».

– Из-за этого? – она пожала плечами, – ну это ж не пиковый – старый и ревнивый. Трефовый вполне может быть и молодым, и богатым и любимым, – философски проговорила она.

Хозяйка грустно улыбнулась, и началась долгая процедура одевания.

Изабелла в черном строгом платье, расшитом золотом, вошла в гостиную и втянула носом приятный запах елки, подвешенной к потолочной балке по старой традиции. Символ Рождества был наряжен яблоками, собранными в октябре и сохраненными специально для этого случая, облатками, золотыми «волосами ангела» и бумажными обёртками в форме роз.

Девушка дотронулась до креста на шее, привезенного Диего Альваресом, и улыбнулась, она поймала себя на мысли, что скучает по нему, скучает по его сарказму, острому уму, даже по его миндальным глазам. Она вздохнула и, мысленно поздравив его с Рождеством, позвала Николетту, чтобы отправиться в собор Святого Капрасия на дневную службу.

Молодой епископ Бартелеми д'Эльбен заканчивал службу поздравлением все верующих. Он только год назад прибыл в Ажен, и за его спиной многие шептались, как он умудрился из простого клерка прыгнуть в графы и епископы одновременно.

– Ах, жаль, что он прелат, – шепнула Николетта на ухо Изабелле, – он такой душка.

– А что же жаль? Назначение епископом одновременно не означает лишение его мужского начала, – хихикнула Белль, вспоминая, как она соблазняла отца Бенедикта.

– Вы думаете есть шанс? – служанка не сводила с Бартелеми своих больших зеленых глаз.

– Только не здесь и не сейчас, – Изабелла дернула Николь за руку, – пойдем.

Белль, склонив голову, подошла к чаше со святой водой. Вдруг человек, находившийся за колонной, перегородил ей доступ к святыне, и опустив руку в чан, зачерпнул воду и протянул ее Изабелле. Белль подняла глаза, и ее губы расплылись в улыбке. Перед ней стоял сеньор Диего Альварес собственной персоной.

– Вы? Тут? – она смотрела на него с удивлением и восторгом одновременно.

– С Рождеством, сеньорита Изабелла!

Девушка прикоснулась к агиасме в большой ладони мужчины и осветила себя крестным знамением, произнеся: «In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti!»

Затем, пристально глядя в глаза Диего, спросила:

– Зачем вы тут? – она словно желала прочитать самые сокровенные мысли в его голове.

Альварес молча предложил ей руку, Изабелла облокотилась на нее, и они под шепот за их спинами, покинули собор.

– Ступай домой, – кивнула она, идущей за ними Николетте, и, повернув лицо к испанцу, повторила свой вопрос.

– Если я скажу, что много времени уделял мыслям о вас, вы мне поверите?

– Нет, – хихикнула она.

– И правильно сделаете, – театрально вздохнул Диего.

Лицо Изабеллы вытянулось от его нахальства, а Альварес продолжал:

– Я слишком много времени уделял этому, слишком много, непростительно много, сеньорита Изабелла.

Белль ужасно захотелось щелкнуть пальцами и воскликнуть «Вуаля!», но чувство такта удержало ее от этого.

– Знаете о чем я думаю, что мне не дает покоя? – он загадочно смотрел на Белль. – Этот ловкий трюк, что вы использовали, фехтуя с вашим учителем.

Девушка широко распахнула глаза в удивлении:

– Трюк? Вы проделали больше ста лье в Рождество, чтобы спросить меня про какой-то фехтовальный прием? Сеньор Альварес, вы либо идиот, либо очень эпатажный человек, – ее голос не был злым, ей нравилась его честность, способность сделать «поступок», его эмоциональность и решительность.

– Кто бы говорил?! Дама, что обожает «жалить» своих собеседников, говоря им колкие, нелицеприятные вещи?! Вам тоже не чужды провокации, дорогая сеньорита Изабелла, чего только стоит ваш пальчик с паштетом, – и он соблазнительно облизал губы.

От него не ускользнуло, как легкий румянец покрыл щеки Изабеллы, и он двусмысленно и озорно улыбнулся.

– Значит, фехтовальный прием, – только и сказала Белль.

– А вы что подумали, сеньорита? Я что похож на человека, который будет целыми днями и ночами напролет думать о девичьих глазках, даже таких соблазнительно-манящих, как ваши?!

– Вы… вы…, – она не могла подобрать слово, – вы, сударь, пес бродячий. Я понимаю, почему ваши родственники не желают вас видеть на Рождество, и вы сбегаете во Францию, якобы узнать о каком-то дурацком фехтовальном приеме, – зло и язвительно выпалила Белль.

Оливковая кожа на лице Диего побледнела, узкие губы превратились практически в полоску, а тонкий орлиный нос казалось еще больше удлинился. Мужчина напрягся, словно сжатая пружина, и Изабелла вдруг поняла, что прикоснулась к какой-то тайне, до чего-то сокровенного, о чем Диего Альварес предпочитает умалчивать, ну или во всяком случае, не обсуждать. Он находился в таком эмоциональном ступоре какую-то минуту, затем, он кашлянул, словно прочистив глотку, и его губы разъехались в саркастической улыбке:

– Вы правы, сударыня, я отъявленный мерзавец, и поэтому вместо того, чтобы присоединиться к свите моего короля в Толедо, я решил отыскать для себя бедную невинную овечку на гасконских пастбищах. Но случай посмеялся надо мной, и вместо «овечки» послал мне «скорпиона».

– Ну, почему сразу «скорпиона»? – Белль скорчила невинную физиономию, – я иногда могу быть очень милой. Раз уж вы не можете спать из-за дурацкого отскока, и это портит вам жизнь, я покажу вам технику, но…, – она сделала паузу и, ткнув указательным пальцем в грудь Диего, произнесла заговорщическим тоном, – но услуга за услугу.

– Ну это вы могли бы и не говорить, – засмеялся сеньор Альварес, – зная вас, я бы удивился, если бы вы согласились показать прием по доброте душевной.

– Вы считаете меня еще и меркантильной в добавок.

– Я сказал только то, что сказал, сударыня. Итак, ваша цена?

– Вы рассказываете мне все, что знаете о моих испанских родственниках.

– Только и всего?! – Диего откровенно был удивлен, – я ожидал, как минимум, просьбу сопровождать вас в Париж, как максимум, предложение на вас жениться, чтобы фехтовальный пассаж остался в семье, – и он рассмеялся.

Белль вспыхнула:

– За кого вы меня принимаете?

– За особу, которой предписано, как вы выразились, вашими испанскими родственниками, вернуться в монастырь и принять подстриг.

Изабелле показалось, что она проглотила жабу. Она не могла ни то, чтобы вымолвить слово, она не могла сделать вздох, в груди все сжалось, румянец сошел с ее лица, и ее бросило в пот. Она услышала, как Диего произнес только первые буквы ее имени «Исса…» и потеряла сознание.

7

Она пришла в себя полулежа на руках дона Диего, подносящего к ее носу какой-то синий флакончик с резким сладким запахом. Ей вспомнилось его «Исса…», и тут же перед глазами всплыла картина, как отец Бенедикт, сгорая от страсти, лишь смог проговорить эти первые буквы ее имени перед тем, как накрыл ее рот своим. Ей тогда казалось, что монах вложил в этот поцелуй всю его любовь, он словно пытался дотянуться языком до ее внутренностей…

Мягкий, густотой и бархатный баритон Диего вернул ее к реальности:

– Сеньорита?! Вы в порядке? Вам лучше? – его голос был немного взволнованным, а взгляд полный заботы и сострадания.

– Ах, сеньор «Репейник», оказывается, вы можете быть любезным, милым и человечным, – несмотря на слабость и бледность, Белль оставалась верной себе.

Диего звучно засмеялся.

– Вы не исправимы, даже при смерти будете «жалить» людей, говоря им колкости. Поднимайтесь, сеньорита, а то мы тут промёрзнем, все-таки не лето на дворе. И не забудьте пригласить меня на бутылку хорошего вина или чего покрепче, чтоб согреться, ну и в знак благодарности за ваше спасение, естественно.

– А что это за зелье? – поинтересовалась она, поднимаясь на ноги.

– Мориски изготовляют этот эликсир.

– Кто? – удивилась Белль.

– Не имеет значение, если вам оно помогло.

Они не спеша дошли до дома Д'Амбре на улице Бовилль. Красиво украшенное жилище к Рождеству выглядело как какая-то театральная декорация, в нем не было «жизни». В отличие от «Жирного гуся», где все кипело и било ключом, в городском доме было тихо, пустынно, и это навевало грусть.

– После смерти мамы отец не любит здесь бывать, – словно извиняясь, вздохнув, произнесла Белль, – он и сегодня будет в «Гусе», там будет городское веселье, но у меня нет желания идти туда. Мне надо переварить то, что вы мне сказали. Я имею в виду перспективы моей будущей жизни, как это видит, с позволения сказать, моя родня, – в ее голосе не было злости или раздражение, была скорее озабоченность и растерянность.

Диего ужасно захотелось ее обнять и утешить, но он лишь тихо произнес:

– Сегодня праздник, не хорошо оставаться одной и грустить. Я могу остаться с вами, отужинаем вместе, и за бутылочкой Лангедокского я вам расскажу про графа де Рибера.

– А утром скрестим шпаги, и я вам покажу мой знаменитый отскок, – уверенным и веселым голосом сказала Изабелла и протянула Диего кубок с вином.

– Звучит неплохо, – Диего достал из привязанного к поясу кошеля флакон из синего стекла, – это придаст вам немного сил, – и он добавив несколько капель в вино Изабеллы.

В залу вошла Николетта и доложила про готовый ужин. Ее взгляд упал на блюдо с яблоками, и она сделала многозначительный знак госпоже, мотнув головой в сторону гостя. Изабелла вспомнила про рождественское гадание, рассказанное служанкой накануне, подошла к столику, выбрала самое аппетитное яблоко и протянула его Диего.

Мужчина съел его до огрызка, что символизировало взаимные чувства. Потом, повертев остаток яблока в руке, засунул его в рот и прожевав, проглотил. «Брак? А он разве вдовец!» – удивилась увиденному Белль.

ххх

…Изабелла открыла глаза, с трудом представляя где она. В голове противно и непрерывно гудело, словно ветер в печной трубе. Она подумала, что если она сейчас встанет, то ее ноги сразу подкосятся, и она рухнет на пол. Она перекатилась на другой бок, и… у нее все поплыло. И не от того, что ее мутило, а от картины, представшей перед ее глазами. Рядом с ней лежало красивое мускулистое тело оливкового цвета. Белль приподняла одеяло в надежде, что ее внутренняя чуйка не сработала сейчас, но «чуда» не произошло. Диего Альварес был абсолютно нагим, ровно, как и она сама. Она легла на спину и уставилась в потолок с большим количеством лепнины и сложной витиеватой розеткой вокруг люстры.

«Так, я дома в своей спальне. Что вчера произошло? – пульсировала мысль в ее тяжелой голове.

Боковым зрением она скорее почувствовала, чем увидела движения просыпающегося мужчины и прикрыла свои веки, не желая видеть выражение его лица и выслушивать какие-либо объяснения.

В отличие от Изабеллы дон Диего не был удивлен ни пробуждением в постели девицы, ни наличием этой самой девицы рядом с собой. Он приподнялся на локте и пальцем, еле касаясь лица девушки, стал «рисовать» ее профиль. Его палец скользил вниз по лбу, через нос к губам, очерчивая их по кругу. При этом он приговаривал:

– Исса…, Исса…, Belleza…, просыпайся.

– Как вы назвали меня? – Изабелла продолжала лежать с закрытыми глазами.

– Да, сеньорита, по-видимому, вы ничего не помните, – он пальцем попытался приоткрыть глаз девушки, при этом виновато обольстительно улыбаясь.

Белль открыла газа в которых застыл вопрос.

– Вчера ты сказала, что решила начать новую жизнь, и твое имя будет от ныне «Исса», а не Белль, Иза или Изабелла.

– Серьёзно?! – брови девушки поползли к верху, – а что произошло между нами? Почему мы в одной постели?

– Ты предпочитаешь, чтобы я рассказал или показал? – хрипло спросил он, и в его глазах загорелся огонек, делая его взгляд похотливо-сверлящим. Изабелла почувствовала, как горящие стрелы, выпущенные этим взглядом, просто пронизывают все ее нутро.

Диего накрыл ее тело своим, и девушка изумилась, как все женское существо устремилось ему навстречу, словно только этого и ожидало…

…Она лежала на груди Диего, рисуя пальцем круги на его коже. Ей не хотелось думать не о том, что между ними произошло, не о том, что с ними будет, она просто наслаждалась моментом.

– Хм, интересно получается, – вдруг подал голос Диего, – мы оказывается можем не подтрунивать и не дразнить друг друга.

– Вы имеете в виду когда мы в кровати? – хихикнула Иза.

– Я ужасно проголодался, но боюсь, как только мы встанем, ты выпустишь свое «жало», и нам придется быстро вернуться назад, чтобы мы не «сожрали» друг друга, – шутил испанец.

– Вы думаете, наше… «согласие» распространяется только на спальню? – она явно провоцировала Диего.

– Судя по тому, что, где и как мы делали, то нет, – он еле сдерживал смех.

Сеньор Альварес был поражен фантазией и бурным темпераментом невинной девицы. Близость с ней была не только интересной и эмоциональной, но и заряжена адреналином. Он никак не мог взять в голову, как у такой неискушенной девушки может быть такая мощная сексуальность, которая сбила с ног даже его, казалось бы закаленного любовника.

«Исса» встала, накинула халат и пошла искать Николетту, распорядиться о завтраке. Служанка поедала на кухне сыр с вареньем. Увидев госпожу, она радостно заверещала:

– Ой, мадмуазель Белль, хорошо, что в доме вчера никого не было, вы же придавались любви прямо в гостиной. А дон Диего и не так уж и страшен, он когда улыбается и веселый, даже душка. Боже, что вы вытворяли! – и Николь закатила глаза.

– Прекрати, – оборвала ее Изабелла, – избавь меня от подробностей. Лучше думай, что мы будем делать, моя бабка пожелала меня упечь в монастырь.

Кусок сыра завис в руке Николетты между тарелкой и ее ртом.

– Не-е-т, – только могла она протянуть, выпучив глаза.

– Да-а-т, – передразнила Иза служанку. – Давай завтрак накрывай, да поживее!

8

…На склонах долины Шеврез, недалеко от Парижа, среди лесов и полей притаился монастырь Пор-Рояль, где был принят строгий цистерцианский устав святого Бернарда. Монахини проводили время в молитве и обучении детей. Но эта была внешняя оболочка. На деле в стенах монастыря нравы были, мягко говоря, далеки от жесткого устава цистерцианцев – молодые обитательницы монастыря могли даже участвовать в городских карнавалах, исповедник был необразован, редко читал проповеди, монахини причащались лишь по большим праздникам.

Сначала маленькая Изабелла ужасно боялась мрачных стен монастыря, мать-настоятельницу и старых угрюмых монахинь, помнящих еще затворнический образ жизни, аскетические практики и созерцательную монашескую жизнь.

Но вскоре Белль поняла, что Пор-Рояль прекрасное место: природа, свежий воздух, а главное строгих монашеских обетов от дам, поступавших в Пор-Рояль, и от мужчин, поселившихся в соседних домах, вообще никто не требовал. Старшие воспитанницы, да и многие монахини не отказывали себе в маленьких жизненных удовольствиях.

Характер Изабеллы был не из легких, если не сказать больше, отвратительный. Она любила поспорить, причем делала это просто ради спора, даже когда понимала, что неправа, никогда не уступала, вечно шла на всевозможные хитрости, чтобы избежать унизительного поражения. Она ревностно относилась к девочкам, которые были лучше, умнее ее; она не терпела конкурентов ни в чем. Поэтому ее отношения с ученицами в первые годы ее пребывания в монастыре были натянутыми и даже враждебными. Она была злопамятная и мстительная: вдруг кто-то из сестер, послушниц или учениц обнаружат в постелях лягушат и ужей, то в кропильнице вместо святой воды будут чернила.

Но постепенно из бунтаря-аутсайдера Изабелла стала властным лидером. То подговорит послушниц утащить из запасника варенье, то во время службы с ее легкой руки девочки запоют что-нибудь этакое, то в чане со святой водой окажется сливовая водка. Ее однажды даже чуть не выгнали из монастыря из-за «непревзойденного легкомыслия», но не было прямых доказательств против нее, она ловко использовала людей в своих интересах, аккуратно манипулируя ими, умело сваливала вину на других и мило хлопала длинными ресницами, когда тех отчитывали. Но никто из них не рассказывал о зачинщице, боясь ее гнева, а Изабелла, прикидываясь слабой и уязвимой, смотрела глазами невинной овечки.

Одним словом, жизнь Белль в монастыре была вполне сносной, тем более, что девочка любила учиться и могла часами проводить время в библиотеке. Но после одного случая ее жизнь стала просто замечательной.