– Я же спрашивал!!! – Вскинулся Гарет.

– Вы спрашивали, на месте ли Пепел, сударь. – Был ответ. – Их высочество уехал на вороной кобыле.

– Кобылу свою, значит, взял… – Психанул Гарет. – Так, значит, да?!

Жест Гэбриэла он понял прекрасно. Но он протрезвел и успокоился, и мог вновь рассуждать здраво, и рассуждения эти ему не понравились. Значит, Гэбриэл до сих пор не почувствовал себя в Хефлинуэлле своим, не чувствует себя дома. В глубине души он всё ещё чужой здесь, а он, Гарет, не придумал ничего лучше, как усугубить его чувство. М-да. Мог бы сразу ему пощёчину залепить, – подумал герцог, глядя на себя в зеркало. Гэбриэл не овечка, и не дворняжка, он такое пережил и не сломался, что пытаться его прогнуть теперь – глупо и опасно. Если надумает свалить – свалит.

И что теперь делать?.. Отправить людей его искать?.. Слуга доложил, что вслед за Гэбриэлом уехал «господин эльф», так что вряд ли тот в опасности – да и Гарет ничего такого не чувствовал. Но если не искать – не обидится ли тот ещё больше?.. А если искать – решит, что его пасут, и рассердится…

– Merde! – Выругался Гарет, не зная, как быть. Поехать ему навстречу?.. Не может же тот оставить свою Алису накануне суда?! Значит, сейчас явится…

– Сеньор? – В дверях возник Марчелло. – Всё готово, сеньор.

– Согласились? – Поинтересовался Гарет.

– Да. Со слезами, но согласились… По десять дукатов пришлось выложить.

– Хорошо. Брата не видел?

– Видел, сеньор. Встретился с ним у Брыльского перекрёстка, он ехал по Ригстаунской дороге, с сеньором Терновником.

– Домой ехал-то?

– Да, сеньор. Узнать точнее?

– Не надо. – Гарет закончил одеваться. – Я в Гранствилл, в муниципалитет.

Сбежал по лестнице, столкнулся с Гэбриэлом, бросил отрывисто:

– Вид у тебя такой, словно по земле валялся. Я в город, ты со мной?

– Да. – Помолчав, сказал Гэбриэл, и Гарет кивнул:

– Я жду во дворе. Быстрее. К суду надо подготовиться. И ты что… можжевеловку пил, что ли?!

– А если и пил?!

– Да и по фигу. Я жду!

До моста братья доехали в гробовом молчании. Гэбриэл ехал верхом на Пепле, хмурый, мрачный, демонстративный. Гарет делал вид, что ничего этого не замечает, но на мосту поинтересовался:

– И что мы надумали? Собрать своих подопечных и рвануть на Север?

– А у тебя есть возражения? – Мрачно огрызнулся Гэбриэл. – Я не собираюсь у тебя что-то брать.

– А я тебе ничего и не дам. У тебя своего больше, чем у нас с отцом вместе взятых.

– Мне ничего не нужно.

– Ты целочку-то из себя не строй! – Рассердился Гарет. – Что за детский сад?! Да, я сглупил. Ты тоже! Давай, из-за собственной дури разосрёмся на всю оставшуюся жизнь, как те придурки с поросёнком!

– Я не твоя собственность.

– Нет, ты моя собственность! – Воскликнул Гарет. – И собственность отца, и твоей Алисы! А мы все – твоя собственность! Это семья, ты понял?! Это родные, мать твою, люди, которым не срать, где ты, что ты и с кем ты! И если ты дурью маешься и подставляешь нас, мы имеем право злиться, понял, имеем! Мы с тобой можем расшаркиваться, как придворные на пиру, здравствуйте, всего хорошего, какая погода чудная, спасибо… Почему нет?! Но это будет уже не то! Ты можешь на меня наорать, я могу на тебя наорать, мы братья с тобой! Чёрт, как ещё мы выясним, что с нами происходит?! Если б мы вчера не поругались, я так и не узнал бы, что ты нас с отцом ни во что не ставишь!

– Чего?! – Обернулся на него, как ужаленный, Гэбриэл. – Чего ты несёшь?!!

– Ты нас чужими считаешь, Гэйб. – Сказал Гарет. – Ты и дом наш считаешь чужим для себя. Ты собрался сваливать от нас, и даже подарок мой решил не брать. Из родного дома так не уходят, так уходят от тех, кто, как ты там сказал?.. Подобрал, отмыл и рядом посадил?

– А это не так?

– А вот сейчас ты меня оскорбляешь, младший. – Тихо сказал Гарет, но в голосе и глазах его было столько льда, что Гэбриэл поёжился. – Так сильно, что я не знаю, как терплю это и как ещё готов мириться, хоть и не один виноват.

Гэбриэл отвернулся, продолжая ехать рядом с братом. Потом буркнул хмуро:

– Прости.

– Не слышу.

– Прости!!!

– Хорошо. – Кивнул Гарет. – Мир!

– Мир. – Хмыкнул Гэбриэл. – Какой мир, когда ты злой, как падла?

– Сам виноват.

– Я не чувствую угрозы от Лодо. Он не враг.

– Ага.

– Я серьёзно. Он мне нужен.

– Зачем?

– Я хочу узнать имена тех, кто… – Гэбриэл понизил голос, – тех, кто издевался надо мной. Клички их поганые я все знаю, а вот титулы и имена – нет.

– И ты скажешь этому Лодо…

– Он знает. Он ещё тогда знал, когда спас меня на Королевской Дороге. Он спрашивал меня про Сады и Редстоун. Я назову ему клички и прикажу узнать, кто за ними стоит. Как ещё я это узнаю?..

– И что сделаешь, когда узнаешь?

– Найду и убью.

Гарет промолчал… Молча они выехали на Ригстаунскую дорогу, повернули к городу. Но теперь это было нормальное родственное молчание, а не то напряжение, что искрило и потрескивало между ними прежде.

– Этого Лодо лучше держать при себе, согласен. Раз он так много знает… Ладно, погорячился я, признаю. Но ты же сам должен понимать: в нашей ситуации, когда все вокруг могут врагами быть, осторожнее надо!

– Я знаю. – Кивнул Гэбриэл. – И Лодо этому верю… как бы. Не до конца, ты понял? Я ко всему готов.

– Где напился-то? – С привычной усмешкой, от которой у Гэбриэла сразу стало так тепло на сердце, поинтересовался Гарет, и его брат фыркнул:

– А, в каком-то городке, там, – он махнул рукой в обратную сторону, – там свадьба была…

– Ты там Алискину не изменил?! – Шутливо ужаснулся Гарет, и Гэбриэл покаялся:

– Да я вообще не помню, где был и с кем изменял, не изменял… помню, в какую-то веревочку играли… вроде, целовался с кем-то… только ты того – Алисе ни слова!!!

– Вот гад, а?! Я тут не сплю, переживаю, а он пьянствует и целуется с кем попало!

– Тише ты!!!

В город братья въехали уже снова не разлей вода. Гэбриэл рассказал, что его ночью охраняли волки, а Гарет напомнил, что он ещё когда ему говорил: волки не трогают ни Хлорингов, ни их владения. Но сам же и добавил:

– Только знать и говорить одно, а лично убедиться – другое. Испугался?

– Мне так было херово, – откровенно ответил Гэбриэл, – что даже если бы они съели меня, я не возникал бы, честно.

– Похмелье стрёмная штука. – Согласился Гарет. – Я крепче портвейна ничего не пью, и тебе то же советую. Советую! – Поднял он палец, и Гэбриэл, глянув на него, состроил рожу.

Члены муниципалитета и капитан городской стражи ждали Хлорингов с раннего утра.

– Почему о том, что о моём брате и его невесте распускают грязные сплетни, я узнаю случайно и тогда, когда эти слухи уже расползлись по всему городу? – С порога спросил Гарет гневно, и капитан стражи чуть побледнел. За Гаретом шагали Гэбриэл, Марчелло, Адам, Матиас и Иво. – Я слушаю!

– Ваша светлость… – Шагнул ему навстречу фогт Гранствилла, – сами понимаете, властям такое никто не передаст и не расскажет…

– А вам всё на блюдечке подать надо?! Воры и бандиты тоже к вам с докладом приходят?! Приходят и говорят: «Я вор Сявка, украл вчера серебро из дома ювелира Бура, не хотите ли меня повязать именем его высочества?!». Так вы себе это представляете?! – Гарет гневно глянул на капитана, и тот сглотнул. – Вот был бы нам сюрприз к помолвке: обвинение невесты в распутстве, а моего брата – в содомии!

– Ваша светлость… – Попытался вставить слово фогт, и снова Гарет перебил его:

– Я уже всё знаю сам!!! То, что мне должен был доложить капитан стражи, мне доложил вообще посторонний человек!!! И клеветника задержали мои люди!!! Сколько ещё он болтался бы по городу и порочил нас?!

– Этот человек утверждает, что может доказать… хм… насчёт девушки. А всё, что было сказано о… об их сиятельстве, он отрицает, дескать, не говорил ничего…

– У меня есть свидетели, которые подтвердят каждое слово. – Процедил Гарет. – Сегодня мы устроим разбирательство, на площади, при всех.

– Может быть… – Вновь дёрнулся фогт, и Гарет отрезал:

– Не может!!! Такую клевету нужно пресекать сразу же, и самым безжалостным образом, как ногу при гангрене! Иначе она расползётся по всему острову, и доброе имя достойной девушки, я уже не говорю о моём брате и обо мне, будет замарано навсегда! Глашатаев по всей Пойме, к трём часам пополудни здесь должно быть столько народу, сколько вместит площадь Генриха Великого!

– Милорд, но свидетели… Может быть…

– Плевал я на его свидетелей. – Скривился Гарет. – У меня есть свои.

– Я кое-что добавить хочу. – Вдруг подал голос Гэбриэл. – Я содомитов как-то не уважаю, и вообще… А потому предупреждаю сразу: того, кто посмеет меня в этом обвинить, – убью. Просто, возьму, и убью. Так, чтобы непоняток не было. Грех, понятное дело, но ничего – я отмолю.

– Вы моего брата слышали?.. А если не убьёт он, убью я. И мне плевать, будет это мужик, старик или даже баба. Если они берегов совсем не видят и о принцах крови клеветать решаются, проблемы со зрением мы им будем решать радикально. Все меня слышали? – Он обвел глазами зал ратуши. – Советую донести эту мысль до всех своих домочадцев и знакомых, а мы сегодня озвучим её на площади. Заодно обсудим вознаграждение добрым людям, которые будут сообщать нам о фактах клеветы. Я думаю, это очень оживит местное общество, раз стража здесь горазда только мух на стеклах давить.

Фогт побледнел ещё сильнее, мигом сообразив, что последует за таким обещанием. В погоне за лёгким заработком…

– Милорд, – набрался он храбрости, – людишки у нас жадные и туповатые…

– А у нас, полукровок, – сверкнул на него глазами Гарет, – способ есть, наш, эльфийский, как ложь узнавать. Всё! – Он резко поднялся, и даже капитан стражи, и тот вздрогнул. – В три часа здесь всё должно быть готово.

Хлоринги и их люди ушли, гремя шпорами, и в зале ратуши какое-то время стояла тишина. На окнах жужжали мухи, но ни один из стражников, стоявших подле, не посмел задавить хоть одну – а прежде, судя по следам, это было их любимое развлечение.

– Дождались нового герцога. – Устало опустившись в кресло, подвигал шеей вспотевший фогт, промокнул лицо большим льняным носовым платком. – Святые угодники! Вот это уж точно не их высочество Гарольд Элодисский! Велите окна протереть, что ли… А то стыд и срам: кругом мухи давленые… Перед герцогом стыдно – сразу заметил! Как же ты прозевал сплетни эти, капитан?..

– Они осторожные были, этот купец и его слуги. – Виновато поведал тот. – При страже или топтунах городских ни словечка! Кто-то хорошо здесь наших людей знает и организовал всё грамотно. У моих людей появились сведения, что кто-то слухи какие-то грязные распускает, я велел послушать и донести, кто источник, но нашими средствами мы до самой помолвки бы, пожалуй, разбирались…

– А Хлоринг узнал мгновенно. – Резюмировал фогт. Вздохнул и вновь вытер лицо платком. – А ведь этот… второй точно убьёт. Что с Гакстом стало, все помнят?..

– Гнилой был человечек, Гакст этот. – По-военному прямо брякнул капитан. – Гнилой и пакостный. Прежде на него почтенные жители жалобу подавали, что он девочек к себе заманивает сладостями и щупает их во всех местах, это ещё при прежнем фогте было.

– И что?

– А ничего. Отступного родителям заплатил, и замяли дело. А потом он начал уезжать на юг регулярно, раз в три месяца, но я слыхал, что он не по торговым делам ездит, а к гадалке Барр, про которую там, на Юге, говорят, что ведьма она. И их светлость объявил награду за неё.

– Ох, пожили мы спокойно, и вот тебе: началось! – Вздохнул фогт. – Шпионы, клеветники… – Он подумал, что всё дело в полукровках, но посмотрел на своих приближённых и стражников, и – не рискнул сказать об этом. Гарет кое-чего уже добился: люди начали его бояться.

Если в первые дни своего крестового похода брат Корнелий носился по городам и весям Междуречья с небольшим отрядом кнехтов, то со временем у него собралась внушительная свита из ярых сторонников. Кое-кто из кнехтов, приставленных к нему Бергстремом, покинул его после первых же казней, но им на смену пришли люди гораздо более крепкие духом. Помимо бледных мужичков с жидкими бородёнками и горящими глазами, которые всегда с радостью и совершенно бескорыстно примыкают ко всяческим сектам и сборищам, и экзальтированных бабёнок, с ним теперь странствовали и вполне себе конкретные персонажи, в том числе и рыцари, бывшие раубриттеры (то есть, рыцари-разбойники, промышляющие грабежом и разбоем), однощитные рыцари, наёмники и прочий суровый вооружённый люд, который присоединился к проповеднику отчасти по зову души, но в основном, чтобы досыта натешиться кровью и безнаказанностью и как следует нагреть руки. То, что в первые дни казалось каким-то бредом и так и воспринималось всеми здравомыслящими жителями Междуречья, две недели спустя вдруг приобрело какой-то узаконенный и опасный оттенок, а Корнелий заставил отнестись к себе серьёзно. Его жертвами становились не только незамужние беременные девушки, но даже вполне добропорядочные женщины, как правило, вдовы, оставшиеся после смерти мужа единственными наследницами его состояния. Если у беременной вдовы такого мужчины появлялся на свет мальчик, он оставлял имение и состояние отца за собой и за матерью. История умалчивает, кто именно из наследников второй и далее очереди сообразил, что с помощью Корнелия можно избавиться от потенциального наследника без всякого риска для себя, но идею тут же подхватили, и молодые вдовушки пошли в огонь, даже если признаков беременности у них и не наблюдалось. А заодно и несколько девушек, которые так же остались при выморочном имуществе своих отцов и отказывались выйти замуж за тех, кого им сватали опекуны. И не беда, если наследница вообще оказывалась девицей: к приходу Корнелия её бросали в тюрьму, где тюремщики исправляли это упущение. Корнелий шёл по Междуречью с хоругвями, с огромным крестом, который по очереди несли его преданные сторонники, с отрядом конных рыцарей и с неплохим обозом. Надо сказать, что зрелище они теперь представляли из себя очень красивое, значительное и грозное, когда шли, осенённые хоругвями и огромным крестом, под пение псалмов. Корнелий теперь щеголял белой короткой рясой с черным крестом, и такие же одеяния надевали поверх доспехов его рыцари. Белый цвет изображал святость, чёрный – пепел «спасённых» душ. На проповеди Корнелия теперь сбегался народ со всех окрестностей, стоило ему появиться. Ведь поп на этих проповедях «говорил правду» – то есть, тупо перечислял все навалившиеся на междуреченцев беды и проблемы, с искренним надрывом, с показательным возмущением. Называл паству «бедные дети мои», патетично вопрошал, «доколе же всё это нужно терпеть и прощать», пугал Божьим гневом и отмщением, если «не одумаются». Что ещё было нужно людям, уставшим от безысходности?.. Вроде, и не нищета, и не голодают, и в то же время все усилия как-то приподняться, вырваться из порочного круга – тщетны. Одну дыру латаешь, открывается несколько новых, и так изо дня в день, из года в год. Дети вырастают, женятся, и начинают тот же бег по кругу, и выхода нет, и не предвидится. Добраться бы до виноватых, и – того их всех! А Корнелий прямо указывал им на виновных, да ещё на таких, которых можно было уничтожить без всякого напряга и опасности для себя, любимых. До королевы далеко, до рыцарей – опасно, а бабы-блудницы, это ж самое оно! Даже Бергстрем и его приятели, Смайли, Венгерт и фон Берг, неожиданно для себя обнаружили, что лично ими спущенный с поводка попик, их придурочный Корнелий, взял такую силу, что они уже и сами вынуждены считаться с ним. Дошло до того, что Корнелий со своей свитой явился в Лавбург, где Бергстрем ему показываться категорически запретил, и показательно сжёг там двенадцать женщин, невзирая на попытки Бергстрема протестовать. Тот вдруг понял, что попробуй он вмешаться – и на него пойдёт весь город, прежде такой лояльный и запуганный. Корнелий искусно заводил горожан речами о том, как светская власть потакает греху и разврату, и не в состоянии спасти Остров от банд полукровок и их распутства и чудовищных преступлений. Просто удивительно было слушать, как человек, совершающий чудовищные убийства и потерявший всякие стыд, милосердие и совесть, с надрывом вещает о чужих преступлениях. То, что за неполный месяц его собственные зверства многократно превысили всё, что натворили полукровки за сорок лет, не волновало никого. Какая-то истерия страха и доносительства охватила Междуречье. Люди вдруг сообразили, что есть теперь, кому и куда пожаловаться на неугодного соседа, несговорчивую девицу, слишком удачливую приятельницу, да мало ли! У соседки слишком много детей и все здоровые – продала душу дьяволу, вот он и отводит от неё беду. У другой соседки детей нет – проклята, значит, порчена дьяволом, а то и вовсе ведьма. Слишком красивая – в огонь, слишком страшная – туда же, сосед слишком весёлый – радуется, что дьявол ему ворожит, слишком унылый – копит про себя злобу… Слишком везучий – тем более!!! А если всё в порядке, все среднее, не выдающееся, то ещё страшнее – нужно поскорее на них донести, а не то донесут на тебя. И тщетно в церквях прихожан призывали к спокойствию и порядку. Во многих городах, по слухам, открылись тайные пункты в определённых исповедальнях, и даже в кабаках, где можно было пожаловаться и донести, и быть уверенным, что всё запишут, запомнят, и в свой срок призовут к ответу тех, «кого следует».