Гэбриэл, чуть покраснев, рывком поднялся и «прошёл в баню». С наслаждением помылся. Не сравнить, конечно, с бассейном, но мыло и впрямь пахло изумительно, да и мыльная пена была неожиданно приятной, душистой, мягкой. Гэбриэл с удовольствием пропустил её между пальцами: прикольно, да. Мокрые горячие доски пола, чуть наклонного, по которому вода тут же стекала в отверстие в углу, были такие приятные для босой ноги! Уже чистый, он ещё пару раз намылил мочалку и прошёлся по телу, чтобы вновь испытать удовольствие от мытья и от водопада тёплой воды по всему телу, вытерся – тоже новое для него ощущение, – мягким полотенцем, и вышел в комнату, лишив дара речи трёх слуг, которые не привыкли к тому, чтобы кто-либо выходил к ним в чём мать родила. Один Альберт вновь и бровью не повёл, протянув Гэбриэлу белейшую рубашку из тонкого полотна:

– Наденьте, милорд.

Кто-то из слуг глухо вскрикнул при виде спины Гэбриэла, и даже в лице Альберта что-то дрогнуло, когда он увидел все эти рубцы и шрамы, в том числе и последние, на бедре, от собачьих зубов. Дворецкий предложил ему на выбор несколько штанов, тёмно-серых, – этот цвет Гарет называл «маренго», – чёрных, из тёмно-рыжей замши, со шнуровкой, и даже цветных, с каким-то нелепым чехлом на причинном месте. Гэбриэл взял чёрные, узкие, со шнуровкой, надел, и Альберт предложил ему сесть.

– Это Ганс, ваш цирюльник. – Представил он ему человека с какими-то инструментами – бритвами, ножницами… на которые Гэбриэл покосился с некоторой опаской.

– Я бы посоветовал, Ганс, – вежливо сказал Альберт, – подстричь их светлость по французской военной моде, для другой стрижки волосы их светлости слишком неровные.

– Это как? – С опаской поинтересовался Гэбриэл, косясь на бритвы.

– Это очень коротко. – Пояснил Альберт. – На затылке и висках волосы сбриваются, на макушке остаётся чуть более длинный волос, чтобы смягчать давление шлема.

– Какого шлема?

– Рыцарского.

– Я чё… что, – шлем надену?..

– Не сегодня. – Бесстрастно сказал Альберт, но Гэбриэл мигом понял, что вновь позабавил его, и стиснул зубы так, что желваки по скулам прошлись. Ганс ловко заработал над его волосами, действуя так осторожно и касаясь так легко, что Гэбриэл почти не чувствовал его прикосновений. В это время слуга, которого Альберт назвал Максимом, снял у него с ноги мерку и занялся выбранными Гэбриэлом короткими сапогами из рыжей кожи, короткими, домашними, очень мягкими, заметив, что ноги у них с герцогом одинаковые, только у Гэбриэла, большую часть жизни проходившего босиком, ступня шире, и пальцы сильнее растопырены. Третий, Кевин, поинтересовался у Гэбриэла, что накрывать на стол:

– Сэр Гарет приказал накрыть на стол по вашему выбору. – Поклонился Кевин. – Что бы вы хотели?

– А что есть? – Осторожно спросил Гэбриэл, подозревая уже, что и с едой может попасть впросак. Может, принцы и герцоги какую-то особую хрень жрут?..

– Салат из первой зелени, яиц и овощей, милорд, говяжий язык, пирог с олениной, рябчики с брусникой, капуста, тушёная со свиной рулькой, грибами и сметаной, козий сыр, виноград, апельсины из Кастилии, русинский мёд, пряное вино, сидр Твидлов…

– Ну… – Вот так он и знал, а?! – А что мой брат бы выбрал? Я буду то же самое.

– Апельсины почистить, милорд? – Позволил себе понимающе улыбнуться Кевин.

– Почистить. – За Гэбриэла, для которого слово «апельсины» было пока что набором непонятных звуков, ответил Альберт.

Пока две хорошенькие служанки, чёрненькая худышка и рыжая пышечка, накрывали на стол, поглядывая на него, перемигиваясь и хихикая, Ганс закончил стрижку и продемонстрировал Гэбриэлу с помощью двух зеркал, как он теперь выглядит. Отражение Гэбриэлу понравилось: он стал казаться ухоженнее, старше, жёстче, брутальнее – этого слова Гэбриэл, конечно, не знал, но суть его ощутил, глядя на своё новое отражение. Понравилась ему и сорочка, простая, но из очень дорогого материала и безупречно сшитая, без всяких кружев, с отложным воротом, гораздо лучше и красивее, чем то убожество, что носил он в Садах Мечты, и даже лучше, чем сшила ему Тильда из простого полотна. В рукавах сорочки оказалось по две прорези, и сами рукава, слишком длинные, почти до середины ладони, и широкие, Гэбриэла слегка смутили. Он хотел было их завернуть, как делал когда-то на ферме, но глянул на Альберта, на его руки, и не рискнул. А тот уже предложил ему тунику, чёрную, вышитую серебром, и камзол, тёмно-серый, того богатого, даже роскошного цвета, что Гарет назвал «маренго», и который сразу же полюбился Гэбриэлу, с чёрными полосами, серебряным шитьем и разрезами на широких рукавах, в которые видна была белая сорочка. Пока Гэбриэл с помощью Альберта облачался в него, вошёл Гарет, и Гэбриэл, страшно стесняющийся служанок и слуг, с облегчением повернулся к брату. Тот оценивающе оглядел его:

– Неплохо. Хорошая стрижка. Я носил такую же, когда воевал в Англии. И подумываю вернуться к ней снова. Слушай, а это отличная идея: проверять друг на друге, как нам пойдёт очередная стрижка… Только запонки нужны на сорочку, – Гарет высыпал на стол несколько побрякушек, и те засияли мягкими цветными огонёчками. Выбрал две запонки с синими камешками, сам закрепил ими рукава сорочки на запястьях Гэбриэла. Протянул ему перстень с таким же синим камнем:

– Это тебе. Синий топаз, мой любимый камень. Они всякие бывают, но в основном, жёлтые и золотистые, а синие – самые редкие и дорогие. Носи его ради меня, они – как мои глаза. Свободны, Альберт. Спасибо за брата, я доволен. Никого сюда не пускай. Нам с братом нужно поговорить наедине!

– Сначала поедим. – Он потёр руки, садясь за стол. – Рябчики с брусникой! Ха! И пирог с олениной… Отлично! Рябчиков попробуй, мне нравится, значит, тебе понравится тоже.

Гэбриэл, смущенно поглядывая на него, начал есть. Вздохнул. Это был просто взрыв всех его чувств: он видел роскошную еду, поданную затейливо и красиво, он её нюхал, он её ел. Сказать, что он не представлял себе прежде ничего подобного – значит, не сказать ничего. Только брат смотрел на него с насмешливой искрой в синих глазах, и Гэбриэл понял, что того смешит его неумение держать себя, на которое деликатно намекала ему Алиса…

– Мне нужно узнать здесь, в Гранствилле, про своего друга и невесту. – Осторожно сказал он, возвращаясь к прерванному Альбертом разговору, и Гарет с некоторой досадой взглянул на него – он-то надеялся, что Гэбриэл забыл! Ну, не знал он, как быть с этой Алисой! Гэбриэл просто представить себе не мог, насколько невозможна была его женитьба на этой девушке, по мнению Гарета! Тот даже думал, возвращаясь сюда, потихоньку приказать Марчелло увезти её в монастырь на озере Ригс, но побоялся. Кто-то наверняка заметил её появление, женщина в «Золотом драконе» отлично помнит, что девушку забрал герцог, в замке кое-кто знает… Всем рот не заткнёшь; а если Гэбриэл узнает, что Гарет спровадил его «невесту», простит ли он?.. И какими после этого будут их отношения?.. Дружбой с новообретённым братом Гарет рисковать не хотел, и оставил пока всё, как есть, решив, что сначала выслушает брата и его историю, и вновь попытается осторожно подвести его к мысли оставить Алису не более, чем фавориткой.

– Алису? – С деланной небрежностью уточнил он. И тут Гэбриэл поразил его до глубины души:

– Не притворяйся. Я заметил, что ты совершенно не удивился, когда я упомянул её в первый раз. Ты знаешь что-то о ней.

– Допустим, знаю. – Не стал отрицать Гарет. – Только я не знал, что эта девушка – твоя невеста.

– Ты не удивился. – Настойчиво повторил Гэбриэл. – Когда я её упомянул.

– Я догадывался, что вы как-то связаны. – С нажимом произнёс Гарет. – Но откуда мне было знать, что она тебе именно невеста?! Просто она услышала мой голос и бросилась ко мне с криком: «Гэбриэл!». Сам должен понять, как это на меня подействовало – после всех моих поисков! Только она мне так ничего и не рассказала. Упёрлась рогом и молчала, словно я страшный людоед и пытаю её с целью тебя поймать и сожрать… А что я мог с нею сделать?! Пытать её железом?! Запугивать?! Как вообще можно было обращаться грубо и жёстко с такой, как она?! Ты же понимаешь!

– Солнышко… – растрогался Гэбриэл. – Она просто… просто боялась, за меня боялась, понимаешь?! она ведь не знала, кто ты… Ты бы сказал ей, что мой брат…

– Пока я тебя не увидел, как я мог быть уверен, что это именно ты?..

– Где она?! – Воскликнул Гэбриэл, подавшись к брату. – Где она сейчас, здесь?! Гарет, пожалуйста, я тебя прошу… у меня сердце разорвётся, если я её потеряю, я не вынесу этого…

– Понимаю. – Помолчав, сказал Гарет. – ладно, разберёмся. Но сначала я хотел поговорить с тобой о том, где ты был, что с тобой происходило всё это время, и кто в этом виноват. Доедай, поговорим потом. Боюсь, когда мы начнём, аппетит исчезнет.

Гэбриэл помертвел. У него самого аппетит пропал моментально, хоть салат ему и понравился. Он так и не решил для себя, что именно и как рассказать брату. Пасть в его глазах было хуже смерти, но как врать?.. Не так уж и обширны его познания о реальности, чтобы что-то выдумывать, брат раскусит его ложь моментально, и это навсегда лишит Гэбриэла его доверия. Ему казалось – они оба никогда не смогут врать друг другу, так сильно чувствуя всё. Вот и кончилась сказка… Сейчас он всё расскажет, и отправится восвояси. Но рассказать было надо. Вспомнив, что отец всякого греха и всякой лжи – страх, Гэбриэл вдруг подумал, что это даже хорошо: что он ещё не успел привыкнуть ко всему этому, и отца не видел. Сказал хмуро, но решительно, словно в воду холодную бросился:

– Я должен был сразу тебе всё сказать. Пока ты не привёз меня сюда, пока не дали мне одежду эту. Теперь даже не знаю. Но ты не думай, я всё приму, как ты решишь. Я не обижусь на тебя, и зла не затаю. Только позволь нам с Алисой уйти куда-нибудь подальше, где я вас не опозорю.

– Ты думаешь, я не знаю?! А почему, как ты думаешь, я столько ждал этого разговора, не хотел, чтобы был риск, что нас услышат?! – Вспыхнул Гарет. – Я десять лет назад сам несколько раз с собой покончить пытался, отец чуть с ума не сошёл… Я даже знаю, когда это началось: десять лет назад, в наш с тобой день рожденья, двадцать седьмого декабря! – Гарет стукнул кулаком по столу:

– Неужели ты думаешь, что из-за этого я откажусь от тебя?! Что, ты тоже полагаешь, что я искал тебя для того, чтобы избавиться потихоньку?! Хорошо же ты обо мне думаешь! Я всю жизнь… всю жизнь тебя искал и ждал… у меня ни одного друга так и не появилось, кроме Марчелло, потому, что мне нужен был только ты! У меня кипа писем к тебе лежит, я их писал почти каждый день, тебе писал! Подарки тебе готовил, на Рождество и день рождения, они так и лежат у меня в покоях… А ты?! Неужели ты этого не понимаешь, не чувствуешь?!

– Чувствую. – Виновато посмотрел на него Гэбриэл. – Я, как только тебя увидел, понял, что ты мне нужен. Я слугой твоим стать хотел, разве не помнишь?.. И стал бы, и сапоги тебе чистил бы, и всё остальное…

– Тогда как ты мог усомниться во мне? – Спросил Гарет, остывая, но всё ещё обиженно. – Ты! Во мне!!!

– Я не то, чтобы сомневался… Только позорно мне, и я боюсь, что и тебе будет позорно. – Признался Гэбриэл, – просто хочу, чтобы без вранья и как… ну… честно всё было.

– Я тоже хочу. – Гарет, смиряя эмоции, налил себе и брату вина. – Поэтому расскажи мне всё, чего я ещё не знаю, а я потом тебе расскажу. Я не прошу тебя рассказывать подробности. Я сам бы не смог это рассказать. Но я хочу слышать то, чего я не знаю. Что с тобой было до этого? Где ты был? Отец ведь несколько раз был в Найнпорте и обыскивал Редстоун от подвала до чердака, каждую щель, с собаками и даже с колдуном. Тебя там не было!

– Я расскажу. Только раз, и только тебе.

– Само собой. – Гарет, зная, что разговор будет трудный, заранее приказал принести крепкого португальского вина, и сам налил себе и брату.

– Так где ты был первые годы?

– На ферме. – Гэбриэл, впервые пробующий крепкое вино, глотнул, поморщился, и Гарет молча сунул ему кусочек сыра.

– Что за ферма?

– На них нас всех растили и растят для Садов Мечты.

– Это бордель? – Прямо спросил Гарет, давая брату понять, что он и в самом деле знает.

– Я не знаю, что такое бордель. Сады Мечты – это такая башня… В ней гости Хозяина развлекаются, как хотят. По большей части, убивая полукровок, медленно и по-всякому. Жгут калёным железом, дробят кости, сдирают живьём кожу. Всяко делают. Я жил там десять лет, с того дня, как мне исполнилось тринадцать. Меня тогда с фермы привезли, с двенадцатью другими мальчишками. Я был старший, младшему, Каю, десять только исполнилось. Как нас везли, я не знаю; мы ехали в закрытой повозке, несколько дней, какое-то время плыли по воде, только в трюме – мы и тогда ничего не видели. Выпускали нас на воздух только изредка, и в темноте. Ни нас никто не видел, ни мы ничего не видели. Я никогда ни деревни, ни города не видел, людей никаких не видел, кроме тех, что жили с нами на ферме. Как я попал в Сады Мечты, я тоже не знаю; нас чем-то опоили, привезя в какой-то дом. Привезли ночью, я помню только, что дом был большой, в несколько этажей. Очнулся я уже в Садах Мечты. Без одежды, привязанный к кольцам в стене. На моих глазах люди в масках били и насиловали моих друзей… Страшно били. Это такой был ужас… такой шок… Я не понимал, как и они, что происходит, зачем, почему… за что. На всё это смотрел человек, черноволосый, в маске. Когда весь этот ужас кончился, и остальных пацанов уволокли, он подошёл и спросил: «Ты знаешь, что у тебя сегодня день рождения, эльфийский выблядок?» – И облапал меня. Я плюнул в него, и он ударил меня, так, что я потерял сознание… А когда начал приходить в себя, он уже меня…

– Я знаю. – Сдавленным голосом произнёс Гарет, закрывая лицо руками. – Я хотел умереть после этого. Мне казалось, что после такого нельзя жить.

– Мне тоже. С ним были ещё люди… двенадцать человек. Они вместе несколько часов меня… Такое со мной творили… Били, резали, жгли, ломали пальцы, сдирали ногти, прутья втыкали насквозь, – он показал запястья со страшными шрамами, – и в ноги тоже… – Гэбриэл говорил глухо, без эмоций, глядя на свои руки, тяжело лежавшие на столе. – Спицы раскалённые в тело вгоняли, медленно так. На собственной коже подвешивали. Я так кричал, что горло сорвал, и потом только сипел. Меня в чувство приводили, и снова… Пока я не отключился окончательно. Почему не сдох, не знаю. Кажется, от того, что Доктор – есть там такая тварь, – меня выходил тогда. И Хэ не добил, но этот – Наверное, потому, что я сам хотел умереть, а он по натуре тварь, ему нравится издеваться, мучить, наблюдать, как кто-то мучается. Он и мучил меня… Я не сдавался, не хотел делать то, что он от меня хотел, терпел всё… Мне пальцы ломали, по одному, медленно, ставили коленями на битое стекло и держали так по многу часов…

– Я знаю. – Прошептал Гарет.

– Мне жаль, что ты знаешь. – Взглянул на него Гэбриэл. – Я не знал, что кто-то мучается вместе со мной… Мне бы этого не хотелось. Хотя то, что я никому не нужен, что я совсем один, сильно меня мучило. Когда я валялся, в крови, избитый, связанный, и подыхал от жажды, самым страшным мне казалось, что на это всем плевать, что нет ни одной живой души, которая просто… хоть пожалела бы меня. А они ещё свежие раны мне солью присыпали…

Гарет глухо вскрикнул, вновь закрывая лицо руками. Потом, придя в себя, налил ещё вина себе и Гэбриэлу, жадно, залпом, выпил.

– Я могу не рассказывать дальше. – Сказал Гэбриэл, с жалостью глядя на него.

– Нет. – Выдохнул Гарет. – Говори. Не пропускай ничего. Я хочу знать. Прошу тебя.

– А что рассказывать?.. Это с год где-то продолжалось, пока Хэ не понял, что либо я всё-таки сдохну, либо ему придётся сменить обращение со мной. О, он хитрый, тварь! Я сидел в клетке в его покоях, а он меня потихоньку обрабатывал. Что, мол, зауважал меня, что я достоин быть среди избранных, а избранные – это Домашний Приют, его семья, его любимые сыновья, и что он мечтает когда-нибудь увидеть меня среди них. Лакомства мне совал сквозь прутья, говорил так сочувственно. Что, мол, всё это только для моего же блага, чтобы я смирился, потому, что непокорных полукровок люди сразу убивают, а он, мол, нас готовит к жизни в жестоком мире. Много ли мне было надо? – Усмехнулся он горько. – Я настолько к тому моменту был измучен… И душой даже больше, чем телом. Я устал, я устал бороться, мне так хотелось сочувствия… Помощи. Он, сука, это угадал. Но сначала он заставил меня выполнять всё, что хотел… Он для этого отправил меня в Галерею, где у меня на глазах мальчишку три дня убивали два урода, Нерон и Клавдий. Глаза ему выдавили, руки жерновами раздавили, по одной, не торопясь, потом, приведя в себя, жгли их… Насилуя при этом – один калечит, другой насилует, пока тот шевелится и кричит. Они его отпустили, только когда от него одна болванка осталась, без глаз, без кистей рук, без ступней, почти без кожи. Я думал, что я следующий… Меня трясло и рвало через раз, я почти помешался. Когда ко мне подошли, чтобы воды дать, я заорал и чуть не убился о прутья клетки… Я думал, что сейчас меня… Но не меня. Они Кая туда притащили. А Хэ, который тоже пришёл, сказал: или ты сейчас сдашься, или следующий – он. Я сломался. Он отправил меня на Конюшню, к другим пацанам, сказал, тварь, что я должен заслужить, чтобы меня повысили, и тогда, мол, я буду сам король над всеми Садами Мечты. И три года я прожил там. Сбежать пытался, трижды. Первый раз сказал Каю, мы вместе побег планировали, но он сдал меня Хэ, чтобы в Приют попасть… Не попал. Нас обоих выпороли так, что Кай умер сразу, под плетьми, а я выжил, хоть и валялся в бреду и в крови долго… Несколько дней. Меня бросили, связанного, наверху, лето было, я был в комнате без окон… Там жарко было, и мух – миллион. Они ползали по мне, по моим ранам, по лицу… Я выжил, и попытался сбежать во второй раз. И опять меня друг выдал. Но его не выпороли – только меня. А я всё равно вновь попытался бежать, в этот раз один, и в этот раз более удачно: я много дней прятался в коридорах этой проклятой башни, крыс ел, воду воровал по ночам, искал выход… И понял, что нет выхода. Меня снова поймали. Я думал, что мне конец – меня Аяксу отдали, в Галерею, на два дня. За эти два дня он мне грудь сжёг, пальцы снова переломал, в общем… Покуражился надо мной всласть. У меня рёбра и ключица были сломаны, я дышал через такую боль, что вспомнить страшно. Вообще-то, в Галерею навсегда отдают, оттуда никто не возвращался, но меня вернули. До сих пор не понимаю, почему. Помню, как валялся тогда один, прямо на каменном полу, ожоги болят, так, что аж глаза из орбит вылазят, пальцы и рёбра переломаны, пить хочется так, что глотка слипается, а кувшин с водой стоит у самой двери… Я сутки к нему полз. Чуть проползу и сознание теряю, и в бреду доползаю и начинаю пить, а вода в горло не проходит, и снова… А когда всё-таки добрался, то взять кувшин не могу – он тяжёлый, а у меня пальцы все сломаны. Я тогда аж заорал от отчаяния, лежу, ору, слёзы градом… И тут дверь открылась, и вошёл Гефест, тогдашний вожак Приюта. Он мне воды дал, велел Клизме меня лечить, а потом забрал в Приют.

– Я помню. – Гарет, бледный, надолго приложился прямо к бутылке, вытер рот. – Я помню эти сны. Я тогда проснулся, и что со мной было, это никому, кроме нас с тобой, не понять! Я тогда в Дании был… Выполз на крышу, упал на колени, и плакал и молился, криком кричал, требовал у Бога, чтобы он тебе помог… Надо же. Помог.

– Помог. – Кивнул Гэбриэл и тоже отхлебнул вина. – Не знаю, кто, но помог. В Приюте стало легче. Меня больше не продавали садистам, вообще почти никому не продавали. Я стал дорого стоить, у меня четыре своих гостя осталось… Меня почти больше не били. – Он рассказал про Приют, про порядки там, про Гефеста, про вскрытия, Девичник. Гарет слушал и то и дело прикладывался к бутылке – ему было так тяжко, так жутко, так невыносимо больно слушать Гэбриэла, что он едва сдерживал себя. У него не укладывалось в голове, что всё это – правда, что всё это происходило, когда он жил, обижался на отца из-за пустяков: коня не подарил, меч не тот; терял аппетит из-за дамы старше себя, да ещё замужней, прочие мелочи… А в это самое время… Да что там, это и сейчас всё происходит! Вот сейчас, в эту самую минуту происходит!

– Мне нравилось, представляешь? – Продолжал Гэбриэл. – Я ведь не знал больше ничего, только это всё. Мне казалось, что по-другому и не бывает, а значит, я хорошо устроился в жизни, добился многого. Думал о том, чтобы в страже очутиться и больше никогда никому не угождать. Ну, это мне казалось вообще чем-то запредельным! Но тут появилась Алиса, и я…