Глава 4

Звонок Астры разбудил Карелина ни свет ни заря.

– Я возвращаюсь в Москву! – выпалила она, едва он взял трубку. – Ты не забыл, что мы с тобой… практически муж и жена? Будет странно, если ты меня не встретишь.

– Встречу… – плохо соображая спросонья, пробормотал он. – Ты поездом?

– Пожалуй. Спешить некуда. Хочу страну посмотреть… хоть из окна вагона.

– Понял.

Он включил лампу, бросил взгляд на часы. Такая рань, а заснуть уже не удастся.

– Когда выезжаешь?

– Сегодня.

Она помолчала. В этой паузе Матвей почувствовал подвох и не ошибся.

– Я остановлюсь у тебя… можно? Родители пристанут с расспросами, если я заявлюсь домой.

– Почему?

– Ну… они же думают, что мы…

– Ах да! Да… О черт!

– Если это неудобно, тогда я…

– Все в порядке, – проклиная идиотские приличия, выдавил он. – Конечно, поживешь у меня сколько надо.

– Потом что-нибудь придумаем, – обнадежила Астра. – Устроим грандиозный скандал, подеремся… и разъедемся. Чтобы соседи слышали и могли подтвердить.

– А кто станет их спрашивать?

– Борисов. На сей раз мой отец, наученный горьким опытом, постарается не пускать дело на самотек. Он предпочитает опережать события.

Карелин провел рукой по лицу. Фу-ты… спектакль продолжается. Астре нравится притворяться – недаром она училась на актрису, – а ему как быть? Борисов, начальник службы безопасности компании «Юстина», которую возглавляет отец Астры, мужчина серьезный: стреляный воробей, и на мякине его не проведешь. Придется изображать истосковавшегося влюбленного! Нанялся в паяцы – весели публику.

– Ладно, как-нибудь справлюсь, – прошептал он.

– Что ты сказал?

– Так… это не тебе.

– Ты не один? У тебя женщина?

В голосе Астры не было ревнивых ноток. Одно любопытство и легкое разочарование. Интересно, чего она ожидала?

– Я не аскет, – сам того не желая, оправдался он. – И не гомик. Иногда мне хочется секса с красивой и страстной партнершей.

Вот и пошла игра, спровоцированная вопросами Астры. Зачем он ее дразнит? Ведь никакой женщины рядом нет! У них с Ларисой давний нерушимый договор: дома не встречаться. Ни он к ней, ни она к нему ни ногой. Поэтому любовью они занимаются исключительно на нейтральной территории, чаще всего в снятой именно для этой цели квартире.

– Мне нравится, что вы больны не мной… – пропела Астра в трубку строчку из популярной песни. Хихикнула. – Как ты ей объяснишь, кто я?

– У меня свои секреты.

– А у меня свои! – подхватила она. – Но с тобой поделюсь. Кажется, я решила, какая работа пришлась бы мне по вкусу. Расследование убийств! Помнишь, как ловко мы разоблачили Осокина?

– По-моему, он сам во всем признался, – вздохнул Матвей. – Причем не без удовольствия. Странный тип. Псих!

Ее воодушевление угасло.

– Может, открыть детективное агентство? – по инерции предложила она. – Попрошу у отца денег на раскрутку. Пойдешь ко мне помощником?

– Нет. Уволь! Уж лучше я буду скромно руководить конструкторским бюро. Да и ты в сыщики не годишься.

– Умеешь зарубить на корню хорошую идею. Впрочем, не злорадствуй, я пошутила! Еду в Москву, потому что надоело сидеть без толку в четырех стенах и слушать завывание вьюги. Знаешь, какие здесь снега?

– Догадываюсь.

– Скучный ты, Карелин, зануда и сухарь!

– Спасибо, – улыбнулся он. – Ты не скупишься на комплименты. Пожалуй, возьму тебя секретаршей в бюро. Печатать умеешь?

Астра сделала паузу, чем снова его насторожила.

– Ты прав, обойдемся без агентства, – заявила она. – Сыщик-любитель тоже неплохо. Мисс Марпл, например. Живет себе старушенция, и где ни появится, там непременно кого-нибудь прикончат. Полиция ищет убийцу, а она развлекается, разгадывает головоломку по каким-то совершенно незначительным, косвенным деталям.

– Сомнительное развлечение.

– К тому же у меня есть зеркало, ты не забыл?

– М-м-м… помню… – сдерживая смех, промычал Матвей. – Оно заменит нам целый штат: оперативников, аналитиков, экспертов, информаторов…

Астра или не уловила сарказма, или проигнорировала.

– Смотреть в зеркало жутко увлекательно! – воскликнула она. – Я как сяду напротив, так и уплываю туда, в его глубину. Задаю вопросы и жду ответа.

– И что ты там видишь? – осторожно поинтересовался он.

– Разное. Три дня назад пески видела… пустыню… и статую сфинкса, размытую, как через матовое стекло.

– Может, у тебя в глазах рябит?

– Не исключено. Или мне предстоит поездка в Египет. Там зимой хорошо, не жарко, только и гулять по Долине Царей… любоваться пирамидами. Ты видел пирамиды?

– По телевизору. Что в них интересного? Камни и камни…

– У вас там в Москве ничего не случилось? – вдруг спросила Астра. – А то у меня телика нет, отстала я от жизни.

– Как же?! У нас знаменитого скрипача убили! – съязвил Карелин. – Можешь приступать к расследованию. Пора устроить зеркалу испытание.

Лучше бы он промолчал…

* * *

Художник вынес портрет в холл и установил на специальной подставке – он всегда так делал, прежде чем вручить работу заказчику. Сам встал чуть в стороне, со сложенными на груди руками и выражением полнейшего довольства на лице.

– Ну, как? Чудесно, не правда ли? В этом портрете я превзошел сам себя! – без тени смущения заявил автор шедевра.

Господин Теплинский, зная его репутацию и эпатажный стиль, все-таки оказался не готовым к тому, что увидел, – закашлялся, залился краской. Слова застряли у него в горле.

– По… позвольте… это м-моя… жена?

– Не моя же? – резонно заметил Домнин.

Михаил Андреевич вспотел и отвел глаза. Хорошо, что он отправился за портретом лично, а не послал водителя. Что скажет Инга? Она с самого начала не приветствовала эту идею, но Теплинскому хотелось запечатлеть ее образ на холсте гениального живописца. Чтобы потом, когда их обоих уже не будет, потомки восхищенно млели, глядя на картину, и пели дифирамбы ее красоте. Вот Рембрандт писал свою Саскию и прославил ее в веках! «Разве я не могу достигнуть того же за деньги? – рассудил Михаил Андреевич. – Пусть у меня нет таланта, зато я умею зарабатывать!»

– Я не заказывал… обнаженную натуру… – промямлил он.

– Где вы видите наготу? Дама одета в платье из тончайшей золотой паутинки. Тело просвечивает сквозь нее, как нежнейший плод.

Теплинский был шокирован и не сразу охватил взглядом все детали портрета. Между небрежно распахнутыми краями глубокого декольте виднелась грудь с розовым соском. Как будто художник публично раздел его жену и выставил на всеобщее обозрение. Срамота! О том, чтобы повесить картину в зале, где будет отмечаться юбилей, и речи быть не может!

– Это подарок на день рождения, – бессильно поник заказчик. – Я… собирался показать картину гостям.

– Ну так показывайте! Что вас волнует? Они будут рукоплескать.

– Послушайте… я вам заплачу… еще столько же, если… если вы уберете… голое тело. Что вам стоит? Пара мазков и… портрет обретет пристойный вид. Я прошу!

Домнин побагровел, его выпуклые глаза налились кровью.

– Это искусство, дорогой мой, а не ателье индивидуального пошива! – взревел он. – Вот здесь подправьте, там укоротите! Я не закройщик! Не нравится, я верну вам деньги, и дело с концом. У меня этот портрет с руками оторвут.

Художник поджал губы, обиженно отвернулся.

Мысль о том, что картина попадет в чужие руки, повергла Теплинского в полуобморочное состояние. Инга ему не простит! Хотя Домнин пользовался только фотографиями и видео, не вызывало сомнений, кто изображен на портрете. Инга была как живая, одетая лишь в старинные тяжелые золотые украшения и прозрачную ткань… Казалось, она вот-вот вздохнет, пошевелится и раздвинет в улыбке полуоткрытые губы.

– Нет! – испугался Михаил Андреевич. – Я заберу картину. Она принадлежит мне!

– Конечно… – процедил сквозь зубы художник. – К сожалению. Я уже не настроен отдавать ее вам. Полотно должно находиться в руках истинных ценителей, а не таких… нуворишей, выскочек, как некоторые.

Теплинский проглотил оскорбительный намек. Он мог натравить на этого мазилу парней из охраны – пусть бы научили его вежливости, – но тут же отказался от этой мысли. Мелко, недостойно солидному человеку уподобляться «братве». Не станет же он убивать Домнина? А если тот затаит злобу, может намалевать еще десяток куда более откровенных портретов Инги, гнуснейшего толка… и пустить по Москве, хуже того, по Интернету. На весь мир ославит! Ходят слухи, он таким образом опозорил вдову родного отца. И ведь талантлив, негодяй, дьявольски искусен! В мастерстве ему не откажешь. Придется смириться, пожалуй, и прощения попросить.

Михаил Андреевич наступил на горло своему праведному гневу – ради жены, ее доброго имени. А с портретом он как-нибудь выкрутится. В конце концов, творческому вдохновению законы не писаны.

– Извините меня, – сухо произнес он. – Погорячился. Не держите зла.

– Мы оба вспылили, – охотно пошел на мировую Домнин. – Художники – народ ранимый. Багет брать будете?

Портрет настолько поразил воображение Теплинского, что он не заметил громоздкой рамы, покрытой яркой позолотой.

– Рама дополняет образ… продолжает мотив роскошной чувственности… тоже моя авторская работа.

Он назвал сумму, от которой у заказчика потемнело в глазах.

Но Теплинский беспрекословно рассчитался, ощущая тревогу непонятного свойства. Что-то в портрете приковало его внимание… какая-то неосознанная мелочь. Он подошел ближе и всмотрелся в изображение Инги. Какая пышная прическа… жена такую не носит…

– А-а… что это у нее в руках?

– Голова, – объяснил художник. – Когда я вижу модель, она вызывает у меня определенные ассоциации, и возникает замысел! Я бы назвал этот портрет… Юдифь… или Саломея… как вам больше нравится. Образ, навеянный непревзойденным Густавом Климтом… в моей трактовке. Потрясающе получилось!

Ни одно из этих женских имен не было знакомо Михаилу Андреевичу – кажется, что-то библейское. Он не был уверен. Однако показывать свое невежество перед самодовольным Домниным счел неуместным.

«Спрошу у кого-нибудь другого».

По дороге домой Теплинский думал, что скажет жене. Как она воспримет такой подарок? В гостиной портрет не повесишь, разве что в спальне. И то…

Он притормозил на светофоре и ощутил духоту, в груди образовалась неприятная тяжесть, дыхание участилось. Город погружался в сумерки, и когда Михаил Андреевич добрался до дома, за окнами уже стоял синий морозный вечер.

– Прости, Инга… – пробормотал он, целуя жену в щеку холодными губами. – Сюрприз, кажется, не удался. Хотел вручить тебе портрет в торжественной обстановке, при гостях, чтобы все ахнули, но… в общем, я решил показать его сейчас, заранее.

Он вздохнул, поставил картину на стул, сорвал упаковочную бумагу, и придирчивому взору жены открылась светловолосая красавица в золотой дымке. Здесь, в желтом свете торшера, она выглядела иначе, чем в мастерской художника: таинственно мерцали драгоценные камни, мягко светилась шелковистая кожа, волосы струились в воздухе, окружая чуть запрокинутое лицо сияющим ореолом… тончайшая паутинка платья почти осязаемо прикасалась к полуобнаженной груди…

Инга не сдержала восхищенного возгласа. Неужели это она, это ее так видит мастер? Озадаченный супруг облегченно вздохнул.

– Тебе нравится? – улыбнулся он. – А я ужасно переживал. Ф-фу-у… у меня груз с души свалился!

Его глаза невольно задержались на голове в руках прекрасной женщины, изображенной гениальной кистью Домнина. Искаженные смертью черты смутно напомнили ему кого-то.

– Что у нее… у меня в руках? – перехватила его взгляд Инга. – Отрубленная голова? Боже мой! Чья это голова?

Радостный румянец сбежал с ее щек.

– Просто голова, – объяснил Теплинский. – Ты же отказалась позировать, никаких пожеланий не высказала, вот художник и написал портрет по-своему. Ты ему представилась именно в таком образе.

– Но… почему? Ради бога, Миша, чья это голова? Мне кажется… кажется… – Она повернулась к мужу, ее глаза стали большими и темными, в них застыл ужас. – Как он посмел?

– Да что с тобой? Подумаешь, чья-то голова… Это художественный образ! Домнин называл какие-то имена…

– Юдифь? Саломея?

– Угу. Исторические личности?

– Вроде того. – У Инги отлегло от сердца. Как она могла забыть? – Юдифь, библейская героиня, которая соблазнила вражеского военачальника и отрубила ему голову. А Саломея… покорила царя Ирода своим танцем и потребовала в награду голову пророка. Для меня всегда было загадкой, почему художники обожают эти сюжеты.

– Теперь все понятно, – кивнул Михаил Андреевич. – Красивая женщина несет смерть!

– Не шути так.

Инга провела рукой по глазам, будто снимая невидимую пелену. Конечно, ей померещилось, будто голове на портрете приданы черты лица Теплинского. Домнин, с его экстравагантностью и страстью к скандалам, обладает своеобразным чувством юмора. Тем и поддерживает неослабевающий интерес публики.

– Миша, – обратилась она к мужу, – тебе прислали корзину цветов.

– Кто?

– Посыльный из цветочного магазина принес. Там письмо… Вот, возьми.

Она протянула ему плотный конверт с надписью «М. А. Теплинскому».

– Открой, а то мне некогда, – спохватился он. – На деловую встречу опаздываю.

Между ними не было секретов. Инга разорвала конверт и прочитала вслух коротенький текст…

– Чепуха какая-то!