Утром Лена проснулась, как будто кто-то толкнул ее в бок. Посмотрела на часы, зевнула. На непослушных еще ногах прошлепала в ванную, умылась, глянула на себя в зеркало. Румяное со сна лицо без краски и пудры ей понравилось. Она приподняла волосы вверх. Может, поменять прическу?
– Ой, что ж я топчусь-то, время теряю? – спохватилась.
И ринулась на кухню.
Рассветное зарево позолотило фасад дома напротив. Приготовленный с вечера бинокль лежал на подоконнике. Она схватила его, навела на чердачное окошко и вскрикнула от удивления. Грязного стекла не было. Кто-то открыл раму и смутно виднелся в темной глубине чердака. Леночка устроилась поудобнее.
Мощная оптика приблизила неизвестного почти вплотную, но… рассмотреть его как следует не удавалось. Темная одежда, прикрытое козырьком бейсболки лицо…
Неизвестный тоже что-то рассматривал. Объектом его интереса был дом напротив, как раз тот, в котором проживала Слуцкая. На миг ей показалось, что они с неизвестным встретились взглядами. Леночка тихо ойкнула и отпрянула. Но нет. Тот, кто был на чердаке, никак не мог увидеть ее, прятавшуюся за занавеской. А вдруг все-таки…
Странный блеск, ударивший в глаза, заставил Леночку напрячься. Конечно, это циферблат часов на руке неизвестного! Солнечный зайчик. Что, если и линзы ее бинокля могут давать такой же отблеск? Вряд ли. Солнце встает из-за ее дома, а не наоборот. Леночка стала дышать ровнее.
– Спокойно, – шепотом уговаривала она себя. – Не дергайся. Никто тебя не видит. Кому ты нужна?
Теплое, безветренное летнее утро заливало небо, дома и деревья розовым светом. Старая липа во дворе из темной громады превратилась в золотоузорный шатер. Город медленно просыпался. Чирикали воробьи, сосед с первого этажа вывел на прогулку своего ньюфаундленда по кличке Гарри. Пес увидел у водосточной трубы облезлую серую кошку и начал рычать и рваться с поводка. Удерживать такого громилу соседу оказалось не по силам, и он невольно потащился за своим любимцем.
– Гарри! – вопил сосед. – Гарри, успокойся. Нехороший мальчик! Зачем тебе эта грязная кошка?
Но пес не обращал на него никакого внимания. Кошка почуяла неладное и юркнула в подвал.
– Вот видишь? – объяснял ньюфаундленду сосед. – Она убежала. И слава Богу, а то выцарапала бы тебе глаза! Глупышка ты мой!
Ньюфаундленд долго нюхал то место, где сидела кошка, и разочарованно поскуливал.
– Такому выцарапаешь, – пробормотала Леночка.
Наконец, пес осознал, что добыча скрылась, несколько раз фыркнул и отправился по своим делам, ради которых его и вывели.
Во двор вышла пожилая дворничиха в полинялом синем халате, с метлой и пластиковым ведром. Увидев ньюфаундленда, оправляющегося за кустиком, она во всю глотку заорала:
– Собачники чертовы! Весь двор загадили, ступить негде! Чтоб вы сдохли вместе со своими псами!
Хозяин собаки прошествовал мимо дворничихи с гордо поднятой головой.
– Не слушай ее, Гарри! – увещевал он любимца. – Идем домой. Мама нам кашку сварила. Вку-у-усную…
– Ах ты! – дворничиха замахнулась было врезать псу метлой, но тот так грозно зарычал, что она попятилась.
Отвлекшись на минуту этой забавной сценкой, Лена испугалась, что потеряла неизвестного. Но он все еще смотрел из чердачного окошка вниз. Наверное, тоже забавлялся сценкой с ньюфаундлендом.
– Это я так решила, – рассуждала сама с собой Слуцкая. – Что думает он, мне неведомо. Кто его интересует? За кем он следит?
Из подъездов начали выходить люди, торопиться к метро. Леночка увидела, как во двор въехал белый «мерседес», в который уселся красивый, хорошо одетый мужчина. Этот мужчина был ее тайной симпатией. Она почти каждое утро наблюдала, как он неторопливо выходил из подъезда, садился в машину и уезжал, вероятно, в свой шикарный офис. Все это напоминало ей ритуал из какой-то другой жизни, куда ей доступа нет и не будет.
Засмотревшись, Леночка забыла о неизвестном, а когда перевела бинокль на чердачное окошко, оно оказалось закрытым. Видимо, тот, за кем велась слежка, либо не появился в положенное время, либо… Тут Слуцкая запуталась. Она не спускала глаз с подъездов дома напротив, в надежде увидеть неизвестного. Должен же он спуститься с чердака и выйти на улицу!
Она просидела так добрых четверть часа, пока не поняла, – никто не выйдет. Вернее, выходили многие, но…
– Я его не узнала, – разочарованно прошептала Леночка. – Или прозевала. Растяпа! Нечего было любоваться хозяином «мерседеса»! Из-за этого красавчика проворонила самое интересное! Балда…
Расстроенная, она принялась за кофе, который давно остыл. Еще одна неприятность. Дожевывая сделанный на скорую руку бутерброд, Лена мельком глянула на часы. Мать честная! Опять она опаздывает! На сей раз Кощей не спустит, точно уволит. Лихорадочно соображая, какая «причина» могла бы ее спасти, Слуцкая кинулась в прихожую. Она едва не выскочила из квартиры в ночной пижаме. Спасло зеркало.
– Господи! – ужаснулась она. – Если бы Кощей увидел меня в пижаме…
Поспешно натянув юбку и блузку, пройдясь гребнем по волосам, она слетела по лестнице вниз, на ходу соображая, что лучше – ловить такси или бежать к метро. Вспомнив об утренних дорожных пробках, Слуцкая бросилась к метро.
Старый, испытанный способ не подвел. Она успела ворваться к себе в кабинет и упасть на стул за две минуты до девяти.
– Ф-фу-у! Кощей приходил?
– Нет. Ты чего такая взъерошенная? Случилось что? – лениво спросила Гришина.
– Он за мной следит! – выпалила Лена.
– Кто, Кощей?
– Ну да. Собирает на меня компромат.
– Зачем это? – удивилась Гришина.
Она надела сегодня серую кофточку и выглядела в ней сушеной воблой.
– Уволить хочет, – ответила Слуцкая, вытаскивая из сумки косметичку. – Я накрашусь быстренько?
– Давай… – кивнула Гришина.
Сама она не красилась, но снисходительно относилась к сей женской слабости.
У Лены не выходило из головы чердачное окошко. «А вдруг это не вор и не детектив? – подумала она. – Вдруг это киллер? Объект высматривает? Примеривается, откуда лучше стрелять?»
Эта мысль вызвала у нее легкую панику. Может, в полицию позвонить? Анонимно. Не называя себя, сообщить: в доме таком-то на чердаке обосновался киллер… хочет кого-то убить.
– Нет, глупо, – вслух произнесла она. – Глупо. Никто не поверит.
– Ты о чем? – подняла голову от бумаг Марина Денисовна.
– А… так, не обращай внимания.
Гришина кивнула и снова углубилась в бумаги.
У Леночки тоже накопилась уйма работы. Она включила компьютер и честно попыталась заняться делом. Черта с два!
– Да что за наказание, – чуть не плача, пожаловалась она. – Правильно Кощей хочет меня уволить. Такие бестолковые сотрудники никому не нужны.
– Выпей чаю, – посоветовала Гришина, не отрываясь от своих расчетов. – Полегчает.
Кощей вошел неожиданно, так что даже Гришина вздрогнула.
– А-артур Леонидович… здравствуйте, – пробормотала она, поднимаясь из-за стола.
– Сидите, – милостиво сделал жест рукой директор. – Я не к вам. Мне нужна Елена Никодимовна.
Леночка успела надеть очки и теперь хлопала из-за дымчатых стекол огромными черными глазами.
– Елена Никодимовна, – тоном, не предвещающим ничего доброго, начал директор. – Два дня назад вы должны были сдать отчет. Он готов?
У нее прокатился по телу ледяной холод. Как же она могла забыть? Отчет… Ну, конечно.
– Я… – она запнулась.
– Отчет готов? – нависая над ней, повторил вопрос директор.
– Н-нет… то есть… да. Разумеется, готов, Артур Леонидович… но… там…
– Что?
– Кое-какие недоделки…
Лицо директора покраснело от негодования.
– Хорошо, – только и сказал он. – Завтра утром извольте все закончить.
Он смерил Леночку гневным взглядом и удалился, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Женщины переглянулись. То, что Кощей лично явился требовать отчет, само по себе было делом неслыханным. Обычно он вызывал Гришину, и… этим инцидент исчерпывался.
– Он пришел посмотреть, как я одета, – предположила Леночка и ужаснулась. – Вот до чего дошло!
– Что там у тебя с отчетом?
Марина Денисовна чувствовала вину. Ведь это ее обязанность – проконтролировать, чтобы бумаги подавались в срок.
– Он почти готов…
– Дай мне, – со вздохом сказала Гришина. – Я посмотрю.
Лена едва не подпрыгнула от радости. Если Гришина возьмется за отчет, она не только его посмотрит, она его полностью доделает и сама отнесет Кощею с извинениями. Лучшего исхода дела и ожидать нечего.
– Конечно! – засияла она. – Бери. Я там кое-что напутала…
– Разберемся.
Слуцкая счастливо вздохнула. Ее взгляд упал на рекламные проспекты, которые она приносила из дому и складывала в ящик стола, чтобы потом просмотреть. Дурная привычка. Лена вытаскивала проспекты из почтового ящика по дороге на работу, бросала в сумку и везла с собой. Чтобы разобраться в свободную минутку.
«Вообще-то их можно просто выбросить, – как-то обронила Гришина. – Здесь и без того бумаг полно».
Но Лена продолжала таскать рекламки с собой из духа противоречия.
– Наведу-ка я порядок в столе, – пробормотала она. – Давно пора выбросить лишний хлам.
Между проспектами ей неожиданно попался плотный конверт. На конверте был указан ее адрес. Лене уже приходили такие конверты – два раза, в прошлом и позапрошлом месяце. Она взяла ножницы и срезала край. На стол выпал голубоватый листок с одной-единственной каллиграфической надписью: «Метро Китай-город»…
– Останови здесь, – сказал Широков водителю.
– Мне идти с вами?
– Оставайся в машине.
Водитель с сомнением покачал головой.
– Я бы на вашем месте…
– Сиди в машине! – махнул рукой Широков и зашагал к огромным, распахнутым настежь воротам.
У ворот на открытых прилавках продавались цветы. Он купил большой букет белых тепличных гвоздик. Сразу за воротами стояла небольшая часовня.
«После зайду», – решил Павел.
От часовни в глубь кладбища тянулись ровные, ухоженные аллеи, засаженные деревьями и кустами. Над цветами вились пчелы. Здесь их никто не тревожил.
Широков неторопливо зашагал по центральной аллее. Почти в конце повернул направо, к пышному надгробию из черного мрамора. Это был его ориентир. Некий купец Мартынов покоился среди членов своего семейства. Захоронения в одну могилу – не редкость для московских некрополей. Усопших много, места мало.
Павел подошел к скромной серой плите, обвитой барвинком, остановился. Белые гвоздики, просвеченные солнцем, легли на гладкую поверхность плиты. На ней была выбита надпись – Зубров А.Ф., и чуть ниже: «Теперь я свободен». Так велел сам Зубр перед смертью, и Паша в точности выполнил завет наставника. Похоронили его без затей, тихо, в укромном уголке хорошего кладбища, положили плиту из дорогого мрамора, посадили барвинок. Надпись Зубр тоже сам придумал.
– Ну, вот я и пришел, – сказал Широков, усаживаясь на крепкую, врытую подле могилы дубовую скамью. – Как тебе желанная свобода, Алексей Федорович?
Никто ему не ответил. Шумел в кронах лип и кленов теплый ветерок, да пели на разные лады веселые пичужки. Что им до скорбей человеческих?
Паша привык приходить сюда в минуты, когда ему требовалась поддержка. Больше обращаться за советом и помощью было не к кому. Отец давно умер, мать спилась. Близости с родителями у Паши никогда не было, даже в детстве. А теперь и подавно.
«Чужой ты какой-то, – говаривала мать в редкие мгновения трезвости. – Чужой! Будто не сын ты нам… подкидыш!»
Паша не возражал. У него не возникало и тени протеста.
Он достал из пакета свечу, вставил в чугунную треногу, специально для этого предназначенную, зажег. Пламя колебалось на ветру, но не гасло.
Крепкий мужик был Зубров, – не телом, изъеденным болезнями, – духом. В чем только жизнь держалась, а все робели, слушались беспрекословно. Никто перечить не смел. Даже после смерти не сразу кинулись рвать на куски оставшееся наследие, – выжидали. Призрак Зуброва казался не менее страшным, чем сам Зубров. Это и сыграло на руку Павлу Широкову. Он успел завладеть предназначенной ему частью загодя, еще до кровавого передела. И все с этим согласились.
«В жизни надобно иметь чутье, – любил повторять незабвенный Алексей Федорович. – И меру. Чувствовать, когда пришла пора. Тут и поспешность, и медлительность одинаково плохи. Силу рассчитать требуется умеючи. Чуть пережал – облом, недожал – тоже беда. Только тот молодец, кто золотую середину найти может. А как этому научиться, не знаю. В любом деле талант нужен… и бизнес – не исключение. Криминальная вакханалия подходит к концу, Паша. На сцену выходит госпожа Компетентность. Сия дама заслуживает всяческого почитания».
В личных беседах Зубр не употреблял жаргонных словечек. И Пашу отучил от блатной фени. Его язык становился образным и витиеватым, в какие-то моменты изысканным.
«Настало время менять лицо и манеры, – учил он своего подопечного. – Миром правит смокинг, а не тюремная роба».
Широков и сам это понимал. Понимал он и то, что чем выше занимаемое положение, тем важнее чистота рядов. Некоторые факты биографии могут сыграть злую шутку с их обладателем, который вовремя не позаботился о репутации. Компромат необходимо тщательно упрятать от чужих глаз и опасного любопытства. Самому-то ему особо таить было нечего. Зубр сберег, держал в тени.
«Никакого компромата, Паша, – говорил он. – Ты мне нужен чистым, как девственница. Чтобы комар носа не подточил. Таким ты принесешь больше пользы нашему общему делу».
С высокой рябины спорхнула синичка, бесстрашно уселась на край плиты. Знала, тут ее не обидят. Широков очнулся от воспоминаний, полез в пакет. Птичка отпрыгнула, но не улетела. Ждала угощения.
Он достал нарезанную колбасу, кексы и бутылку коньяка. Размял кекс, бросил крошки синичке. Поставил на плиту хрустальный стакан, налил в него коньяк, негромко сказал:
– Выпей со мной, Алексей Федорович, не побрезгуй.
Синичка клевала сладкие крошки, поглядывая на Широкова. Он пил коньяк прямо из бутылки, чего никогда не позволил бы себе в обществе. Зубров свой – он и поймет, и простит.
– Странные вещи происходят, – жаловался ему Павел. – Кому-то я дорогу перешел, а кому – не знаю. Впервые жизнь поставила меня в тупик. Что делать?
Синица, опасливо косясь, подбиралась к кружочку колбасы.
– На, угощайся, божья тварь! – он подвинул колбасу и медленно убрал руку. – Хорошо тебе. Ни забот, ни хлопот. И душа у тебя не болит.
Широков сидел, прислушиваясь к себе. Обычно, испросив у Зуброва совета, он потом просто ждал, и нужная мысль сама приходила ему в голову. Сегодня ничего подобного не происходило. Он хлебнул еще коньяка, закусил кружочком колбасы. В голове звенела пустота. Коньяк приятно согрел внутри, ослабил напряжение.
– Что молчишь, Алексей Федорович? Али не угодил чем?
В кустах зашелестел ветер.
– Значит, не угодил, – вздохнул Широков. – Какую ошибку совершаю? Не ведаю… Надоумил бы.
На крошки от кекса и колбасу слетелись еще несколько пичужек. В теплом летнем воздухе пахло молодой травой, ромашками и мятой. Широков поднялся, вылил в заросли барвинка коньяк из стакана, положил бутылку в пакет, прислушался. Такая тишина бывает только на кладбище. В лесу, в поле или в городе она другая, – пронизанная жизнью. Здесь же царила тишина усопших, полная загадочного безмолвия…
– Прощай, Алексей Федорович, – тряхнул головой Широков. – До следующего свиданьица.
Он повернулся и резко зашагал прочь, к воротам. У часовни остановился, чуть поколебавшись, вошел. В ладанном сумраке мерцали позолотой лики святых. Согбенный монашек неторопливо подошел, взял у него деньги. Сумма изумила. Монашек поднял усталые глаза на посетителя.
– Поставьте двенадцать свечей за упокой души, – сказал Широков, протягивая монашку записочку. – Самых дорогих. И молебен отслужите.
– Панихиду? – уточнил монашек.
Широков кивнул, неумело перекрестился и вышел на солнечный свет. От посещения часовни осталось в сердце тоскливое недоумение.
Водителю надоело сидеть в машине, и он, потягиваясь, прохаживался у ворот.
– Поехали, – сказал Широков. – Нам еще в одно место успеть надо.
– Куда?
– Ты езжай, я покажу.
Он долго молчал, глядя на пыльную ленту шоссе, подстриженные деревья на обочинах, и только давал короткие указания водителю, куда ехать. Спустя час они оказались у захолустного подмосковного кладбища. Неровная дорожка вилась среди утопающих в бурьяне проржавелых оград и покосившихся крестов. В этой части кладбища давно никого не хоронили.
Широков шел уверенно. Он хорошо знал, куда направляется. В кустах отцветающей сирени пряталась ухоженная могилка – литая ограда, поросший незабудками холмик и розовый мраморный крест с надписью «Эльза Малер». Внутри ограды была врыта в землю такая же крепкая дубовая скамья, как и у могилы Зуброва. Хотя они с Эльзой Малер не состояли в родстве, не знали друг друга и никогда не виделись в земной жизни.
О проекте
О подписке