Сейчас вокруг меня стояла гробовая тишина. Поскольку не было ветра, то даже шелест листвы, утомленной длинным июльским днем, не мог разбить это прозрачное стекло, отделяющее меня от окружающего мира. Я огляделась вокруг. Вроде бы все в порядке. Вот дети, подростки с гитарой, рядом девицы в гола- кофтах мимо- юбках, мамаши с колясками и бабульки на лавочке. Все на месте, только молчат. Молчат, и с широко открытыми ртами переводят взгляд с меня на длинный белый лимузин с тонированными стеклами, припаркованный прямо напротив нашего подъезда.

Но это еще не все. Рядом с задней дверью этой роскошной тачки стоял огромный негр в белой униформе, улыбался ослепительной улыбкой на гуталиновом лице и явно приглашал меня внутрь. Вот вам и машина появилась. А оно мне надо? Я и на автобусе могу. Хотя, пожалуй, в таком виде это будет проблематично. Тогда мне пришла в голову здравая мысль: это не меня повезут, а драгоценности, я же просто выступаю в роли бесплатного приложения к этому сокровищу. Тут же вспомнился роман Фитцджеральда «Ночь нежна», где была обалденная фраза о даме, которая шла так, словно она была подвешена к дорогому жемчужному ожерелью. Вот так и я, просто носитель, подставка для бесценной вещи.

Вздохнув, я оторвалась от раскаленного асфальта, и двинулась вперед. Влезла внутрь, в благословенную кондиционированную прохладу салона, и откинулась на белом кожаном сиденье. Кажется, я начинала злиться. От того, что ничего не понимала, и никто не считал нужным мне что- нибудь объяснить, от ощущения своей незначительности рядом с такими шикарными вещами, одни из которых висели на мне снаружи, во внутренностях других я сидела сама. Чувствуя взгляды, провожающие выезжающий со двора лимузин, я в раздражении начала нажимать разные кнопочки, отчасти из любопытства, а отчасти из вредности, раз уж меня сюда посадили, так терпите и мои выходки.

Включился телевизор, встроенный в подвесную полку под потолком, потом откуда- то выплеснулась музыка, появился ноут- бук, потом открылся бар прямо у меня под ногами. На этом я решила остановиться. Очень хотелось шампанского. Немного подумав, я решила не корчить из себя леди и решительно взялась за бутылку. Всю жизнь я открываю шампанское сама, делаю это лучше любого мужчины, так как в свое время мне пришлось долго работать официанткой. Поэтому и сейчас, невзирая на окружающую меня обстановку, которая требовала совершенного иного поведения от дамы, сидящей на дорогих подушках и несущейся снежной королевой в потоке заурядных машин с их содержимым, я спокойно начала откручивать проволочку.

Шампанское было изумительным. Холодным, в меру сухим, но не кислым. Оно живительной икрящейся влагой стекало по моему иссушенному жарой и нервными потрясениями горлу, томными кольцами укладываясь в пустом желудке. Вот именно, в пустом, я ведь так сегодня и не поела. И именно это обстоятельство, которое я, к сожалению, не учла, сыграло решающую роль в тех событиях, которые развернулись в дорогом ресторане, куда я сейчас направлялась.

Ехала я на день рождения к своей лучшей подруге, Коноваловой Дарье, попросту Дашке. Моя ровесница, одноклассница и однокурсница, Дашка тоже поработала и учителем, и секретарем, и переводчиком в разным фирмах, а потом очень удачно вышла замуж. Причем за нашего же однокурсника, который первое время ухаживал за мной, но я его отвергла ввиду полной непрезентабельности и малого роста. Дашка же в него влюбилась, и через какое- то время он ответил ей взаимностью. Долгое время мы ходили втроем, в кино, на танцы, в кафе, мы везде появлялись вместе. Потом, видя, как их чувства постепенно приобретают обоюдный характер, я отошла в тень, но до сих пор они считают совершенно невозможным отправиться куда- то без меня. Иногда я соглашаюсь, иногда отказываюсь, но день рождения – это святое.

Игорь же, бывший друг, а ныне Дашкин супруг, как оказалось, обладал замечательной деловой хваткой. Начав с работы в туристическом агентстве, он изучил все это дело изнутри, а затем, заняв у отца денег, начал свой собственный бизнес, который пошел довольно бойко. Так что теперь, пожалуй, Игорька можно назвать новым русским, хотя ни он, ни Дашка абсолютно не ассоциируются у меня с теми анекдотами, которых я про них наслушалась. Дашенька – умница и добрейшей души человек, Игорь тоже очень интеллигентен, и как ему удается выживать среди акул в черном море российского бизнеса, для меня остается полнейшей загадкой.

Однако положение обязывает. И очередной день рождения своей любимой половины Игорь решил отметить в «Праге», старинном, но и сейчас не менее популярном, чем в позапрошлом веке ресторане. Хотя, когда он только открылся, в 70- х годах девятнадцатого века, это был просто недорогой трактир. Его посетителями были в основном извозчики с Арбатской площади, которые называли его немудрено, по- свойски: «Брага». В 1896 году купец Тарарыкин выиграл весь этот дом, на первом этаже которого находился трактир, на бильярде. Причем не просто так, а левой рукой. Как говорится – «одной левой». Вот он- то и решил сделать из «Праги» первоклассный московский ресторан.

Выгодной положение на Арбате сулило ему большой доход, и купец не пожалел денег на его отделку: ресторан был щедро украшен лепниной и позолотой, зеркалами. Он разделил помещение на небольшие залы, уютные садики со столами, где можно было спокойно отдохнуть. На крыше был устроен летний сад – в теплое время года гости обедали на свежем воздухе и любовались видами Москвы.

Кухня тоже была довольно изысканной, в ней соединялись лучшие традиции Москвы – русская и французская. Что стерляжьи расстегаи, что грибные жульены вызывали тихую зависть остальных столичных рестораторов. И обслуживание было безупречным, хотя жалованье он официантам не платил, они жили за счет чаевых, которые собирались в общую кассу, а конце дня делились между всеми поровну.

Вот с тех пор «Прага» заслужила репутацию одного из лучших ресторанов города, и стала местом проведения торжественных обедов и церемоний. Подпортила ее историю революция, так как ресторан у Тарарыкина отобрали, сделав из него «общедоступную столовую Моссельпрома» – от одного названия скулы сводит. В 30- е годы и того хуже, она была преобразована в спецстоловую, где обедали охранники Сталина: по Арбату проезжал великий вождь всех времен и народов на свою дачу в Кунцево. Москвичи тогда между собой называли Арбат «Военно- грузинской дорогой».

И только в 1954 году, после реставрации, здесь вновь был открыт ресторан «Прага», былое величие которого постепенно возвращается к нему в наши дни.

Всю эту информацию я поглощала на курсах гидов- экскурсоводов, куда пошла учиться в надежде получить новую профессию. Это принесло мне дополнительный источник доходов, так как за каждую экскурсию я беру сдельно. Жаль только сейчас приехали те, кто уже много раз был в Москве, все основное они уже видели, и больше их, кроме бизнеса, ничего не интересует.

Я выдула практически полбутылки шампанского, пока доехала до места события. Зря я это сделала, как оказалось. Когда открылась дверь, я слегка отшатнулась, забыв на мгновение, с кем я сюда приехала. Высокий негр стоял спиной к свету, и только зубы и белки глаз отсвечивали на черном лице. Жуткое зрелище, доложу я вам. Икнув, я грациозно протянула ему руку, и он практически вытащил меня из чрева белоснежного монстра.

Крепко упираясь каблуками в асфальт, я направилась ко входу в ресторан, забыв спросить, как я буду добираться обратно. Когда вспомнила и обернулась, было уже поздно, машины и след простыл. Она просто растаяла в прозрачном мареве раннего летнего вечера. Ну и фиг с ней.

Я изо всех сил тянула на себя тяжелую дверь, проклиная все на свете и удивляясь, куда подевался швейцар. Потом меня швырнуло вперед, ибо швейцар все- таки оказался сильнее и сумел перетянуть дверь на себя, впуская меня в ресторан и подхватывая на лету мое устремленное вперед тело. Когда я приобрела устойчивое вертикальное положение и поняла, что дверь открывалась вовнутрь, ко мне уже спешила Дашка, раскинув в стороны руки и собираясь повиснуть у меня на шее. Я хотела предупредить ее, что делать этого не стоит, но поздно.

Моя немаленькая подружка кинулась ко мне на грудь, ноги у меня подкосились, и через секунду мы уже барахтались на полу, пытаясь подняться и мешая друг другу, вызывая устойчивый интерес со стороны остальных посетителей ресторана. Наконец, с помощью все того же швейцара и подоспевшего Игоря нас удалось растащить и придать нам нормальный вид.

– Капка! Я так рада тебя видеть! – Голос у Дашки был с подвыванием, из чего я сделала непреложный вывод, что она пьяна. Притом практически в стельку.

Я неуверенно посмотрела на часы. Нет, я не опоздала, семь часов ровно. Когда же она успела?

– Игорь, что происходит? – Я старалась говорить твердо, но и мне это давалось нелегко.

Игорь был хмур. Я видела, что он не знает, что делать, то ли чувствовать себя виноватым, то ли разозлиться на Дашку окончательно и бесповоротно.

– Я опоздал с работы. Приехал прямо сюда, даже заехать за ней не смог. Она ждала, ждала… Ну и вот.

Мне стало все понятно. Дашка обиделась. Их благополучие и достаток давались им не всегда легко. Игорь практически жил на работе, что иногда доводило Дашку до белого каления. Но то, что он даже в ее день рождения не сумел вырваться, чтобы забрать ее из дома, даже меня вывело из себя.

– Сам виноват. Что там у тебя, пожар, что ли, случился?

– Да, пожар.

Я смотрела на него в недоумении.

– Сгорел центральный офис. Среди бела дня. Трое сотрудников в больнице, состояние средней тяжести, жить будут. Из имущества, документов ничего спасти не удалось. Даже денег нет, сейф взорвался.

– Как взорвался? – Я и правда не представляла себе, как и отчего на пожаре может взорваться бронированный сейф.

– С него все и началось. Со взрыва. Хорошо, что я секретаря сегодня отпустил, и рядом с моим кабинетом никого не было. А я в банке в этот момент находился… Вот так.

Да… Хорошего мало. Конечно, главное – это то, что все живы, деньги дело наживное, но все равно, неприятно.

– Ладно, пошли, провожу вас домой.

Теперь Дашка с Игорем смотрели на меня удивленно.

– Зачем домой? Мы никуда не собираемся, день рождения есть праздник, и этот праздник имеет место быть.

Ага, точно – в стельку. Так она начинала говорить на предпоследней стадии опьянения. О том, что она вытворяет на последней, я лучше умолчу.

Пожав плечами, я проследовала за ними в зал. За роскошно накрытым столом сидело человек сорок, все нарядные, но с кислыми лицами, призванными выражать ту вселенскую скорбь, которая посетила их в момент получения известия о несчастьи, постигшем их близкого. Но я была уверена, что многие из этих физиономий с трудом прятали за подходящим случаю выражением сочувствия злорадные ухмылки. Радость от того, что что- то плохое случилось с другим, а не с тобой, так же трудно скрыть, как и внезапно настигнувший тебя понос. Что- то меня на лирику потянуло.

Ловя на себе, а точнее, на своих драгоценностях восхищенно- завистливые взгляды, я торжественно уселась рядом с пьяной Дашкой и принялась исподтишка разглядывать присутствующих.

Внезапно меня словно скрутило изнутри, когда я наткнулась на взгляд женщины, сидящей на противоположной стороне стола, человек через пять от меня. Она была красива той стервозной красотой, которая так привлекает мужчин. Черные волосы уложены в замысловатую прическу, ярко- красные губы капризно надуты, тонкие пальцы с длинными красными ногтями унизаны золотом. Она пристально смотрела на меня из- под длинных ресниц, а меня словно окатывало ледяной волной.

Вдруг все как- то сместилось, вздрогнуло, воздух вокруг моего лица стал плотным и тугим. Минуту я вообще не могла дышать, это было все равно, что вдыхать пластилин. Потом исчезли звуки, но сменилось изображение, я сделала долгожданный вдох, но уже совсем в другом зале. Этот был разбит на маленькие уютные закутки, отгороженные друг от друга невысокими деревьями в кадках и цветочными горшками. Наверное, пели птицы, так как множество клеток было развешено тут и там, но я ничего не слышала.

Я сидела за небольшим круглым столом, накрытым белоснежной скатертью, напротив мне улыбался и что- то говорил мужчина, довольно симпатичный. Его я тоже не слышала. Да и не видела практически, ибо взгляд мой был прикован к лицу дамы, расположившейся за соседним столиком. Сквозь листву и цветы она тоже смотрела на меня, это была как дуэль глаз, только что молнии не летали, хотя воздух был достаточно наэлектризован. На ней было надето роскошное нежно- зеленое платье и такого же оттенка шляпа с темно- зелеными перьями, белый летний зонтик с кружевами стоял прислоненный к полосатому диванчику. На груди болтался монокль, рядом на столе небрежно были брошены белые перчатки.

Я в изумлении оглядела себя. И на мне было платье позапрошлого века, цвета слоновой кости, ребра болели от корсета, грудь тугими упругими холмами выпирала прямо под подбородок. Не моя грудь, не мой подбородок. Это не мое тело. Я снова взглянула на даму напротив. Она усмехалась.

Я смотрела на нее во все глаза, и пыталась понять, что меня так встревожило в ее облике. Что это? Но я не успела разобраться, как все потемнело, наполнилось искрами, я от неожиданности закрыла глаза, а когда открыла – то снова была в современной «Праге», в окружении нескольких десятков гостей, рядом с Дашкой, которую Игорь пытался напоить крепким кофе.

Посмотрела на черноволосую незнакомку. Здесь она не улыбалась. В ее глазах была ненависть. И смотрела она уже мне не в глаза, а куда- то на шею. Ее взгляд ощутимо обжигал, так, что моя рука инстинктивно потянулась, чтобы прикрыть кожу от буравящих меня глаз. И, когда я наткнулась на холод металла и драгоценных камней на моей груди, я вспомнила, что странного я увидела в той незнакомке из прошлого.

Мое ожерелье. Оно играло и переливалось на ее платье цвета нежной белесой зелени, перекликаясь с серьгами, которые сверкали из- под смоляных кудрей и колечком с бабочкой на ухоженной руке, поигрывающей белоснежным кружевным веером.

8.

А ночью выпал снег. Странный, белый, тихий, теплый, он укутал дерева, он прикрыл собою землю, опустился на дрова. На дорогу и на пашню, на сарай и на овин… Странный, белый, бесшабашный, землю он собой укрыл.

Только ветер не уймется, кружит, вьюжит и не спит. То в окошко поскребется, то по трубам пролетит. Постучится в двери, в сени, приластится на порог… Зимний ветер, не весенний, снежен, холоден и строг.

Старой ведьме снился сон. Свист ветра за окошком и нежное сопение спящего кота навевали странные видения. В своем сне она была маленькой девочкой и только- только училась ворожить. Бабушка показывала ей, как собирать и отличать травы, варить взвары и настаивать корешки. В этом сне она чувствовала себя свободно и легко, едва касаясь ногами земли, бежала она по зеленой лужайке, опьяненная ароматом цветов и трав, подставляя смеющееся личико теплому солнцу. Одетая в белую полотняную рубаху, босая и счастливая, свободная, как солнечный зайчик. На ее русой головенке небрежной россыпью незабудок и ромашек съехал на одно ухо венок, в руках едва умещался огромный букет. Она оглянулась, бабуля, посмеиваясь, качала головой ей вослед, шелестели березы, грациозно покачивая на ветру тонкими ветвями, и всему миру безумно нравилось жить. В этом сне ей было хорошо.

Вставать не хотелось. Не хотелось открывать глаза и возвращаться в холодную старую зиму из теплого лета детства. Но наступило воскресенье, праздник. Пора в церковь.

Кряхтя, слезла она с лежанки, растопила печь. Ей было лет двести, а сколько точно – вспомнить уже не удастся, да и зачем? Годом больше, годом меньше… Что еще могла подарить ей жизнь? У нее было все. За свою долгую жизнь она вылечила множество людей и животных, любила и была любима, у нее были дети, некоторые пошли по ее стопам, некоторые нет – не хотели или не дано было, но все разбрелись по этому огромному миру, устраивая свою судьбу, в поисках своего единственного счастья.

Она ничего уже не желала, только продолжала жить, как бы по привычке, творить и выдумывать. Старалась существовать в ладу с собой и миром, что, конечно, не всегда удавалось, как не всегда удается любому из нас.

Постепенно согрелась вода все в том же старом котле, который за много лет пропитался запахом трав и настоев. Она вылила ее в большое деревянное корыто, медленно разделась и погрузилась в пахучую воду. Вымыла голову, поскребла старое морщинистое тело. Закуталась в беленую холстину и уселась у печи, расчесывая спутанные седые пряди.

Вскинулась, когда раздался благовест. Достав из сундука чистую рубаху, принялась одеваться, посмеиваясь над приметами. Говорят, чтобы определить ведьму, нужно в церковный праздник одеться во все чистое и новое, тогда без труда углядишь в церкви ведьму – она одна будет стоять спиной к аналою, лицом к двери. Чушь собачья. Она верила в Бога, он давал ей силу, и к нему обращалась она за помощью, у него просила прощения и очищения, когда приходилось прибегать к помощи нечистой силы, что с каждым годом становилось все реже и реже.

Вот и сегодня вместе со всеми собиралась она исповедаться и причаститься, вымолить прощение за давешнюю боярыню, за то, что помогла пойти ей супротив природы, помогла снова стать молодой.

Заплела косу, оделась. Натянула старую, потертую шубейку, повязалась цветастой шалью. Вышла на крыльцо, да и ахнула. За ночь снег покрыл землю, все было белым, чистым. Ярко светила луна, снег уже кончился, только ветер свистел в голых ветвях простуженных деревьев. Тихонько пошла в Кремль.

По дороге встретилась ей верба. Старуха подошла к дереву, протянула костлявую руку, дотронулась до ветки. Так и есть. Каждый год на протяжении всей своей долгой жизни наблюдала она одну и ту же картину: в конце ноября⁸, в Введенскую ночь, тихо и незаметно распускалась верба. Какая бы ни была погода, природа дарила Богородице единственные цветы, которые она была способна породить в это суровое время года. Как вот вход Господень в Иерусалим встречают с вербами, так и Матерь Божия входит в храм Господень, и снова расцветает верба, наливаясь почками. Не верите? Проверьте как- нибудь сами. Потом расскажете.

Народ постепенно стекался к Успенскому собору, заполнял храм. Стоя в задних рядах толпы, старая колдунья оглядывала людей, без труда читая на их лицах все их проблемы и заботы, наполнявшие непростую жизнь.

Вдруг гомон затих, люди непроизвольно расступились, давая дорогу кому- то. кого она пока не видела. Раздались приглушенные перешептывания:

– Это кто?

– Никогда не видала…

– Кто такая? Откуда?

– Поди ж ты, красота- то какая…

Восхищенные возгласы становились все громче, наконец, и сама колдунья сподобилась лицезреть предмет всеобщего возбуждения.

Посередине наоса⁹, в плывущем свете свечей и лампад, стояла стройная девушка в парчовой шубе на лисьем меху, разрумянившееся лицо обрамляли светлые локоны, полные сочные губы растерянно улыбались, а небесно- голубые глаза были оттенены такими длинными ресницами, что в их тени они казалось синими.

Снова повисла тишина, люди замолкли, только теснее сбивались в круг, не сводя глаз с незнакомки и стараясь подвинуться к ней поближе. Она невесомо стояла, вытянувшись к расписному своду, слегка приподняв подбородок, свысока оглядывала толпу. Наконец, нашла глазами того, кого искала, и по ком так долго болело и страдало ее измученное сердце, улыбнулась. Взгляд ее потеплел, ресницы призывно задрожали, рука начала нервно теребить толстую косу, то расплетая, то сплетая ее вновь.