В данной книге реальные исторические события

настолько переплелись с вымышленными,

что даже автор не в силах уже провести разделение.

Помните, когда опускаешься с аквалангом, очень трудно сделать первый вдох. На палубе суденышка все кажется таким простым и доступным: вдох через рот, выдох… тоже через рот. И маску надевать научили, и научили, как под водой из нее воду выдувать, нажимая прямо над переносицей и приподнимая нижнюю часть, чтобы вода в нос не попала. Все объяснили. Вот только об одном предупредить забыли. О том, как страшно вдохнуть в себя воздух, когда вокруг толща воды, и не знаешь, что попадет в твои легкие, воздух или соленая йодистая жидкость. Как наяву представляешь, что начинаешь кашлять и задыхаться, захлебываясь от невозможности дышать.

Хорошо, с этим справились, первых вдох мы с трудом осилили. А вот и выдох подоспел. И огромные тугие пузыри уже вываливаются откуда- то из черного патрубка, и вот- вот они сорвут с лица маску, и ты окажешься один на один все с той же бездной, не предназначенной для человеческого существования. Глаза застит воздух, расфасованный в округлые неодинаковые и переливающиеся капсулы, пробивающие себе дорогу наверх, кроме них, ты ничего больше не видишь.

Ты паникуешь, прижимаешь маску рукой, и забываешь, как вообще нужно по правилам дышать здесь, в чужом мире. Рвешься наверх, к поверхности, и успокаивает только то, что она пока близко, ты не успел еще опуститься глубоко. Выныриваешь, срываешь с лица маску и выдергиваешь загубник, судорожно захватывая воздух ртом, и проклинаешь все на свете. Какой черт тебя дернул экспериментировать со своим здоровьем, со своей жизнью, в конце концов.

Отдышавшись, натыкаешься на ободряющий взгляд инструктора и понимаешь, что эта сволочь от тебя не отвяжется. За твои же собственные деньги заставит пройти все круги ада, но ты у него опустишься. Обреченно вздыхаешь и напяливаешь обратно маску, рвущую мокрые волосы резиновыми тисками. Вставляешь в рот загубник, на котором еще остался привкус твоей паники, и медленно опускаешь лицо в синюю прозрачную воду. Потом погружаешь туда же ноги, непослушной раскорякой болтающиеся на поверхности. Дышишь.

Инструктор стравливает воздух, тебя тянет вниз. Приступ страха. Мысленно гладишь себя по голове, какая хорошая девочка, ты сможешь, у тебя получиться. Снова дышишь. Становится чуть- чуть темнее, с каждым пройденным вниз метром – немного холоднее. Заложило уши, ага, забыла продуть. Зажимаешь нос рукой, делаешь выдох до тех пор, пока воздух не упирается в барабанные перепонки. Отлегло. Снова вниз. Дышишь.

И вот уже пять метров. Шесть. Семь. Восемь. Все, хватит, пора и поплавать. Учимся лежать в толще воды, слегка пошевеливая кистями рук. Ноги сжаты. А теперь – вперед. Теперь уже руки прижаты к телу, а ласты начинают свой медленный танец, ноги ножницами режут пласты воды, вверх и вниз. И дышать не забываем.

А вот и атолл. Огромная, растущая в море стена из кораллов с многочисленными жителями. Мелькают красные, синие, желтые, полосатые тела, плавники и хвосты. Многообразие цветов и форм завораживает, хочется открыть рот от изумления, но ты же дышишь. Вот и дыши себе. В носу вода, нажали на маску, резкий выдох носом. Пока жить можно.

Кораллы разные, в основном, жесткие, но есть и мягкие, как губка, есть гладкие, лоснящиеся, странного лилового цвета, такие как лак на моих длинных ногтях. Инструктор, паразит, даже под водой пытается со мной заигрывать. Гладит по кораллу, а потом – по моей руке, оттопыривает большой палец, смотри, мол, кайф- то какой, одна цветовая гамма. Ладно, лишь бы за коленки не хватал, я тут абсолютно беззащитна.

Опускаемся еще ниже, ничего интересного. Собираемся всплыть, как вдруг он хватает меня за затылок и давит вниз. Я чуть не умираю от ужаса. Но пальцы у него сложены колечком, все ОК! Ага, вурдалак, топить меня вздумал, и все у него о’кей!

Потом до меня доходит, что он просто так экспансивно пытается привлечь мое внимание к чему- то, находящемуся далеко внизу. До дна еще метров семь- восемь, на глаз определить трудно, я не специалист. И там, почти скрытая наносом песка, лениво шевелится огромная толстая серая рыбина. «Наполеон», проносится в голове. Про нее так много рассказывали там, на борту, про то, как редко ее можно увидеть из- за того, что она всегда ходит у дна, и вот, пожалуйста, мы с ней встретились. Ну что ж, со свиданьицем!

Удовлетворенная перевыполненной программой я плыву обратно к яхте, где уже собираются другие горе- аквалангисты вроде меня. Поплавали, будет.

Мы пьем обжигающе горячий чай, у меня кружится голова, упало давление. Но я счастлива. Весь обратный путь я плыла сама и наслаждалась этой свободой передвижения, красотой собственного полета и тем, как органично я вписалась в это царство кораллов и губастых рыб. Стоило пройти испытание первым вдохом для того, чтобы так умело управлять собой и своим телом там, под водой.

Вспомнили? Ну, кто не вспомнил, тот представил.

Вот именно так чувствовала я себя, когда первый раз заговорила с собственным котом. Для кота, наверное, это был не меньший шок, чем для меня, хотя он- то виду, конечно, не подал, уж постарше меня будет. По- человечьи ему лет сорок. А по- кошачьи – все шесть. И какого черта он вступил со мной в контакт именно сейчас, пока оставалось для меня полной загадкой.

Мой Мусик беспородный кошак. Но это не мешает ему быть красивейшим из всех виденных мной особей этого семейства. Черный, с густой блестящей шерстью, без единого белого пятнышка и с огромными зелеными глазами. Кстати, глаза у нас абсолютно одинакового цвета. Я и купила- то его на Птичке именно из- за этих глаз, так похожих на мои. Он не просто большой кот, он гигантский. Мне говорили, что коты могут весить до десяти килограмм, мой весит пятнадцать! Как половина далматинца. И это при том, что он не кастрированный. А что бы было… Даже страшно подумать. И не только потому, что неподъемный бы получился котяра, а еще и потому, что не перенесла бы выражения его глаз после операции.

«Ну, хозяйка, ты и сволочь. Редкостная дрянь. Тебе бы что- нибудь отрезать, посмотрел бы я на тебя», это самое малое из того, что он мог бы мне сказать. Нет, тогда мы еще не разговаривали, это я так, вживаюсь в его шкуру.

А вот в тот вечер он заговорил. Впрочем, все по порядку.

Принеслась я домой часов в десять вечера, взмыленная как лошадь, и такая же уставшая. Целый день на выставке (я работаю переводчиком по найму, то есть без фиксированного рабочего дня и с неполной занятостью. Кто платит, тому и перевожу. Бабушек через дорогу. Хи- хи), потом – в издательство, за очередной книгой для перевода, на этот раз по кулинарии. Денег за предыдущую опять не заплатили, все завтраками кормят. Это ж сколько на питании сэкономить можно!

Бухнула тяжеленную сумку на тумбочку в прихожей, поймала укоризненный взгляд Мусика. Снимаю туфли, и вдруг слышу за спиной:

– Мда… Если знала, что так поздно придешь, могла бы хоть сухого корма побольше оставить.

Машинально отвечаю:

– Кончился, ты же знаешь.

– Хоть купить- то не забыла?

– Ой, черт, ведь и вправду забыла…

Поворачиваюсь… и тихонько сползаю по стеночке на пол, аккуратно так прислоняясь затылочком к светлым обоям, закатываю свои зеленые глазки. Темнота.

Прихожу в себя от мерзкого ощущения губки для мытья посуды, елозящей по моим холодным щекам. Ну и вонища, пора выбросить, да другую положить. Открываю глаза, и вижу, что кто- то поднес мне к самому носу зеркало. Да нет, не зеркало, конечно, это не мои глаза, такие же зеленые, но кошачьи. Мой кошмар в пушистой шкуре сидит у меня на ногах, положив тяжелые лапы на мои плечи, и старательно вылизывает меня шершавым языком.

– Господи, да отойди ты, когда последний раз зубы чистил?

– Кормить вовремя надо, тогда и запаха не будет. При нормальной перистальтике и запах нормальный, – благоразумно замечает питомец и обиженно отворачивается от меня, раздраженно подрагивая хвостом.

Я решаю погодить с обмороками. Спрашиваю, пока он не успел далеко уйти:

– Ты откуда такой умный взялся на мою голову?

– Сама вырастила.

И, нежно переставляя огромные лапы, уходит на кухню. С трудом поднявшись, я поплелась следом. На кухне застала умильную картину: сидит у своей миски и ласково так щурится то на меня, то на шкафчик, где стоят кошачьи консервы.

– Жрать давай, я сказал!

Вот тебе и вся умильность. Я подпрыгнула, но решила сегодня не спорить, открыла «нежные кусочки курицы в домашнем соусе», только спросила:

– Раз уж ты сегодня такой разговорчивый, скажи, это хоть вкусно?

Он посмотрел на меня красноречиво, я прикусила язык. Понятненько, завтра придется идти на рынок за говядиной, благо выходной, и планы у меня только на вечер.

Изредка поглядывая на тупо глядящего в окно кота, я благоразумно молчала. За шесть лет я уже успела изучить его повадки, и знала, что сразу после еды он садится к «телевизору», начинает пялиться в окно, не мешая процессу пищеварения. Трогать его в эти моменты – себе дороже. А теперь, когда он еще и заговорил, боюсь даже подумать, что от него можно услышать.

Поэтому я занималась своими делами, стараясь не очень громко греметь сковородкой, на которой жарила себе яичницу. Потом подумала: «Какого черта? Кто в доме хозяин, я или кошка?» и с размаху поставила на стол стакан молока. Не рассчитала, молоко выплеснулось на скатерть в нежный сиреневый цветок, а кот даже ухом не повел. «Вот зараза!», и я стянула со стола мокрую скатерть, отнесла ее в корзину для грязного белья. Завтра постираю.

После ужина я устало принялась разглядывать свои руки. Сегодня на выставке бросилась помогать голландцам расставлять цветы, и, соответственно, сломала два ногтя, по одному на каждой руке. В мои обязанности, конечно, не входит таскать тяжеленные ведра с бордовыми розами, но я не могу не помочь хорошим людям. А эти так волновались, как будто приехали на Олимпиаду, а не на выставку цветов. А розы и впрямь хороши, разных цветов, составленные в огромные букеты, они так и притягивали взгляд. Через три дня, на закрытии выставки, их будут раздавать всем желающим. Обязательно притащу домой охапку белоснежных, с огромными, как блюдца, бутонами и тонким одуряющим запахом.

Я еще раз вздохнула и достала ножницы. Подумалось: «Как же не вовремя». Палец за пальцем, снимала я с них ороговевший скальп, расставаясь с надеждами произвести завтра впечатление на одного человека. В субботу вечером звана я была на день рождения к подруге, где должен был появиться принц из моей мечты. Зная свои преимущества: волосы и ногти, я понимала, что теперь на пятьдесят процентов обезоружена. Жаль.

Видимо, я очень тяжело вздыхала, потому что Мусик, наконец, не выдержал и повернул ко мне свою широкоскулую… Бог с ним, лицо.

– Хватит ныть, пожалуйста, – его пасть слегка открывалась, звуки вырывались откуда- то из гортани, язык шевелился. Свят, свят, свят. Я снова сидела с открытым ртом, думая, не свалиться ли мне опять в обморок. На всякий случай.

– Было бы из- за чего расстраиваться.

– Тебе легко говорить, – наконец отмерла я. – У тебя ногти всегда в порядке, ты их в подушечках прячешь, как в чехле. А я как же завтра?

Собиравшиеся было навернуться на мои глаза слезы, втянулись обратно с резким хлюпаньем. Мне нужны были абсолютно сухие и чистые глаза, чтобы видеть то, что происходило на подоконнике в моей кухоньке.

Мой славный немаленький кот поднял правую лапу и выпустил когти. Повертел этими самыми когтями у себя перед носом, потом подышал на них и потер о шерсть на своей груди. Для пущего блеску. Снова полюбовался, удовлетворенно кивнул и посмотрел на меня с чувством собственного превосходства.

– Не прибедняйся. Сама знаешь, что стоит тебе только захотеть, и они у тебя к завтрашнему дню отрастут.

Я снова глядела на него во все глаза, не в силах вымолвить и слова.

– Что уставилась? Ты меня пугаешь, мне кажется, я тебя теряю. Сама давно уже со мной в одно лицо разговариваешь, а мне, значит, нельзя?

Фыркнул, спрыгнул на пол и гордо покинул поле боя. Кухню, то есть. Пошел спать в моем любимом кресле, без злости отметила я про себя. Злиться не было никаких сил.

В чем- то он, конечно, был прав. Иногда случались со мной странные вещи. Еще в школе, помню, очень нравился мне один мальчик, без задних ног влюбленный, к сожалению, в мою одноклассницу с большим, не по возрасту, бюстом. И вот, однажды вечером, засыпая, я долго- долго молилась, зажмурив глаза и сложив руки кулечком на своей хилой девичьей груди.

– Боженька, пожалуйста, очень тебя прошу, пусть у меня вырастет такая же грудь, как у Аньки, ну, пожалуйста, мне очень надо.

На следующее утро я проснулась оттого, что мне неудобно было лежать на животе. Подо мной находилась подушка. Но, когда я приподнялась, чтобы вытащить ее из- под себя, оказалось, что это не пух и перья, это моя собственная… грудь второго размера!

Ужасу моему не было предела. Я подскочила, как подорванная, и бросилась к зеркалу. Вот она, тут как тут, в полной красе. Я пыталась приплюснуть ее обратно, откуда она выскочила, но все безрезультатно. Пришлось надевать майку под школьную форму, хоть и стояло начало июня. Но соски слишком уж задорно упирались в вытершуюся за зиму ткань платья, чтобы оставить их вызов без последствий.

Как говорят англичане: “Be careful what you wish for”¹. Они ведь могут и сбыться.

Ну и куда я теперь с таким бюстом? Но, ничего не попишешь, сегодня экзамен по математике, придется идти. Хорошо еще, что бабушка моя была подслеповата, ничего не заметила. Но все- таки я постаралась побыстрее выскочить из дома, быстро затолкав в себя кашу и чай.

На улице на меня оборачивались мужчины, а в школе просто начали показывать пальцами. А уж в своем собственном классе чего я тогда только не наслушалась. И про вату, и про гречку в мешочках, и еще много всяких лестных слов в адрес своего новоприобретения.

У моего мальчика, кстати, я так взаимности и не добилась. Оказывается, он в ней любил женщину и человека, а не только ее рано развившиеся формы. Они до одиннадцатого класса сидели за одной партой, поступили в один и тот же институт, а потом поженились, как только им исполнилось по восемнадцать. Насколько знаю, они и сейчас вместе.

Меня же тогда спасло то, что наступило лето, каникулы, за это время все немного забылось, а на следующий год уже многие девчонки появились в портупеях из белого атласа и кружева.

Потом были еще в моей жизни незначительные события, которые я всегда объясняла судьбой и стечением обстоятельств, но которые, тем не менее, происходили явно в мою пользу.

Решив, как обычно, что утро вечера мудрёнее, я пошла спать. И, уже распластавшись под прохладными простынями, я снова подумала: «Вот было бы здорово, если бы ногти все- таки завтра выросли обратно».

2.

В Москве подходил к концу 1395 год. Это был тревожный год, когда в пределы России, и так измученной татаро- монгольским игом, вторгся один из самых свирепых завоевателей орды – Тамерлан. Целые страны он заливал потоками крови, истреблял миллионы людей, срывал до основания города и все, встречающееся ему на пути, предавал губительному ветру разрушения. 26 августа² стоял он лагерем на берегах Дона, намереваясь двигаться на Москву. В Москве был объявлен строжайший пост, из Владимира привезена икона Божией Матери. Тамерлан изменил свои планы, вернулся назад в Орду, молва приписала это всесильной помощи иконы.

Прошло время, наступила осень. Стоял ноябрь, близился праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, отмечавшийся в том году гораздо более торжественно, чем обычно. Снега все не было, только подмораживало ночами

Кремль уже окружен был стеной, сложенной из Белого камня, и «Белокаменная» постепенно становилась синонимом Москвы. Внутри Кремля жил Великий Князь, Патриарх и бояре, а снаружи люд попроще. Торговцы, ремесленники, мастеровые обосновались в посаде. Все жилые дома были деревянными, горели часто. Только стены и церкви были каменными. Много позже, только в 1433 году Великий Князь Юрий Дмитриевич разрешит построить в Москве частный каменный дом.

Вообще, Москва представляла собой в то время изрядную глушь. Она была скорее похожа на десятки скучившихся как бы случайно сел и деревень, чем на столичный город. Хотя духовной столицей православной Руси она была уже с 1328 года, когда здесь основал свою резиденцию Митрополит Всея Руси. Но фактически столицей Северных земель оставался град Великий и независимый Новгород.

Взглянув на Москву того времени с высоты птичьего полета, мы увидим, что там было немало пустырей, рвов, оврагов, даже целых рощ. Рощи эти были настолько первобытны, что туда девушки хаживали за грибами, ягодами, орехами, и аукались там на приволье. Речка Неглинная так сильно разливалась, что на месте современной Тверской просто стояло глубокое болото, в котором даже тонули неосторожные гуляки. А по самой болотистой и мутной Неглинке свободно ездили на лодках.

Тут и там виднелись ветряные мельницы. Все строения были поразбросаны, пораскиданы – то по берегам речек, то в зелени садов и рощиц. Улицы были кривы и узки, площади велики и грязны, в бокалдинах³ круглый год стояла вода, которую жадно пили свиньи и коровы, дома как бы вросли в землю. Почти за каждым домом – сад или огород, которые были необходимостью для москвичей.

В одной из таких избушек, находящейся на самой окраине посада, на довольно приличном расстоянии от остального поселения, в этот поздний час все еще светилось маленькое волоковое окошко⁴. Здесь тоже был за домом крошечный огородик, только на нем, вместо редьки и свеклы, росли непонятные травы и цветы. Сейчас же он был пуст, земля стояла прихваченная морозцем.

Внутри избушки все было очень скромно, если не сказать убого, но достаточно чисто. С низкого закопченного потолка свисали связки высушенных трав и цветов, наполняя все помещение странными осенними ароматами, которые практически перебивали запахи дыма и сажи. У дальней стены стояла узкая деревянная кровать, даже и не кровать вовсе, а широкая лавка, с накиданными как попало предметами верхней одежды и старой мешковиной. Она была пуста.

Обитательница этого домика стояла посередине комнаты, рядом с большим котлом, помещенным в старую- престарую печь с лежанкой. К потрескавшейся стенке беленой покосившейся печки был прислонен ухват и лопата для хлеба. В котле лениво булькало какое- то варево исключительного синего цвета. На еду не похоже. Впрочем, для тех, кто знал, кому принадлежит этот домик, все становилось понятным: это колдовское зелье, которое с такой охотой многие покупали у старой ведуньи, живущей в этой хлипкой хижине.

В настоящий момент сама она слегка склонилась над котлом, с деревянной длинной ложкой в руке, только что сняв пробу. Глаза ее были закрыты, лицо перекошено гримасой отвращения. Решив, что вкус достаточно противен, женщина открыла глаза и с упоением принялась мешать ложкой в котле.

Она была не просто старой, очень старой, просто древней. Никто не знал, сколько ей на самом деле лет. Она была здесь всегда. И ее домик уже много десятилетий разваливался на окраине поселения, да все никак не мог развалиться окончательно. Только постепенно другие, новые постройки, приближались к нему все ближе и ближе. Казалось, вот он, строящийся новый дом, руку протяни, и он совсем рядом. Ан нет, проходили дни, и к моменту завершения строительства ведьмина халупа оказывалась так же далеко от всех, как и вначале.