Холодные, грязно-жёлтые лучи солнца, едва выглядывающего из-за серых облаков, причудливыми пятнами ползли по мягкой, сырой земле. Северный ветер резкими порывами налетал на жёлто-рыжие рощи, поднимая в медовый воздух пёструю опавшую листву и кружа её в траурном вальсе. Качались невысокие берёзки с кудрявыми, золотистыми кронами и хмуро кивали изумрудные ели. Природа перешёптывалась на непонятном, древнем языке, словно напевая осенний мотив забвенья.

Дин сидел на полуразрушенной крыше старого кирпичного амбара. Некогда красный шифер давно уже выцвел и потрескался, превратившись в причудливую, своеобразную мозаику. Он смотрел в сторону поющего, ожившего леса, ждущего утешения в смерти и бури. Рядом с ним сидела Энни, прижавшись к нему всем телом и ёжась от холода. Её лёгкое белое платье раздувал ветер, отчего она всё сильнее укутывалась в огромную, тёплую кофту, пахнущую духами матери. Непослушные, светлые волосы лезли Энни в глаза, она сердилась, морща раскрасневшийся от холода нос, и Дин, едва сдерживая смех, убирал пряди ей за уши. Мать снова ушла на работу очень рано и дома они были одни, предоставленные только себе и фантазии, превращавшей их выживание в светлую, счастливую жизнь, полную надежд. Через час Дин должен был уйти в школу. В этот прохладный сентябрьский вторник уроков было немного, но прогулять их он не мог. На сердце тяжёлым камнем лежала тревога. Та безотчётная тревога, которая обычно наполняет материнское сердце, чувствующее все переживания и болезни своего ребёнка даже на расстоянии. Скоро должна была прийти Синтия, добродушная, полноватая студентка, часто сидевшая с Энни, ведь на сад денег в семье не было.

– Динго, давай поиграем в прятки? Или лучше в индейцев! Я буду вождём, а ты моим диким конём, и мы будем сражаться в лесу против других племён, – восторженно, почти крича тараторила Энни. – Давай?!

– Нет, – спокойно ответил Дин. Он пытался побороть растущую тревогу. Ему казалось, что сегодня случится нечто плохо, нечто, что навсегда изменит их серую, отрешённую жизнь. – Мне скоро уходить. Вот приду и поиграем.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Тогда я буду сидеть, ждать тебя и считать время до твоего прихода. Я и Томми.

– Долго же придётся тебе и этому чёрному, ленивому коту меня ждать. Надеюсь Синтия тебя развлечёт и, когда я приду, ты устанешь и будешь спать, – засмеялся Дин.

– И не надейся. Синтия не умеет играть в индейцев, – обиженно произнесла девочка. – И чёрный человек не умеет.

– Чёрный человек?

– Да. Он живёт у нас в лесу. Он одет во всё чёрное, сам очень бледный и волосы у него длинные, белые. Ходит с палочкой, как дедушка, или словно у него болит нога. Но он говорит, что у него ничего не болит.

– Не общайся с ним, хорошо? – взволнованно попросил Дин и обнял продрогшую сестру. Через 6 часов он найдёт её тело в лесу возле ручья.

5

Джима пугал пустой, отрешённый, болезненный взгляд Дина. Ещё при встрече он почувствовал страз и жуткую, душевную боль, закравшуюся в холодное сердце друга и мучавшую его. Тогда он не придал этому большого значения, списав это на выпитый вечером алкоголь и разрыв с Сарой. Но теперь он видел нечто более глубокое и застарелое в переживаниях Дина. Страх прокрался и в душу Джима, словно некая заразная болезнь.

– Скажи, когда-нибудь к тебе возвращались воспоминания, разрушающие тебя и твоё сознание изнутри? Твои ошибки или зло? – негромко спросил Дин.

– Я думаю это бывает у каждого.

– И что у тебя?

– Мать. Её смерть… я… я так много ей не сказал. Мы повздорили в тот вечер. Я убежал от неё и заперся в своей комнате. Она была очень слаба. И когда она умерла, я… я радовался. Все мои слёзы в тот день были наигранными. Мне нравилось, что меня все жалеют. Лишь потом я всё осознал. Всю боль я прочувствовал потом. И теперь я часто вспоминаю её, очень часто. Перед смертью она рассказывала о человеке, одетом во всё чёрное, с белыми длинными волосами и изумрудными глазами. Она говорила, что он часто гуляет по аллее, возле с террасы. Он ходит с тростью, хотя молод, а потом исчезает там, в темноте и тумане. Она говорила, что это он подарил ей этот странный дневник. Мы с отцом думали, что это бред, влияние болезни на рассудок. Когда она рассказывала мне это и отец узнавал об этом, то он бил её. Он хотел воспитать из меня другого человека. Что ж, нужно это признать, у него получилось. Теперь мне стыдно перед ней. Я лишь со временем понял, как сильно её люблю, какую боль я причинял её своими словами и жалобами. Она была так одинока. Ей не к кому было идти, не с кем поговорить. Её единственный сын ненавидел её. Как мне теперь жаль. Она же росла в приёмной семье со сводной сестрой, её родители погибли в аварии, а родственники отказались от неё. Да, брат приёмной матери очень любил её, заботился. Но разве это нужно человеку? Наигранная забота? Она и тогда была одинока. Моя мама… Она забеременела мной в 18 лет и поэтому рано вышла замуж. Лишь через 7 лет после её смерти я узнал, что меня растит отчим. В браке она тоже не была счастлива, пускай и жили мы небедно, и наша семья никогда ни в чём финансово не нуждалась. Её никто по-настоящему не любил, никто. От этого мне больно. А что тебя гложет, Дин?

– Ничего, – буркнул тот в ответ. – Просто спросил.

– Не хочешь – не говори, – пожал плечами Джим. – Я не люблю лезть не в свои дела, ты же знаешь, – он откусил кусок вишнёвого пирога, ещё тёплого и очень ароматного.

Дин молча сидел, глядя на переливы кофе в своей чашке и не обращая внимание на окружающий, параллельно с ним существующий мир. Улица медленно оживала, наполняясь негромким гулом и шумом жизни. Всё сильнее заворачивалось небо в пелену свинцовых, низких туч. Окна покрылись лёгкой изморозью, вырисовывающей на чистом стекле красивые, кружевные узоры. Джим смотрел на них, как заворожённый, внимательно рассматривая каждый изгиб, каждую форму. Он не мог смотреть на Дина. Ещё никогда он не видел друга в таком плачевном состоянии. Он не мог понять причину таких сильных душевных терзаний. Джим понимал, что это не из-за разрыва отношений с Сарой, не из-за полночного, зверского убийства. Нет. В переживаниях Дина было нечто застарелое и некогда забытое, но теперь вновь явившееся на свет больного, встревоженного рассудка. Нечто разлагающее изнутри его сущность, превращающее его в холодного циника без веры и Бога. Дин никогда никого не любил. Было бы сложно представить девушку, присутствие которой он бы по-настоящему ценил и которую оберегал бы всеми силами и путями. Он так же, как и предыдущих не любил Сару. Дин не создавал иллюзий искренних, светлых чувств ни для себя, ни для неё. Она была лишь временной пассией из длинного списка, не оставляющей после своего ухода следов на каменном, жестоком сердце. Он относился к ней, как к пустой внутри игрушке, живой, красивой кукле, с большими синими глазами и чёрными кудрявыми волосами. Скоро ей надело такое потребительское отношение, и она ушла. Наверное, она хотела пробудить в нём чувства, ждала, что он будет пытаться её вернуть. Но Дину было всё равно. Его жизнь продолжала свой неизменный, безумный ход. Время не остановилось, вселенная не рухнула в бездну. Просто ушла ещё одна вещь, мнившая некогда себя великой и особенной личностью.

Дин немного расслабился и сделал глоток своего остывшего, горького кофе, словно ожидая, что это вернёт его к реальности. В колонках играла ненавязчивая, тихая музыка, и лишь она разрывала непроницаемую пелену гнетущей тишины, царившей в уютном кафетерии, сделанном на старинный манер. В больших цветочных горшках из глины, украшенных причудливыми рисунками, росли невысокие кустики, с пожухлыми листками и россыпью пурпурных цветов. Эти пурпурные цветы казались неестественно яркими и живыми в этой меланхоличной, старинной обстановке, словно сошедшей с пожелтевших фотографий старой Англии. Снова и снова приходили к нему непрошенные воспоминания о матери. Сердце его сжималось от тоски по ней. Её глубокие, полные печали серые глаза и чёрные вьющиеся волосы до плеч… Казалось, стоит ему открыть глаза, и он увидит её вновь.

Джим с необъяснимой ностальгией смотрел на город, который считал своим родным. Он помнил наплыв туристов в 97, когда под городом нашли старинные катакомбы (позже выяснилось, что это была первая в Грейс-Сити канализационная система). Он помнил, как в детстве они с друзьями рассказывали друг другу старые легенды города. Города расцветающего тайнами, мистикой и загадками, как лесные холмы дикими цветами по весне. Он помнил, как впервые влюбился в симпатичную девчонку из параллельного класса. Ему казалось, что детство было совершенно недавно и до него можно дотянуться рукой, как до свисающей с ветки чахнущего дерева яркой, осенней, настоящей грозди рябины. Но жизнь и реальность обманчивы, наш мир таинственен и непостижим. Ведь мы не можем точно сказать, что такое реальность и есть ли в мире безумие. Для многих реальность – это то, что мы видим, но то, что видим мы нередко и есть необычное безумие. Выходит, что безумцы лучше понимают этот мир и не они уходят в свой укромный уголок, создавая иллюзии, а мы с вами рисуем приемлемые для нас картины, на которых изображена наша безумная реальность. Между миром безумия и реальности нет гигантской границы, но зато есть небольшой, хлипкий мост под названием жизнь. За что же хвататься, чтобы идти по этому мосту, если нити-помощники оборваны, и вы балансируете над этой бурной рекой? Что, правда, а что скользкая ложь?

Население Грейвс-Сити составляло 413 человек, 21 из которых работали в более больших городах, но проживали здесь. В основном это были молодые люди, которым не хватило денег на жильё в большом городе, были и те, кто заботились о престарелых одиноких, родственниках. Слухи здесь разносились быстро, как древняя и опасная болезнь, поражающая человеческие мысли, и скоро все узнают о жутком ночном происшествие. И многие захотят уехать из этого мрачного, наполненного тайнами окраинного городка навсегда, забывая туманные пути назад и обрывая хлипкие нити связи. Но пока они не знали об этом и спешили на встречу, своим маленьким проблемам и никчемным делам. Они всегда спешили куда-то, не останавливаясь ни на секунду чтобы подумать о своей незначительной и быстротечной жизни.

Джим неожиданно задумался о загадочном чувстве под именем любовь, не навещавшей его уже очень давно, но на веки связавшей с родным городом. В чём же природа любви? В чём её загадка? А в чём её смысл? Когда мы любим по-настоящему, то нередко не договариваем важных вещей. Но почему? Ведь, как говорят нам праведники, любовь – это честность. Так почему любя мы врём? Любовь – это смешение чувств и желаний, мгновений и слияний. Любовь это и добродетель, и разрушитель, ангел и демон, порок и непорочность. Истина любви сокрыта в глубине нашего сердца, нашей души. Любовь изменчива как поток, бьющий из скалы, который вроде бы и кристален, что ты можешь разглядеть галечное дно, но и это далеко от истины ведь ты можешь попасть в холодный омут. А за ним вновь разбитое сердце, которое не соберёшь по кусочкам, и после чего долго придётся, как дикому зверю зализывать глубокие раны, оставленные смертельным охотником. Но что потом? Что за следующим, невидным поворотом? Холодный ветер ненастных человеческих чувств вновь схоронит, любовь в безжизненной, ледяной пустыне, где полярное сияние будет играть на синем небосводе с иллюзией загадочной любви. Там живут только чувства, так рассудили время и жизнь, не ступить на хрупкий лёд мгновений людям и не взять в кладовую сердца частичку полярного сияния – знака небесного, холодного огня. Но даже когда любовный костёр погаснет в холодной темноте, угольки оставшихся чувств будут вечно дотлевать в душе, пуская тёмную дымовую завесу. Поэтому он боялся любить.

Размышления Джима прервала поспешно подошедшая испуганная Рита Кроссел. Лицо её было бледным как мел, а в глубоких и загадочных изумрудных глазах засела гнетущая тревога.

– Мне только что позвонил Тэд, – испуганно и быстро шептала официантка кафетерия «Эльза». – Вы же знаете, мой муж врач в городской больнице. Он сообщил мне, что несколько минут назад скончалась Кэтрин Сиетл, почти наверняка от сердечного приступа. Джек в отчаянье, ему вкололи успокоительного. Как же теперь он и Луис будут без неё. Бедолаги.

– Луису будет всё равно, – прохрипел Дин.

– Как ты можешь такое говорить?! Она же его мать! – завизжала Рита. Щёки её раскраснелись, а на лбу выступили блестящие капли пота. Было видно, что она держится из последних сил, чтобы не впасть в истерику или отчаянье.

– Он мёртв, Рита. Луис мёртв. Мы с Дином осматривали тело на месте преступления. Его нашёл сторож возле склепа, на кладбище Сансет Хоррор, – удручённо прошептал Джим.

Рита без сил повалилась на стул, по щекам её сверкающими струями текли горькие слёзы скорби и алой боли. Она хорошо знала семью Сиетлов. Они жили через дорогу.

– От чего он умер, Джимми? Его убили? – пролепетала Рита, запуская руку в густые рыжие волосы.

Джим уже набрал в лёгкие воздух для того что бы дать правдивый ответ, но Дин его опередил.

– Он просто умер, Рита, вот и всё, – с нажимом произнёс он. Ему не хотелось пугать бедную женщину слухами о сумасшедшем маньяке.

– Люди, особенно дети, просто так не умирают! Мне ты не запудришь мозги, Дин! Я тебе не одна из твоих безмозглых кукол! От чего он умер Джимми?!

– Его убили, – виновато потупился Джим.

Рита пронзила его горячим, полным ненависти взглядом. Джим натянуто улыбнулся.

– Я знал Кэтрин Сиетл. Это была женщина с очень доброй и широкой душой. Она помогала всем нуждающимся, жаль, что у неё было слабое сердце.

– Моя дочь, Энни, дружила с Луисом, – вновь расплакалась Рита. – Он был хорошим мальчуганом. Часто бывал у нас дома. Сиетлы были образцовой семьёй, и тут такое горе. Я не знаю, как скажу об этом Энни.

Дин взял рыдающую женщину за правую руку, нежно поглаживая большим пальцем по ухоженной коже.

– Энни уже взрослая, она всё поймёт, – тихо прошептал он.

Рита вырвала свою руку из руки Дина, и гневно смерив его жгучими изумрудными глазами, отвернула лицо. Она скрестила бледные, нежные руки на груди Рита боялась. Тайным и неведомым уголком души она чувствовала опасность, нависшую чёрной смертельной тенью над городом и над её семьёй. Джим смотрел на неё сострадающим взглядом, а Дин молча и угрюмо смотрел в мутное окно.

– На праздники мы вместе с Кэтрин готовили, – безумно улыбаясь, нервно шептала Рита. – А наши дети были очень дружны. Иногда мне казалось, что между ними были чувства, ещё детские, ничего не значащие. Правда последнее время Кэтрин рассказывала мне, что Луис говорил во сне. «Иногда он подходит к окну и шепчет: «Я приду», – говорила она. – Рита меня это очень пугает. Мы даже ездили к психологу по этому поводу, но тот лишь пожимая плечами, сказал, что у детей бывает такое. Но Рита мне страшно. Он мне ничего не рассказывает, да и вообще стал последнее время, каким-то замкнутым. И он часто ходит на кладбище, с утра до вечера, он там. Джек один раз на него накричал, но на следующий же день Луис сбежал туда снова. «Мне страшно Рита». Так она вчера рассказала мне по телефону, вся в слезах. Но она сказала, что Луис ушёл ночевать к другу. Поэтому они его не искали. Как видно он соврал, – Рита снова разрыдалась. Дин виновато потупил взгляд. Он не верил в эту историю. У мальчика мог быть нервный срыв, а это кладбище могло быть для него укромным мирком, где он мог размышлять и уходить глубоко в одинокую душу.

Резко зазвонил телефон Риты, которая уже начала потихоньку успокаиваться. Она быстро взяла трубку, отходя от их с Джимом столика. До полицейских доходили лишь обрывки разговора:

– … да Мег. Она умерла… ты права… Луис тоже… да это ужасно…

Дин печально вздохнул.

– Слухи разнесутся по городу как пожар. Ох, Джимми, этот город будет долго вспоминать эти события.

В слезах Рита вышла из зала, бросив полный надежды взгляд в их сторону. Наступила тишина… Она кружила, будто гигантская, древняя как само зло, хищная, смертоносная, но грациозная и завораживающая своей опасностью птица выжидала час нападения. Тишина – это ещё одно таинство этого мира, хрупкое как хрусталь, но властное как время. Её легко разрушить, будь то один неверный шаг или ветер, играющий с осенней листвой. Но тишина всегда рядом с нами медленно и бесшумно шагает по бульварам гремящего города, ища ещё одну жертву, которую поглотит в своё гнетущее нутро.