Дин развернулся и торопливо направился к машине. Этот странный, неприятный разговор ещё сильнее омрачил его, наполняя и без того болезненный рассудок новыми бредовыми мыслями. Зябко ёжась от промозглого ветра, он сел в машину и, заведя её только со второго раза, поехал по сонной, всё ещё полной теней Хайзер-Хилл стрит. Дин чувствовал жуткую слабость, готов был рухнуть в мёртвый омут забвения, лишь бы не помнить… лишь бы забыть всё вновь… Появилась навязчивая идея, страшная, но так сладко манящая. Пистолет… он лежит рядом с ним. Ему будет нужно только нажать на курок. Сколько же есть способов покончить с этим? Призвать бесшумного ангела смерти? Он безумно и громко засмеялся, на лбу его выступили блестящие капельки пота. Он взъерошил левой рукой свои светлые, непослушные волосы. Дрожащими руками он судорожно начал переключать радиостанции, пока не наткнулся на Боба Дилана, исполнявшего песню «Достучаться до небес». Дин облегчённо вздохнул и, опустив стекло, нервно закурил. Ему словно бы хотелось как можно больше впитать в себя никотина и горького табачного дыма.

Дин ехал по дремлющим в утреннем сумраке улицам родного города, знавшего мрачные, тёмные тайны Бога и Дьявола, видевшего слёзы и мучения своих и жителей и обо всём молчавшего. Будто некогда прекрасный ангел, низвергнутый в ад в давно минувшие дни, раскинул он свои чёрные, огромные крылья. Грейвс-Сити не спал.

Дин уже повернул на Соннет Хилл-стрит. За окном машины мелькали дома с аккуратными, ухоженными лужайками, голые, овдовевшие сады, маленькие, сделанные на старинный манер магазинчики и кафетерии. Дину казалось, будто эти здания смотрели на него своими тёмными окнами-глазницами, провожая его взглядом полным злобы и презрения. Он не мог сосредоточиться, мысли в его голове путались, словно нитки, несобранные в клубок.

Наконец жилой массив кончился и началась дорога, поднимающаяся на пологий большой холм. Теперь его встретила неприветливая, холодная пустошь. Глаза Дина стали немного красными, взмокшие волосы были взъерошены и торчали в разные стороны. Он задыхался, словно в бреду Дин ослабил галстук, но это ничуть ему не помогло.

Он задумался над истинным одиночеством и безумием. У него никогда не было настоящих друзей. В каждом человеке, с которым общался, он видел только выгоду для себя, поэтому всегда был по-настоящему одинок.

Почему мы боимся одиночества? Нередко именно оно и спасает нас от закулисных интриг, лжи, лицемерия, предательства и боли. Одиночество заставляет нас проникнуть в глубину своей бескрайней, как холодные небеса, сущности. Одиночество ведёт нас к бесконечности безумных мыслей и познанию собственного мира. Оно даёт нам свободу в выборе жизненного пути, в выборе истины, являющейся лишь отражением пустоты. Мы сами создаём свою правду, свой смысл жизни. И когда придёт за тобой Ангел Смерти ты должен знать, что у него нет ответа на вопрос о смысле твоего бренного существования на земле. Он не знает… Лишь одиночество может помочь тебе выбрать правильное направление твоего жизненного пути, которое быть может было некогда избранно небесами. Оно заставляет вслушиваться в тишину внутри себя, заставляет всматриваться в бесконечную пустоту, чтобы увидеть свой истинный облик. Её не стоит бояться… она лишь проводник к бескрайним просторам Вселенной, скрывающейся за бурным потоком облаков. Некогда яркие краски на холсте мира ныне выцвели и стали серыми и холодными словно сталь, но вечность осталась, как и прежде, будоражащей человеческое воображение, закованное в рамки начала и конца. Как часто мы обманываем себя, боимся заглянуть в лицо реальности. В каждом обычном мгновение мы видим нечто мечтательное и нереальное, считая это маленьким чудом. Мы верим снам, не зная на что способен наш рассудок, чтобы спасти себя от грубой правды, от жизни, ведущей к глубинам безумия. Мы вечно спешим куда-то по замкнутому кругу в лабиринте запутанных улиц города. Мы словно люди в вечернем поезде, едущие мимо незнакомых и неприветливых городов к станции не имеющей названия, по пути не имеющим конца и уходящим в сумрачную бесконечность.

Наконец Дину полегчало. Странная болезнь отступила так же внезапно, как и пришла. Он был очень бледен, глубокие, нездоровые тени залегли под глазами. На ум из тёмных закоулков подсознания приходили странные слова: tenebris, morten, possus, inferrus, vanitate…(мрак, смерть, страдание, пустота…) В душе его боролись странные, неизвестные доселе чувства, которым нет названия на языке живых, но возможно на мёртвом наречии найдётся имена этим гнетущим силам.

Дин нажал на педаль тормоза. Всё. Приехал. Угрюмо и мрачно возвышались ворота и ограда из затемнённой бронзы, будто кости неизвестных существ торчали они из бесплодной кладбищенской земли, последнего пристанища усопших. Сухие ветви увядших роз почти полностью обвивали грозную статую Азраила, у подножия которой средь угрожающих крестов и надгробий склонились чёрные силуэты. Это был судмедэксперт, осматривающий тело вместе с помощником Дина Джимом. Он был среднего роста, худощав. Черты его грубого, мужественного лица, обрамлённого непослушными чёрными волосами, не соответствовали его тонкой, поэтической натуре. Джиму было всего лишь 26 лет, он всё ещё был мечтателем, вечно ищущим справедливость в мире, где всё относительно, где истина мертва и торжествует ложь и лицемерие. Он верил в искренние, глубокие человеческие чувства, в любовь и сострадание, не разделял грёзы и реальность и вечно искал Бога в людях, погрязших в грехах. Нередко это вызывало насмешку со стороны Дина.

За массивными воротами Сансет Хоррор начиналась обитель мёртвых и тлена, где властвуют увядание и призрак неизбежной гибели. Завидев Дина, Джим устало и сочувственно вздохнул, будто это у него с утра болела голова после хорошего похмелья, и, подойдя ближе, приветственно протянул правую руку. Дин её пожал и с гнетущей болью взглянул в тёмно-синие, бездонные глаза Джима, и там он увидел лишь тьму и притаившеюся тревогу, перерастающую в страх.

– Дин, он около статуи, – Джим невольно вздрогнул. – Ты знаешь, мы повидали с тобой немало за всю совместную службу. В маленьких городках частенько появляются звери, оставляющие за собой истерзанные трупы. Иногда, кажется, что такое не может сделать человек, но таков закон маленьких городков. Хоть изредка, да появится сумасшедший считающий себя Джеком-потрошителем. Но то, что произошло с Луисом Сиетлом…такого я ещё не видел…

– Джим я готов ко всему, – спокойно произнёс Дин. Никто не знал, сколько стоило ему это спокойствие и наигранная, чуждая в таком деле отстранённость. Он крепко сжал руки в кулаки, как бы передавая им импульсивно сильное напряжение, царившее в его разуме и чувствах. – Веди.

Джим судорожно вздохнул и повёл Дина среди старых могил, облагороженных на европейский манер, по едва заметной тропке, вымощенной уже потрескавшимися плитками, с проросшими между ними пучками пожухлой травы.

– Сиетлам уже позвонили? – неестественно отрешённо спросил Дин. – Нужно сказать им чтобы больше не ждали возвращения сына.

– Да, мы позвонили, – вздохнул Джим. – Это был их единственный сын.

– Сколько бы людей ни было, потеря ребёнка самое страшное для родителей,– Дин знал это точно. Он помнил её боль, её безумие. Как быстро она сдалась, как быстро её жизнь превратилась в ущербное подобие существования.

Они шли, огибая поросшие мхом и лишаем могилы, к одиноко возвышающейся над скорбным полем статуе Азраила. Наконец они подошли к изуродованному телу подростка. Луис лежал в давно осыпавшейся и начавшей подгнивать осенней листве, загадочно лепечущей на непонятном, наводящем тоску языке. Чёрные волосы его были мокрые, испачканы серой грязью, зелёные, застывшие глаза пронзали своим невидящем взором бескрайнюю, незримую пустоту. Губы мальчика посинели, у уголка рта засохла тёмно-алая струйка крови. В белёсой, тонкой, правой руке его лежала нежная, белая роза Афродита. Чёрно-серая клетчатая рубашка Луиса была расстёгнута, а на бледной, худой груди была вырезана печать Соломона. С левой стороны от него лежала старинная книга, раскрытая на странице с изображением Бээр Шахат и сидящем на каменном престоле мрачным Ниарцинелем. На другой странице был текст на иврите, а на полях виднелись заметки, записанные красивым, старинным подчерком: Шахат, Машехит, Ддавэр.

– Заберите книгу и после снятия отпечатков, отдайте её переводчику для исследования,– скомандовал Дин. Судмедэксперт молча кивнул и забрав книгу быстро удалился, оставив Дина и Джима в скорбном молчании. Тишина становилась гнетущей, давящий на разум, напряжение росло.

Жёлтая заградительная лента причудливой, неестественной змеёй извивалась между могил. Дин вспомнил уже почти стёршийся из памяти разговор с Израилом. Таинственные слова этого безумца стали теперь ясны. Сомнений не осталось: он знал что-то о происшедшем, он был в этом замешан. Разум Дина мутными, алыми водами наполнила ненависть, но в душе его притаился холодный, животный страх.

– Эти слова, на полях. Я уже видел когда-то их. Очень давно… Даже подчерк похож на этот, – растерянно произнёс Джим.

– Где ты видел эти слова? Когда?

– Это был дневник. Старый дневник с пожелтевшими страницами, странными, жуткими рисунками, стихами и историями о какой-то пустыне. Этот дневник принадлежал моей матери и у него не было автора. Она любила читать его сидя у окна, выходящего на туманную аллею, ведущую к пруду. Это было её любимое место в доме – тёмный, мрачный кабинет за лестницей. Я помню тот вечер… это был октябрь, конец октября, время, когда природа умирает окончательно… Вороны шумной стаей кружили над нашим мглистым, голым садом. По бокам от широкой тропы росли исполинские деревья с ровными величественными стволами. Всё вокруг было серое, небо приобрело оттенок бетона. Она сидела у окна сжимая этот дневник в дрожащих руках. Болезнь поразила её. О, как часто она говорила о смерти, она чувствовала её. На утро она умерла, а все окна и дверь, выходящие на аллею, были распахнуты. Давно я об этом не вспоминал. Очень давно, – Джим содрогнулся и зябко поёжился. Холодный ноябрьский ветер нагонял серые низкие тучи и создавал небольшие вихри из песка и старых, прелых листьев между могил. Они молча стояли, погружённые в тяжёлые раздумья.

Дин вновь вспомнил свою сестру, смешную россыпь веснушек на маленьком носу и светлые, непослушные волосы. О, эти ужасные, хрупкие листья, запутавшиеся в соломенных прядях. Он помнил, что осень – это пора увядания, когда перелётные птицы улетают в более приветливые и тёплые края. Ветер громко завыл, будто мертвец, пробудивший от предвечного, смертного сна под слоем пустынной и чёрной земли, в гробу изъеденном червями. Холодными, мощными порывами налетал он на мрачные могильные камни, дабы сокрушить их гордый, устрашающий силуэт. Голые ветви деревьев, угрюмых, молчаливых стражей покоя усопших, шатались, негромко перешёптываясь между собой.

За оградой послышался рёв машинного мотора и скрип резиновых колёс по гравийному покрытию дороги. Дин повернул голову в сторону подъехавшего автомобиля. Это был катафалк старины Боба, который как угрюмый Хирон, древний страж пламенных вод в царстве Аида, переправлял умерших в последнее путешествие. Боб медленно, слегка прихрамывая на левую ногу шёл к ним по едва заметным каменным плитам. Лицо его не выражало никаких чувств и было будто высечено из серого, грубого камня. Он был слегка полноват, но не казался рыхлым. Ему было 53 года, некогда каштановые волосы побелели и поредели, обнажая макушку. Подслеповатые, карие глаза всегда казались слегка красноватыми и немного слезились. Вокруг глаз появилась сетка глубоких, тоненьких морщин. Он выглядел старше своих лет и часто шутил по этому поводу. Говорил, что он так часто видел смерть, что она стала считать себя его подругой и ей не терпится поскорее прибрать его к себе. Из-за долгого и заядлого курения он сильно и часто кашлял. Никому не было известно, что длинными, тёмными ночами, лежа в одиночестве на диване с бутылкой дешёвого пива в руке, он задыхался. Бывало, что после этого он долго не мог заснуть и когда приступы удушья отпускали его скованные болезнью лёгкие, он с трудом откашливался с кровью. Он знал, что дни его сочтены и не жалел ни о чём. Месяц назад он схоронил своего старого, верного друга, беспородного пса по кличке Тодд. Последнее время пёс еле передвигался и часто лежал у ног хозяина, доверчиво заглядывая ему в глаза. Казалось, он чувствовал страшный недуг, поразивший лёгкие Боба. Он умер тихо, просто уснул и не проснулся. Никто тогда не увидел горьких, скупых слёз его сурового хозяина. Да, Боб чувствовал близость смерти, но никогда никому ничего об этом не говорил. Он устал цепляться за жалкое, одинокое существование. И сейчас, идя к Дину и Джиму среди старых могил, он думал о неизбежном конце. Ему хотелось умереть тихо, просто уснуть и никогда больше не проснуться.

Боб крепко пожал руку сначала Дину потом Джиму и мрачно взглянул на распростёртое перед статуей тело подростка. Дин уловил промелькнувшее в глазах старого Хирона странное и непонятное чувство страха, смешанное с нарастающей тревогой.

– Я видел, как Кэтрин забрали в больницу, – после недолгого молчания прохрипел Боб. – У неё, как сказала соседка, случился сердечный приступ, когда она узнала о смерти сына. Джек поехал с ней. Я даже представить не могу, как им сейчас тяжело. И не хочу.

– Кто мог с ним такое сделать? – негромко спросил Джим. Он был подавлен. Под порывами холодного ветра Дин поёжился и немного поднял воротник своего зимнего пальто.

– Этот город… это место… Оно давит. Его убили на глазах ангела смерти, холодно взирающего со своего престола. Идите. Здесь вам больше делать нечего. Я пришлю результаты вскрытия.

Дин мрачно взглянул на Боба и молча кивнув направился к машине. Воспоминания накатили на него яростной и могучей волной, сокрушающей даже самые великие скалы. Он шёл, петляя между могил, дат и имён, между чужих судеб и маленьких, незначительных историй, мимо жёсткой, пожухлой травы. Как мала и скоротечна человеческая жизнь, вечно тонущая в потоке безграничной и бесполезной суеты. Эти люди, похороненные здесь, забыты. Они не стали частью великой, всеобщей истории, не оставили следов на жгучих песках могущественного времени. Они просто существовали когда то, а потом исчезли навсегда, погрузились в холодную, отрешённую пустоту Вселенной.

Кладбище хранило в утренней тишине свои жуткие, тёмные тайны. И ангелы, ангелы мёртвых и забытых, они молчат. От их неслышной поступи всё в природе увядает, их дыхание порождает холодные, сильные ветра, их жестокий, твёрдый взгляд пронзает плоть, проникая в душу и останавливая сердце. Да, они молчат, в туманной, скрывающей от мира их тени тиши, восседают на истрескавшихся престолах.

Нагие ветви деревьев щёлкали, словно кости проклятых мертвецов, вселяя в живую душу лишь страх, тоску и скорбь. В тумане прячутся воспоминания, рождая жуткие, искажённые образы из бездны. Они всегда стремятся вернуться, ворваться в опустошённое, израненное сердце и причинить нестерпимую боль. Дин чувствовал это своим нутром. Ему не хватало воздуха.

От почти заросшего, мутного, старого пруда тянуло тиной. Ветер разносил запах прелой, гниющей листвы и сырости. Голова у шерифа начала слегка кружится, его подташнивало. Казалось, его желудок сжался в пульсирующий комок. Дин чувствовал, что здесь правит незримый кукловод и скоро, возможно через час после заката, когда тьма поглотит этот город, беспокойные мёртвые запоют свою песню, дань тлену и смерти, под неживой призмой призрачного лунного свечения.

Наконец Дин и Джим вышли за пределы старого городского кладбища.

– Как ты думаешь, почему его так назвали? – шумно вздохнув спросил молодой напарник.

– Кого?

– Кладбище, Дин. Почему его назвали Сансет Хоррор?

– У нас угрюмый городок, Джимми, – пожал плечами молодой шериф. – У нас и другое кладбище названо не менее жутко.

– Холод Могил, – тихо произнёс Джим, доставая пачку сигарет «Кэмел».

– Ты же бросил, – удивился Дин.

– С нашей работой нельзя не курить, – выдохнул Джим, выпуская сизый сигаретный дым в холодный и прозрачный ноябрьский воздух. – Что-то снега нет, хотя уже конец ноября.

– Да, – задумчиво сказал Дин. – В течении недели уже должен выпасть.

– Да, – неохотно кивнул Джимми. – Но раньше такого не было.

– Уже никогда не будет так, как было раньше. Мир меняется стремительно, я не успеваю за ним. Я чувствую это.

– Этот ужасный и непонятный город, – сквозь стиснутые зубы процедил Джим. – Кто же так города называет?

– Город могил. Ну что ж, ты прав. Жуткое название для города. И эти ангелы смерти… наш город словно бы отдаёт им вечную дань. Конец неизбежен. Он всегда близок и нужно помнить об этом…

– Давай не будем разговаривать не эту тему, а поедем выпить кофе в кафетерий «Эльза». Ты же знаешь, Рита его прекрасно готовит, – докурив сигарету предложил Джим.

– Послушай… Никому не говори о случившемся. Не надо наполнять паникой суеверных горожан. Их пугает уже одно название этого места-, – медленно и рассудительно сказал Дин своему помощнику, пропустив его предложение мимо ушей и пронзая его грозным неумолимым взглядом. Джим неохотно кивнул. – Вот и хорошо, что мы пришли к единому правильному мнению, а теперь поехали лучше к Нику в бар. Выпьем немного пива и заодно обсудим план дальнейших действий.

– Я больше не пью на службе Дин, – покачал головой Джимми.

– С каких это пор, старина?

– С сегодняшнего утра, но если хочешь, поехали в кафе и выпьем крепкого кофе что бы прочистить мысли.

– Ты хороший парень, Джимми. Ну что ж, поехали в кафе «Эльза» и выпьем по чашечке крепкого тёмного бодрящего кофе. Рита его и правда прекрасно готовит, – с улыбкой произнёс Дин. – Мы же с тобой друзья. Только главное запомни наш уговор, Джим. Пока что о произошедшем ни слова, – небрежно бросил Дин в последний раз, сурово взглянув на молодого напарника, после чего они торопливо пошли к машине.

Джим улыбнулся слегка отстранённо и ошеломлённо, впервые за это утро, нагрянувшее в Грейвс-Сити медленно и с опаской. Казалось, город ещё спал в тени исполинской ночи, уходящей на запад в поисках новых пристанищ.

4

Воздух, который мы вдыхаем, который проникает в нас и наше тело, никогда не бывает обычным и однородным. Он бывает ядовитым и горьким, с привкусом тлена и дыма, сладким и чистым, наполняющим наши лёгкие гармонией природы. Он бывает сырым и тяжёлым, заставляющим нас задыхаться. Но в нашем мире он не бывает мёртвым, по эту сторону бездны он всегда живой. Мёртвый воздух не травит, не причиняет боль, он не успокаивает больную грудь, не умиротворяет спящих. Он мёртв, отстранён от мира чувств и запахов. Он не несёт в себе череду призрачных воспоминаний, навеянных лёгкими ароматами. Он просто существует вне времени и пространства, вне ощущений и человеческого восприятия.

Дин и Джим сидели в кафетерии «Эльза» в зале на втором этаже, глядя из окна на пробуждающийся от дымки сна маленький городок и размышляя о случившемся. Когда люди спали в тёплых кроватях и видели сладкие сновидения, напетые ласковой луной, когда по сверкающим от дождя улицам ходили лишь незримые призраки прошлых лет, зло не дремало. Нет. Оно караулило новую жертву, наполняя рассудок охотника безумием.

Дин молча наблюдал за бархатными переливами в чашке крепкого кофе. Вновь и вновь он вспоминал события того далёкого сентября 1992…