– Да перестань! – махнула на него мама Арины. – Шуточки у тебя! Видишь, парень с лица спал. – И не менее «ясно» уточнила: – Главное, чтобы молоко пришло. Но искусственники тоже хорошо развиваются.

– Какие искусственники?! – вспылил Филипп. – У нас все натурально было!

Родители и Арина покатились со смеху. Филипп чувствовал себя глупо, но, глядя на родных, которые не могли остановить хохота, понял, что проблема, казавшаяся роковой и неразрешимой, растворяется на глазах.

Арина, готовясь в потере дееспособности из-за беременности, пригласила на посменную работу в пекарне двух товарок с хлебозавода. Положила честную зарплату – два первых месяца по три тысячи, если дело пойдет, по пять тысяч. По меркам их города это был немалый приработок. Но ведь нелегко после смены или перед сменой на хлебозаводе шесть часов на ногах проработать. Кроме того, требования чистоты и аккуратности как в больничной операционной, от рецептуры ни на йоту не отступать, за украденную ложку муки – мгновенное увольнение. Последнее условие было не случайным. Обе женщины-кондитеры, ловкие и выносливые как рабочие лошади, были заражены всеобщим вирусом воровства. Их бабушки, мамы, дедушки, папы, соседи, приятели, знакомые на протяжении десятилетий несли с предприятий все, что плохо лежит, тырили нужное-ненужное, что подвернется. Это была система: воровали и директора (в крупных размерах), и сторожи (в мелких) – всегда. Арине и Филиппу, естественно, подобные рефлексы были не нужны. Не потому что жалко – противно!

Искусственные рефлексы в отличие от природных, генетических, оказывается, легко теряются. За время работы в пекарне ни одна из женщин плюшки домой не унесла, не заплатив в кассу. Более того, окунувшись в водоворот молодежного бизнеса, повели себя неожиданно. Увидели столичных Настю и Леву, которые буквально на четвереньках ползали по помещению, спорили до остервенения, украшая каждый квадратный сантиметр. И все – за так, за бесплатно.

Свои, местные, тоже не подкачали. Антон, электрик с их хлебозавода, думали себе на уме – рвач, а он за здорово живешь вкалывает после работы и еще про какие-то цепи слабых токов Филиппу талдычит.

Серега со строительного рынка привез плитку на ступеньки, нескользящую. Как бракованную купил за бесценок, светится от удовольствия.

Даша-студентка ходит за Ариной хвостиком, мешает им к печам приноравливаться, рецепты отрабатывать. Даша в газету пишет за Арину. Теперь Даше секреты теста для блинов требуются, Масленица на носу. Но самое главное – бухгалтерша, седьмая вода на киселе родственница то ли Арине, то ли Филиппу. Женщина их возраста, упакованная с ног до головы, куда можно повесить золото – везде присутствует, от ушей до запястий. Опять-таки бесплатно трудится. Именно ей обе кондитерши заявили:

– Два месяца берем не по три, а по две тысячи, а там посмотрим.

– Но в ведомости распишетесь за три, – предупредила бухгалтерша, качнув большими серьгами, звякнув браслетами и колыхнув гроздьями золотых цепочек на груди.

Арина умилялась:

– Представляешь, – говорила она мужу. – Они сами снизили себе зарплату! Сколько в мире прекрасных людей! Почему они прячут лучшее в себе? Почему самое хорошее в нас зарыто под брюзжанием, негативом и вечным недовольством жизнью?

Филипп не меньше жены был удивлен поступку двух кондитерш, которых он знал как ломовых тружениц, не ведающих усталости в работе, острых на язык, грубых в выражениях и не склонных к сантиментам. Но в последнее время Филипп взял привычку приписывать эмоции жены ее особому состоянию. Это не Арина блажила, а маленькая Галина (сомнений и споров по поводу имени не возникло) под маминым сердцем давала о себе знать.

– Галинка! – погладил Филипп живот Арины. – Хватит бузить. «Под негативом и вечным недовольством жизнью», – повторил он слова жены. – Ты стала выражаться как в своих газетных статьях.

В том, что мир населен не только прекраснодушными людьми, прячущими доброту и бескорыстие, Арине и Филиппу еще предстояло убедиться. Злодеи и мерзавцы существовали не только в телевизионной хронике.

Филипп хотел преподнести жене сюрприз – установил в пекарне камеры видеонаблюдения. Мол, находясь дома (сцеживая!), Аришка будет наблюдать за тем, что происходит в пекарне. Но сюрприз не удался. Арина в штыки восприняла его подарок.

– Я подсматривать ни за кем не буду! Это подло! Не доверять людям, которые трудятся для тебя почти бесплатно!

– Им никто в зарплате не отказывал, – огрызнулся обиженный Филипп, – сами предложили.

– Тем более отвратительно! Они к нам с чистой душой, а мы за ними подглядывать!

– Галинка, сбавь обороты, ты еще маленькая…

– Никакая не Галинка! Это я с тобой разговариваю! Хватит меня раздваивать! И немедленно убери камеры!

– Сейчас! Побежал на ночь глядя. Или можно поужинать? С утра один расстегай проглотил и ни маковой росинки. А расстегай, между прочим, был вчерашний. И рыбка с душком. Целый день живот крутило.

– Рыбка в моем расстегае с душком?! – задохнулась от возмущения Арина.

Они поссорились. Что случалось не так уж редко. Арина и Филипп ссорились с регулярностью, присущей молодым семьям, в которых две личности притираются друг к другу, находя места для вечной спайки и на живую нитку латая участки непримиримых разногласий.

За ужином они помирились, потом снова поссорились из-за видеонаблюдения, до кучи вывалив накопившиеся упреки по другим поводам, которые могли бы увести неизвестно куда, не приди на помощь любовная тяга друг к другу, не растворись в объятиях, поцелуях и соитии накопившаяся усталость.

Утром Филипп вынес решение, тоном, не подлежащим обсуждению, изрек:

– Камеры уберу, но не сразу.

Арину подмывало спросить: «Не сразу – это когда? Через неделю, месяц, год?» – но она благоразумно промолчала. В семейной жизни, поняла Арина, больших побед без крупных жертв не бывает. А подтолкнув мужа к маленьким уступкам, не торопясь, можно достичь практически любой цели.

Шумиха вокруг пекарни настораживала Арину и пугала. Со всех сторон ей внушали, что реклама – двигатель успеха. Правильно, вроде не поспоришь.

– Но вы поймите, – говорила Арина друзьям, – вкусное пирожное должно быть сладким. А много сахара – это приторно.

– Чрезмерная реклама вызывает раздражение, – подхватывала Даша. – В нас живет знание, что хорошая вещь в славе не нуждается. Мы ненавидим рекламные паузы по телевизору и десятки раз обжигались на том, что, поведясь на расхваленную вещь, покупали откровенную дрянь.

– С точки зрения бизнеса, – размышлял Лева, – не важно, что продавать и какого качества. Главное – продавать много.

– Это с точки зрения подлого бизнеса, – не соглашался Филипп. – Нахапал – и прикрыл лавочку. А мы хотим свое дело передать детям, – он выразительно потыкал пальцем в живот Арины.

Воодушевленная его поддержкой, Арина продолжила:

– Из-за рекламы, а мы в Интернете и в газете, и на витрине, люди будут думать, что у нас какие-то особенные булки, пирожки из манны небесной. А у нас обыкновенные пирожки! Нормальные, съедобные.

– Просто боишься, что твои изделия не понравятся покупателям, – усмехнулась Настя.

– Дрейфит, – кивнул Сергей.

– Что естественно, – буркнул Антон.

Сергей всегда и во всем поддерживал Настю, Антон ей постоянно возражал – оба были в нее влюблены.

– В день открытия здесь может собраться толпа, очередь, – предположила Даша.

– Ажиотаж нам только на руку, – сказал Лева.

– Хуже, если никто не придет, – согласилась Настя. – Пустое кафе, скучающая продавщица у прилавка – это как мольберт, забытый на пляже, тоска.

По большому счету Настя, Лева, Антон, Сергей и Даша свои функции выполнили, и успех бизнеса должен был волновать только Арину и Филиппа. Но за дело переживали все, как за собственное. В то, что народ не придет на открытие пекарни, не верилось, а давка казалась вполне вероятной.

– Первые заскочат, столики займут, – хмурился Филипп. – Усядутся, не прогонишь их. Надо было стоячие места делать, высокие столы, без стульев.

– Ну да! – возмутилась Настя. – Как в совковых пирожковых.

– Сосисочно-сарделечных, – усмехнулся Сергей.

– В которых люди могли быстро и недорого подкрепиться, – напомнил Антон.

– Фастфуд для бедных, – продолжал насмехаться Сергей, поглядывая на Настю в надежде на одобрение.

– Да уж, не миноги с рябчиками для олигархов, – упорствовал Антон, не глядя на девушку.

– Мальчики, не спорьте, – манерно-капризно велела Настя и тут же предложила нормальным тоном: – Нужно придумать какое-нибудь развлечение для стоящих в очереди.

– Можно наварить компота или лимонада, сделать мешок сухариков, – предложила Арина, – и бесплатно угощать тех, кто в очереди.

– Сухарики и напитки будет, например, клоун раздавать, – подал идею Антон.

Лева не согласился:

– Лучше девочка, наряженная плейбоевским зайчиком – черный купальник, ушки, хвостик.

– Я не хочу хвостик, – испуганно проговорила Даша, решив, что именно ее Лева желает видеть вызывающе одетой, вернее – раздетой.

– Динамики на улицу вынести, музыку включить, – внес свою лепту Филипп.

Они были прожектерами, мечтателями, по каждому поводу фонтанировали идеями. Их часто заносило в сторону или ввысь, начав обсуждать проблему очереди при открытии пекарни, дофантазировались до дискотеки под открытым небом.

Мечтателям, строящим воздушные замки, бывает очень больно падать с облаков, разбивать нос о землю, по которой ходят не только прекраснодушные, отзывчивые и добрые люди.

Филипп и Арина наводили порядок в цехе: мыли противни, столы. Только что закончили очередное испытание печи – пирамида ватрушек с творогом отдыхала под льняным полотенцем. Во входную дверь позвонили. Филипп посмотрел на часы: десять вечера. Серега должен заехать за ватрушками завтра утром, сдаст их на реализацию в ларек на строительном рынке по десять рублей за штуку, ватрушек сотня, выручка – тысяча рублей. Продаваться ватрушки будут по двадцать рублей, но тут уж ничего не поделаешь. Арина каждый вечер пробные выпечки делала, хоть малую часть затрат покрыть – уже дело.

Филипп пошел открывать: наверное, Сергей решил сегодня выпечку забрать. Но за стеклянной дверью стояли четверо полицейских. Раньше они милиционерами назывались. Филипп не знал ни одного человека, который переименование одобрил бы, а люди старшего возраста восприняли его пугливо, настороженно. Бабушка рассказывала, что во время войны страшнее немцев из регулярных частей были полицаи – свои, местные, предатели, на сторону фашистов перешедшие. Полицаи были садистами, извергами, не знавшими сострадания и жалости. В то, что смена вывески очистит ряды правоохранителей, никто не верил, о том, что аттестация, по сути, профанация, знали и дети.

Стоящий первым полицай нетерпеливо постукивал дубинкой по стеклу. От нехороших предчувствий Филипп напрягся, но дверь открыл. Чего ему бояться? И с какой стати оказывать неповиновение стражам порядка? Может, им помощь нужна.

Дверь Филипп открыл, но назад отшагнуть не подумал.

Спросил с порога:

– В чем дело?

– Проверка, – бесцеремонно оттолкнул его в сторону старший сержант.

Он был явно главный. Коренастый, с мясистым лицом, воловьей шеей – быкоподобный. Трое младших сержантов напоминали крыс или шакалов – оглядывались по сторонам с желанием что-нибудь схватить, урвать, впиться зубами. Но кроме столиков, пустой витрины в зале ничего не было.

– Что за дела? – повторил Филипп. – Что вам надо?

– Шоколада, – хохотнул старший сержант и двинулся в глубь помещения. Шестерки потянулись за ним, и получилось, что в цех Филипп вошел последним.

– Здравствуй, красотка! – нараспев поздоровался с Ариной полицейский.

Она не сразу его узнала. Когда узнала, ахнула:

– Юрка? Озеров?

– Собственной персоной!

До Арины доходили слухи, что после армии Юрка поступил в милицейскую школу, потом где-то служил, был даже офицером. Но натура взяла свое: то ли до смерти избил, то ли покалечил на допросе подозреваемого, сам попал под следствие. Выходит, выкрутился, теперь у них в городе возник.

– Что ж ты меня не дождалась, красотка? – Озеров улыбался плотоядно и шел на Арину, разведя руки в стороны, намереваясь обнять.

– Грабли убери! – рванул вперед Филипп.

– П-с-с! – Озеров, не оглядываясь, издал звук, которым подзывают собак.

Двое сержантов бросились вперед, схватили Филиппа и заломили ему руки. Озеров медленно развернулся и с оттягом, с размаха врезал Филиппу в солнечное сплетение. Филипп на секунду потерял сознание, обвис на руках озеровских адьютантов. Те бросили его на пол. Филипп быстро пришел в себя, но не мог дышать, хватал ртом воздух, боль была такой чудовищной силы, что, казалось, внутри не осталось ни одного целого органа, только кровавая мешанина.

– Не смей! – закричала Арина.

– А я что? – куражился Озеров. – Я мирный, я добрый, пусть твой козел себя хорошо ведет.

Сержанты обнаружили ватрушки, хватали по одной, надкусывали, бросали на пол и топтали.

– Да ты брюхатая! – Озеров уставился на аккуратный животик Арины, обтянутый трикотажной футболкой. – Но я не брезгливый. Потешимся? Дашь мне, а потом моим пацанам?

Пацаны мерзко заржали. Филипп с трудом встал на четвереньки и пополз к жене.

– Филипп, не надо! – взмолилась Арина.

Озеров насмешливо наблюдал за ее ползущим и падающим мужем. И когда Филипп приблизился, потянулся, чтобы захватить ногу Озерова, тот сильно ударил кованым ботинком Филиппа в лицо. Филипп упал навзничь, изо рта у него потекла кровь.

– Какой непослушный! – прокомментировал один из полицейских.

– Плохой мальчик! – покачал головой другой.

– Плохим мальчикам бывает бо-бо, – добавил третий.

Они подражали главарю. Им нравилась эта игра: быть сильными, наглыми и одновременно изображать святую детскую невинность. На подносе уже не осталось ни одной ватрушки – все были размазаны по полу.

Арина, оцепенев от ужаса, а Озеров с улыбкой и удовольствием наблюдали за тем, как сержанты выворачивают карманы бессильного Филиппа. Вытащили деньги из бумажника, скривились – мало. Бумажник швырнули Филиппу в лицо. Сотовый телефон повертели в руках – дешевая модель. Бросили аппарат на пол и раздавили каблуком.

– Я вас убью! – прошамкал разбитым ртом Филипп.

И заработал три удара по ребрам. Каждый из полицейских «шестерок» отметился, саданув его в грудь. И на каждый удар Филипп отвечал невольным коротким стоном.

– Юрка! Прекрати! – Арина уже поняла, что насиловать ее не будут. Но избивание мужа было непереносимо. – Юрка, ты меня знаешь! – выкрикнула она.

Вряд ли Арина сумела бы объяснить, какое «знаешь» она имела в виду. Да и Озеров не мог испугаться ее угрозы. Этой-то пигалицы! С другой стороны, все школьные годы он, ястреб, нападал на нее, цыпленка. Но ведь не потоптал, не сожрал, не покалечил. По большому счету Арина его победила. И сейчас в ее глазах светилась отчаянная, на грани безумия, решимость.

– Пацаны! – дернул головой в сторону двери Озеров. – На выход!

Его послушались беспрекословно. В цехе остались Озеров, Арина и лежащий на полу избитый Филипп.

– Ах, какая женщина! – покачал головой Озеров, глядя на Арину.

Филипп услышал и беспомощно застонал.

– Молчите! – приказала Арина. – Молчите оба! Юрка, что тебе нужно? Зачем ты пришел?

– Мне надо тебя.

Филипп сделал попытку сдвинуться с места, изо рта у него вырывались булькающие звуки, пенилась кровь. Арина заставила себя не смотреть на мужа, не отводить взгляда от Озерова.

– Врешь! – сказала ему. – Тебе прекрасно известно, что я скорее умру, чем буду с тобой.

С жирного лица Озерова сползла маска дурашливого простачка и обнажилась истинная личина – зверя, дикого хряка, не знающего иного удовольствия, как сожрать кого-либо, чтобы набить брюхо или просто ради удовольствия убивать.

– Не хотите по-хорошему, – ухмыльнулся Озеров, – будет по справедливости. Я вас «крышую», вы мне отстегиваете. На первых порах десять тысяч в месяц, а там посмотрим. Или ваш долбаный бизнес прогорит, в прямом смысле слова. Ясно выражаюсь?

– Ясно, – ответила Арина. – Все? Теперь уходи.

– Наше вам с кисточкой! – попрощался Озеров.

Арина с трудом распрямила пальцы – все это время держала кулаки крепко сжатыми. На ладонях остались глубокие мелкие полумесяцы. «Надо ногти в порядок привести», – подумала Арина. Она всегда стригла ногти коротко, чтобы не мешали с тестом работать. Задеревеневшее тело не хотело слушаться, и первые шаги дались с трудом. И все-таки Арина напугалась меньше, чем можно было ожидать. Не будь она беременной, потеряла бы сознание от ужаса или, напротив, с криками и воплями бросилась бы царапать физиономии обидчикам мужа. Маленький ребеночек внутри будто посылал сигналы: «Вы там, снаружи, большие и сильные, и взрослые. А я беспомощный. Меня надо защищать. Если ты будешь волноваться или закатишь истерику, я могу умереть или родиться раньше времени, опять-таки умереть. Поэтому думай обо мне, а не об этих больших дяденьках».

Нечто подобное, если не хуже, случилось с Леной, приятельницей Арины. Лена была на седьмом месяце. К ним пришли и засиделись гости, Лена ушла спать, не дожидаясь конца гулянки. Ночью встала в туалет и обнаружила мужа на диване с одной из девиц. Поза была недвусмысленной, у девицы уже юбка была задрана, а у мужа штаны спущены. Лена застыла на секунду, а потом обхватила живот и стала приговаривать; «Мне нельзя волноваться! Я не буду волноваться! Сволочи! Гады! Мне нельзя нервничать, я не буду нервничать!» Пошла в туалет, вернулась в спальню, не переставая твердить: «Не буду волноваться! Пошли все к черту! Не стану нервничать!» Муж пытался извиняться, Лена послала его прочь с глаз и все гипнотизировала себя, самовнушала. Довольно успешно, потому что скоро заснула. Семейная жизнь с гулякой-мужем у Лены не ладилась, но сына она родила здоровенького и крепкого.

На негнущихся ногах Арина подошла к раковине, включила воду, намочила полотенце и только потом присела к мужу, принялась вытирать лицо от крови.

– Все нормально, Филипп, уже все хорошо.

– Что хорошо? – прошамкал Филипп. – Как ты… вы?

– Мы отлично. Лучше, чем у Лены, ведь ты мне не изменял.

– Чего? – дернулся Филипп и тут же застонал от боли.

– Так, к слову, не обращай внимания. Тебе очень больно? Сейчас «скорую» вызову.

– Не надо «скорой». Гадство! Все пропало.

– Ничего не пропало, пока ты, я и наша доченька живы.

До приезда врачей Арина рассказала мужу об Озерове – проклятии ее школьных лет.

– Я его убью, – проскрипел зубами Филипп.

– Стоит ли руки марать о мразь? Убьешь, в тюрьму сядешь, меня и дочку бросишь?

– Все равно убью, – упрямо твердил Филипп.

У него было сломано одно ребро и два треснуто. Выбиты два зуба, половина лица представляла собой сиреневый флюс. В больнице Филиппа накачали обезболивающими, и первая ночь прошла относительно спокойно. Но утром оказалось, что он не может без стона встать, сесть, повернуться, даже дышать было адски больно. В больнице им дали справку – освидетельствование побоев, но Филипп решительно не хотел подавать заявление в полицию. Он не верил, что Озерова с дружками накажут. «Они там все полицаи, – говорил Филипп, – натуральные полицаи, как бабушка рассказывала, как в войну». Филипп был ослеплен жаждой мести, и даже перспектива потерять бизнес уходила на второй план по сравнению с желанием поквитаться с Озеровым.

Арина всегда знала, что ее муж смелый и храбрый, точнее – подозревала в нем эти качества. Но Арина не могла предположить, насколько вредными и безрассудными в наше время могут быть средневековые понятия о чести. Филиппа оскорбили, его чести нанесен удар – значит, все бросай, обо всех забудь и защищай свое доброе имя.

Родителям сказали, что Филипп поскользнулся и упал с лестницы.

– Этажа три летел, – покачал головой папа Арины, не поверил.