– Так о чём? – переспросил Петров-старший, и тем самым прервал её размышления.

– Я не знаю – о чём. О чём угодно, – Лилька вспомнила тут же о любопытстве своём, о недавнем разговоре про школьные родительские собрания, о том, что она должна узнать в своё время – почему отец Макса на них не присутствовал, но сама не решалась снова затронуть щекотливую, как оказалось, тему.

– Тогда о причине неуважительной, но весомой поговорим. По той, по которой, –⠀Андрей Сергеевич затронул сам. Угадал Лилькино желание, экстрасенс прям. Или оно на лице у неё написано, вот такими огромными буквами?

– Да? Я бы хотела поговорить. Но, если это выглядит чересчур назойливо, простите. И совсем не обязательно мне что-то объяснять. Не приходили, ну и не приходили. Не могли, значит, не могли.

– Да нет уж, Лиля. Обязательно. И придётся. Возможно, у вас с Максом общая судьба сложится. Всё идёт, даже едет, пусть и не спеша, к тому, что вы оба перестанете валять дурака, обретёте счастье. Уж лучше я тебе объясню, чем какой-нибудь наш родственничек-доброхот. Да и Максим не будет испытывать неловкости при нашем общении.

«Может, он болел тяжело? Или пил до белой горячки? А, что, сколько вокруг спившихся мужчин. А, может, он служил? В Чечне? И там его ранили, и вообще…», – Андрей Сергеевич не успел и «а» сказать, как Лилькины «б», в смысле, версии уже сами по себе поскакали в атаку.

– Я, Лиля, сидел.

– Что?

– Сидел. Отбывал срок.

Тихая фраза упала, ударила словно град по стеклу.

– Сидели? – машинально переспросила Лиля. А потом словно проснулась, выпалила: – За что? – И в вдогонку: – Ну и что!

Нет, этой новостью её ни удивить, ни смутить, ни отвернуть. Удивило другое. То, как могут некоторые события из прошлого догнать человека в настоящем. Лильку догнать. И события, разговоры, происходившие тогда, которые, казалось, исчезли из памяти насовсем, потерявшие свою ценность, да и были ли они ценными, может так, болтовня просто – вдруг обретают новый смысл и даже кажутся какой-то подготовкой к будущему. «Если что-то случается или, наоборот, не случается, в конечном итоге оно всё предопределено заранее»*, как говорится.

Тюрьма да сума миновали семью Лили – повезло, но тема в разговорах всплывала неоднократно. Особенно в детстве всплывала, или, точнее, в отрочестве.

– Туда просто так не попадают, – утверждала Елизавета Васильевна. – Без вины виноватые.

– О чём ты говоришь, ба? Как это не попадают? А 37-й год? Вспомни! А после войны? Сколько было репрессированных!

– Ты времена не сравнивай, Лилюш. Кесарю – кесарево, прошлому – прошлое. Я тебе про нынешнее толкую. А если уж пуститься во все тяжкие, про карму и прочие буддизмы да эзотерики, то каждому воздаётся по делам его самого или его рода. Суть не в том.

– А в чём?

– В искуплении вины, в раскаянии.

Лилька трясла в возмущённом несогласии золотыми пружинками на голове, собранными в хвостики, собиралась спорить или расспрашивать, но приходил дед Гриша:

– Лизонька, не заводи внучку, мала она ещё для твоих разговоров.

– Ничего и не мала! – переключалась Лилька на дедушку, чего тот, собственно, и добивался.

– Поди, взрослая уже, – соглашалась с ней Елизавета Васильевна. – Вон уже соседский оболтус, Вовка, третий круг на велосипеде мимо нашей калитки делает, выглядает. Того и гляди, шею свернёт.

– Ну, ба!

– Ну, Лиль, – улыбалась бабушка. – Клумбу у кинотеатра ещё не обдирал? Или мамкиной обходится? А насчёт вины да тюрьмы скажу так, внуча. Бывает разное. И несправедливость, и наговор. Только если уж попал человек в тюрьму да за дело, но не раскаялся; все кругом виноваты у него, подставили, воспользовались, наклеветали, а он, мол, белый да пушистый – бедовый то человек. И случись ситуация вновь, искушение какое, он опять сжульничает, украдёт или убьёт, не дай бог, потому что вину свою по-настоящему не признал. И ничего не понял, урока жизненного не получил, опыта не вынес. Обозлится на мир вокруг, а надо бы – на себя.

Лиля хмурилась, бровки в кучку, пропускала сквозь себя слова бабушкины. Хотелось возразить, очень хотелось, ну вот просто до чесотки на языке. Чего это взрослые правыми себя считают во всём? Но мысли, в отличие от бровей, в кучку не собирались, уж больно тему серьёзную затронули. А разговоры о сидельцах велись не просто так, а из-за давней бабушкиной подруги, Зои Михайловны, или Зоси, как называла её бабушка Лиза. Дружили они лет тридцать, наверное. Годом ранее овдовевшая Зосенька решила вдруг устроить своё личное счастье. Недолго раздумывала, написала объявление в местную газету.

– Ты с ума, что ли, сошла, Зоська? На старости? – прокомментировала Елизавета Васильевна поступок подружки.

– С чего вдруг старость? Я женщина ещё ого-го и помоложе некоторых буду! – парировала та. – На целых десять лет.

– Так и ума поменьше, выходит, Зося, на целых десять лет. В газету-то писать зачем?

– А где я тебе нормального мужика найду? У нас на районе все заняты, бабы наши не то, что дарить, на прокат даже не дают картошку выкопать! Подруги, вон, и то делиться не желают, – пыталась шутить Зоя Михайловна.

Бабушка качала головой. С одной стороны, Зоську понять можно, а с другой – Елизавета Васильевна находилась в полной уверенности, что на призыв «ищу порядочного мужчину, работящего, доброго, непьющего», претенденты, конечно, посыпятся как из рога изобилия, «но все – оттуда, Зося!»

– Откуда, ба? – Лиля не раз присутствовала при беседах давнишних подруг. Любила очень с ними чаёвничать, слушать воспоминания о юности, рассуждения о современных реалиях. Бабушка никогда внучку не прогоняла, разговоров не прекращала. Пусть, мол, слушает. Глядишь, на наших ошибках чему научится да на грабли поменьше наступать будет.

– Из исправительных учреждений, вот откуда. Из колоний, в основном, и посыпятся. И все, как один, ни в чём невиноватые. Ты только посмотри, кто ей уже написал, – Елизавета Васильевна разложила по столу с пяток писем.

Почерк, Лилька посмотрела, закачаться можно: каллиграфический, буковка к буковке. Убористый, с завитушками.

– Прям барокко. Иль рококо, – разрисованный ручкой конверт: розы, дивные птицы по краям, у бабушки вызывал лишь едкие замечания. – Какие таланты пропадают, подишь ты. Сколько охотников за счастьем!

– И ты никому из них не веришь, ба?

– Нет. Написал бы честно: виноват, согрешил. Вину искупил заключением, раскаиваюсь. Так ведь нет. Все, как на подбор, из выступления Хазанова. Велят жарить цыпочек одиноким интеллигенткам. Но дело же не в моей вере, а в Зосиной. Любой её выбор мы примем, но будем начеку.

К счастью, быть начеку не пригодилось и жарить цыпочек не пришлось. Зоя Михайловна вышла во второй раз за отставного военного. Познакомилась с ним в санатории. И ему уже не только жарила, запекала цыпочек, уточек, но и борщи варила. А картошку новый муж выкапывал на загляденье – одной левой.

И сейчас, когда Лилька услышала признание Андрея Сергеевича, когда он собирался с духом выложить начистоту часть своей биографии, она желала лишь одного: чтобы Петров-старший не сказал того, что он ни в чём не виноват, что все вокруг такие-рассякие, один он хороший. В голове стучали молоточками бабушкины слова: просто так туда не попадают.

– За что сидел? Сидел, Лиля, за дурость свою. За трусость, жадность и наш родной «авось пронесёт». Не пронесло. Да и поделом мне. Виноватить некого. Только себя.

– Господи, спасибо, – прошептала Лилька.

– Что? Ты что-то сказала?

– Нет, нет, ничего.

– Точно?

– Точно.

– Ладно, принято. Моя статья 216-я, часть первая: нарушение правил безопасности при ведении строительных работ, что повлекло по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью человека и ущерба в крупных размерах. Прокурор попросил три года. Пока шло следствие, рабочий умер. Часть первая превратилась в часть вторую. И дали пять.

– Как умер? – Лилька всю щеку изнутри сжевала от переживаний, пока Андрей Сергеевич цитировал наизусть свою статью. Чеканил каждое слово. – Как пять?

– Вот так. Вот так, Лиля. Родне я запретил вмешиваться, взятки давать и просить какого-либо снисхождения. Гибель человека, скажу, потрясла меня настолько, что в тот момент я и сам был бы рад повеситься, но не хватило смелости. Распалась личность моя после приговора, можно сказать, на атомы. Собирал потом долго. Повезло на людей, что поддерживали, не дали сломаться. Семья помогала. Письма писали, посылки слали. Оксанка приезжала на свидания. Я говорил ей: не жди. Разведёшься – пойму. Она только материлась на меня. Щас, говорит, шнурки поглажу и разведусь. Мы ведь с ней вместе со школы. Учились в параллельных классах, а когда в девятом нас соединили, тогда мы и разглядели друг друга. Потом – в институт вместе, только факультеты разные. Поженились после первого курса. Родители – против. Что мои, что Оксаны: рано, куда спешите, нет вам ни родительского благословения, ни помощи. Никакой. А мы записались на лето в стройотряд. Денег на праздник свой слегка заработали. А на торжество явились в чём? Смех один! Я в джинсах, она в платье с выпускного, обрезала, супермини такое вышло. Смеялись: невеста – трусы наружу. Вместо букета – воздушные шарики. Вечером собрались в кафешке при парке с нашими друзьями. Напились до безобразия, но без хулиганства. Веселились как могли. Бегали на аттракционы. Пацаны выделывались, барышни визжали. Потом шарики в небо отпустили. Подарочные деньги прокутили, на теплоходе вечернем катались. Дети, считай, – только-только по восемнадцать всем стукнуло!

Лилька слушала, больше не перебивала. Сначала на качелях эмоций откачалась то вверх, то вниз: то – жалко, то – нет. После смирилась. Ничего не изменить теперь, человека не воскресить, виновник понёс наказание. И теперь будто кино смотрела или спектакль в театре. Видела как наяву: юного Андрея в джинсах с толчка, у спекулянта купленных на свадьбу вместо костюма; милую Оксану в мини, на длину которого бы плевались сердито все бабки у подъезда; босоножки красные на каблучке; волосы на ветру, словно флаг реют; смех вокруг счастливый, весёлый шум, карусели, брызги шампанского… Эх, от такой свадьбы и она бы не отказалась! Куда лучше, чем все эти кринолины, пупсы на машине, выкупы и конкурсы. Хоть сейчас бери и представляй, Макса и её, Лильку, в роли молодых. С шариками. Она бы, Лилька, ещё и в хвостики свою гриву собрала, как в школе. Вот было бы славно, озорно и по-настоящему! И ей очень просто было представить себя в этом воздушном, розово-зефирном образе, но представить Максима Петрова вдруг оказалось сложно. Какой он сейчас? Такой же или изменился? Когда они виделись в последний раз?

Со дня окончания школы прошло восемь лет. На первые три встречи одноклассников Макс ещё приходил. Ничуть не изменившийся со времён учёбы: высокий, смуглый шатен с причёской, как у Ди Каприо, с ехидным взглядом тёмных глаз, похожими на ягоды недозревшей черной смородины. И вылитый отец, как выяснилось. Приходил и, кажется, пытался вызвать Лильку на разговор. А она смутилась. Испугалась. Того, что он опять будет ёрничать, источать сарказм. Того, что снова поведёт себя как дурак, а она разозлится, слово за слово, и: привет, ссора. Лилька тогда как и на школьных переменках, старалась избегать Максима изо всех сил и со всех ног. Для чего, спрашивается? Для того чтобы пять лет спустя поехать в отпуск, в Москву, и найти его – ну не странная ли ты дамочка, Лиль Сергеевна?

Она повернулась к Петрову-старшему, разглядывая его лицо. Вбирала каждую черточку: от прямого носа с едва заметной горбинкой, высокого лба, короткостриженых волос до ямочек на щеках и подбородке. Сканировала. Подобно камере сканировала, чтобы после загрузить снимок в свою память, обработать в мозговом фотошопе: в фантазиях нарисовать портрет Макса повзрослевшего, но, конечно, не настолько как его отец. А потом вставить получившийся образ в свадебные мечты. Лилька так старалась, так старалась, что рот приоткрыла от усилий. И выглядела она со стороны, наверное, не мечтающей девицей, а испуганной курицей. Рыжей квочкой, которая бегает как припадочная с раскрытым клювом и зовёт цыплят. Помнится, у бабушки Лизы бегала одна такая по двору.

– Я тебя пугаю, Лиля? Вид у тебя несколько…

– Ой, нет, Андрей Сергеевич. Не пугаете. Не пугаешь, то есть. Я просто чуть отвлеклась, о своём задумалась.

– О своём женском?

– Типа того. Но я уже здесь. Вернулась. Продолжай, пожалуйста.

– Ну, а потом, к концу второго курса сынок родился. Мы квартиру снимали тогда, а с ребёнком нас попросили. Не знаю, как выкрутились бы, хоть знаю точно, что выкрутились бы. Но тут родители внука увидали, сменили гнев на милость, смирились с нашим своеволием, предложили помощь. Оксанка на заочное перевелась, я на очном остался, ночами, выходными подрабатывал. Жить стали с тестем и тёщей. Быт наладили, отношения с роднёй тоже. После института призвали, отслужил. Работу тесть подогнал мне. К своему знакомому на стройку. В городе как раз бум начался, дома новые росли один за другим без перерыва. Сначала – рабочим, затем бригадиром, прорабом. Через пару лет вакансия по моей специальности освободилась – инженер по охране труда и техники безопасности. Всё шло как по маслу. Работа мне нравилась, я знал её от и до! Правила, инструкции более-менее соблюдались. Чувствовал я, что не зря хлеб свой инженерский ем. Но тут объявили конкурс на строительство нового жилого микрорайона в городе. И выиграла его наша контора. Одно из преимуществ, благодаря которому мы победили, – скорость возведения. Сжатые сроки. Быстро и качественно. Не тормозни, сникерсни, – усмехнулся Андрей Сергеевич. – Дальше всё понятно?

– Понятно, – буркнула Лилька, – тебе предложили много денег, чтоб ты не лез со своей дурацкой самодеятельностью по технике безопасности и закрыл глаза на нарушения при выходе рабочих на смену, да? Они вызывались на сверхурочные, нещадно? И ведь наверняка соглашались добровольно!

– Конечно. А кто откажется от двойной оплаты?

– И по фигу на здоровье людей, на их состояние. Лишь бы уложиться в срок, который заранее был нереальным при соблюдении всех правил.

– По фигу.

– И так всегда. И везде, – мрачно заключила Лиля.

– Нет. Не всегда, и не везде. К счастью, ты не права.

– Права. Но спорить не хочу.