Старый приемник

Я просыпаюсь под звуки моего любимого романса.

«Динь-динь-динь – колокольчик звенит…»

Ангельский голос уплывает к небесам, мне хочется заплакать, я прижимаю к себе плюшевого медвежонка, который остался после выросшей дочери.

Динь-динь-динь…

Я уже плачу. Меня переполняет любовь, нежность. Но рядом никого. Только старый плюшевый медвежонок, который помнит руки моей маленькой дочери.

Странно. В доме тишина. Откуда же взялся звук? Я же только что слышала песню в исполнении Евгении Смольяниновой «В лунном сиянье»!

Я выхожу в прихожую. Здесь стоит старый приемник. Он точь-в-точь такой же, какой я подарила когда-то сыну на день рождения.

Когда это было?..

Четыре подружки. Презентация книги. Ирка, журналист, как и я, написала хорошую женскую повесть. Про любовь. Про иллюзии и разочарования. Про жизнь. Мы наглые и самоуверенные. Всё еще впереди.

Тогда приемник украли. Прямо на Иркиной презентации. Он стоил более ста долларов – большие деньги по тем временам.

Ирка вернула мне их с обидой:

– Украли, а я что, виновата? Это вечно пьяный поэт виноват.

Может, и правда, поэт, наш общий знакомый, был виноват: подарил кому-нибудь от широкого сердца. Не свое – не жалко. А может, и нет. Разве в той суматохе, что была на презентации, концы найдешь? Как бы там ни было, давала я приемник лично Ирке.

Первая трещина в отношениях.

Затем обиды, что не признают ее, не ценят. Она же писательница. А я должна повлиять-подействовать на своего мужа: он ведь руководит писательской организацией. Ирка хотела, чтобы ее приняли. Какой-никакой, а статус.

Но мужчины терпеть не могут дамские романы. Что тут поделаешь?

Потом заболела Наташка. Первая из нас. Надорвалась над своими диссертациями. Тоже что-то все пыталась доказать. Кандидатская, потом докторская.

Затем другая Ирка, цветочница, покончила с собой. Тоже не хватило любви. И признания. Выбросилась с десятого этажа гостиницы.

Нас осталось с Иркой-писательницей двое.

Поймала себя на мысли, что стою, прижавшись к косяку двери, и смотрю на старый приемник. А он продолжает что-то мурлыкать.

Странно, я его точно не включала.

 
Вот и все.
Вот и кончились все наши беды.
Посижу
Помолчу перед тихим окном,
Пересказаны сказки
И песни пропеты,
Но идет ко мне девочка —
Маленький гном… —
 

это мои мысли в такт мелодии.

А старый приемник ворчит дальше:

 
Милая моя,
Солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретимся с тобою…
 

Жизнь замыкает круг.

Эх, милый мой приемник! Если бы я слышала, точнее, слушала твои песни раньше!

Спешила, торопилась, сердилась, нервничала, обижала, не ценила, не понимала, высокомерничала, гордилась, задирала нос, врала.

Да, да, верно, приемник, гнала я на красный свет на немыслимой бешеной скорости.

Амбиции. Амбиции. На пустом месте.

 
Отцвела черемуха, зацвела сирень,
У тебя душа поет, у меня ж мигрень.
Распустилась по весне и увяла вновь
Белая черемуха, первая любовь…
 

«Хорошо там, где есть „Радио Дача“», – говорит приемник.

Да, приемник, хорошо, если есть дача. Туда можно убежать, уехать…

 
Осенью, как всегда, небо с проседью.
Ты грустишь и глазами печальными провожаешь…
Ну что мне делать, как его забыть?
Я научусь тебя любить…
Ты грустишь. Я грущу…
Сыграна эта партия.
Полчаса до полуночи…
Ну что мне сделать,
как помочь его забыть?
Шумит осенний дождь…
Не оставляй меня одну…
………………………..
 
 
Но идет ко мне девочка —
Маленький гном
В колпачке и пижаме,
Заберется на плечи
(Наши стены окажутся нам не тесны)
И расскажет мне сказку,
И станет мне легче,
Оттого что на свете
Существуют птенцы…
 

И опять приемник. И опять песня:

 
Мы будем вместе, я знаю,
Таких, как я – не бывает,
Таких, как ты – не теряют,
Мы будем вместе, я знаю…
 

Ничего я не знаю, приемник. Да, я стала мудрее, спокойнее, терпимей. Научилась радоваться мелочам. Но еще не научилась забывать. Людей, что были рядом. Тех, кого когда-то обидела. У кого не попросила прощения.

Мне еще очень многому надо учиться.

Теперь уже в новой роли. Которая, надеюсь, тоже не последняя…

«Мне бы стать бы синей-синей птицей…» – поет Владимир Маркин из моего старого приемника. Который все еще нужен. Который все еще служит верой и правдой.

У нас еще много работы.

И приемник мигает мне своими синими глазами…

Соседи

Мы переехали в Новосибирск, когда дети были еще маленькими: пять лет да четыре года. После большой трехкомнатной квартиры в Прокопьевске двухкомнатная запущенная хрущевка казалась крохотной и неуютной.

Но в молодости все проблемы решаются легко и просто. Это же Новосибирск! А здесь перспективы для роста! Карьера! А у мужа еще и поэтическая слава. Ведь, живя в Кемеровской области, издать книгу в Новосибирске в то время было невозможно. И первый сборник должен был вот-вот появиться.

Из всех пожиток у нас был диван, четыре книжных полки и кухонный гарнитур. Купили в редакции по блату. Связки книг и нехитрые детские вещички. Всё. Начало новой жизни.

В первый же вечер, когда дети разыгрались, услышала стук по батарее. Ничего не поняла. Затем после смеха детей звук снова повторился. И так несколько раз. Я не могла взять в толк, что это за сигналы. Ближе к вечеру в дверь постучали. На пороге стоял кругленький моложавый мужчина лет сорока.

– Я ваш сосед. Ваши дети очень шумят. Прошу их успокоить.

Я пыталась сказать, что это малыши. Они сидеть тихо не умеют, да и ни к чему это.

В ответ было:

– Пусть сидят и катают друг другу мяч. Какая вы мать, если не можете успокоить детей!

Я пыталась что-то говорить, извиняться.

Это было только началом. Сосед стал нашим кошмаром.

Мы всё делали не так.

Постиранное белье капало с балкона.

Вода в кране слишком шумела.

Холодильник очень гудел.

Мы громко разговаривали.

Наша собака лаяла.

Вначале я интеллигентно оправдывалась. Потом начала отвечать. Кратко и грубо.

Моя мама, приехав погостить к внукам, была с ним более резка. Она взяла веник и гаркнула: «Пошел отсюда, а то сейчас веником поддам!»

Самое страшное было, когда приехал мой папа-фронтовик. Он в конце жизни очень плохо засыпал. У него болели ноги, простуженные на войне. Он маялся, ворочался, растирал ноги мазью. И вот, когда он только задремал, его разбудил телефонным звонком сосед. А потом он появился сам. Мол, в туалете громко шумит вода.

Я впервые наорала на него. Уже не сдерживаясь.

Каждый день я мечтала о том, чтобы сосед уехал, переселился, исчез из моей жизни навсегда.

Жена соседа Нина была его бледной тенью. Она вяло поддакивала, когда он скандалил, иногда приходила сама, просила: Ловцов ругается, не могли бы вы потише…

Удивительно. Я так и не знаю, как звали соседа. Он остался в моей памяти как Ловцов.

Письма из ЖЭУ, точнее его заявления о нашем недостойном поведении, мы получали регулярно. Приходили и делегации, которые проверяли, смотрели, замеряли уровень шума воды и холодильника и просили: «Пожалуйста, как-нибудь уж решите с ним. Завалил своими кляузами».

Я бы не стала сейчас вспоминать соседа и тот кошмар, если бы не удивительная история, случившаяся в конце нашего с ним знакомства.

Я допоздна работаю. Ночью как-то особенно хорошо пишется. Тишина в доме, покой в душе и в мыслях помогают рождаться словам.

Я писала.

Вдруг на пороге появилась соседка Нина. Как она вошла – я даже не успела подумать.

– Наташа, я хочу у вас попросить прощения. За все, что мы сделали плохого для вас. Я знаю, как мы вам мешали нормально жить. Простите меня. – И она так же бесшумно и таинственно исчезла, как и появилась.

Я посмотрела на часы. Было где-то половина второго.

Утром другая соседка сообщила, что ночью, как раз в половине второго, Нина умерла.

Я обомлела. Но это не все. В это же время она, оказывается, заходила и к моему сыну. Мы уже жили в разных квартирах. Я на первом этаже, а сын на четвертом.

Я плохо помню эту женщину. А вот как она стоит на пороге и просит у меня прощения – эта картина врезалась в мою память на всю жизнь.

Ловцов в итоге продал свою квартиру. Но это было намного позже, когда я там уже не жила.

Я и сейчас, когда давно перевалила за тот возраст, в каком был Ловцов, думаю: «Как можно в сорок лет так не любить людей, так не уметь прощать их слабости, так требовать подчинения и уважения своих правил? Правил, тобой самим же и придуманных».

Мне рассказывали, что он хороший сотрудник, конечно педант, но с ним можно работать. Так почему же дома он был другим? И почему весь его гнев обрушивался именно на нас? Потому что у него не сложилось в семье? Говорили, что от них сбежал сын и где-то погиб.

Конец ознакомительного фрагмента.