Глава 3

Осторожно, дети легко ломаются.

Юля Лемеш. Убить эмо. Лето без Стаси

Оказывается, в большой фуре всего одно место для пассажира, а я-то наивно полагала, что туда человек десять набиться может. Еще вспомнила сериал, в котором два дальнобойщика в разные передряги попадали, и расстроилась. До чего дошел прогресс – как можно было снимать кино в такой маленькой кабинке, где совершенно не развернуться? Нет, ну развернешься, конечно, и кабина сама по себе огромная, но какая-то несуразная.

– До самого Питера довезет, – шепнул мне Кирилл в ухо. – К утру на месте будем.

Я сначала обрадовалась, а потом испугалась: что я буду делать в городе два дня? Ладно, позвоню Куколке, скажу, что приехала на сутки раньше, так вышло, я не виновата. Куколка – это девочка из нашей тусовки на форуме. Я даже толком не знаю, как там кого зовут, только по сетевым именам. Мое имя в сети – Червивая Вишня, сокращенно ЧеВи, или Вишенка, кому как нравится. Сама Кукла живет в Питере и сказала, что я могу несколько дней пожить у нее. Она уже взрослая, ей девятнадцать, живет без родителей и работает в салоне красоты. Точнее, она им владеет. Папа подарил. Вот и все, что я знаю о своей сетевой подружке.

Между тем Кирилл опять принялся расспрашивать водителя о его жизни, что-то рассказывал сам. И я неожиданно поняла, что он делает это специально. Таким образом Кир развлекает человека, который нас подобрал, составляет ему компанию. Это своего рода плата за проезд. Ага, значит, надо тоже поддерживать беседу. Только неловко общаться с чужаком, стыдно. Ну, вот как разговаривать с ним, как найти общие темы, как узнать, что ему интересно, а что нет? Ну, ничего. Я смогу. Не глупее некоторых.

За окном мелькали деревни, леса и поля. Еще полчаса, максимум – час, и будет совсем темно и ничего не видно. Дома не такие богатые, как раньше, скорее добротные, но попадались и совсем страшные хибары, в которых тем не менее все равно горел свет. Как тут жить-то можно? Наверное, и условий никаких. Дорога шла ровная, с четкой разметкой, которую было хорошо видно в неровном свете фар. Даже как-то скучно. И как он не засыпает за рулем? Может, он нас затем и взял, чтобы мы его развлекали?

Я скучала, глазела по сторонам и делала вид, что слушаю нашего водителя, а сама периодически тайком наблюдала за Кириллом. У него красивый профиль. Чуть вздернутый нос. Длинные ресницы, в кончиках которых отражались огни фонарей. Улыбка очень мягкая и какая-то обволакивающая, очаровывающая. Водитель то и дело поворачивается к нему, что-то увлеченно рассказывает, размахивая одной рукой с короткими пальцами-сардельками. Лицо круглое. Глазки маленькие, шустрые. Рот ниткой, почти без губ, словно ножом прорезали. Нос курносый. На голове залысина. Волосы… пегие? Цвета мышиной шерстки после дождя. Сам толстый, пузатый, похож на одуванчик, с которого неровно слетел пух. Из-под майки проглядывает густой подшерсток, руки тоже покрыты темными, волнистыми волосами. Эх, волосатый одуван какой-то! И голос у него такой располагающий. Вот у Володи был просто голос, Кир говорит тихо и вкрадчиво, а голос этого дальнобойщика слушать хочется. Как интересно путешествовать, столько всего узнаешь!

– Ты чего так на меня смотришь, красавица? – заметил водитель мой изучающий взгляд.

– Мне, глядя на вас, холодно становится. Как вы не мерзнете в майке в такую холодрыгу? – улыбнулась я, на всякий случай нащупав руку Кирилла. Он тут же сжал мою кисть, словно поддерживая.

– Для этого здесь есть кондиционер. Всегда двадцать пять поддерживает и зимой и летом. А вообще с моей шерстью, – он провел ладонью по груди и рассмеялся, – можно спать на снегу, она меня согреет в любой мороз.

– А вам одному не страшно ездить на такой огромной машине? Вдруг бандиты? – робко продолжила я расспрашивать.

Кирилл повернулся и посмотрел с благодарностью. Кажется, его язык уже устал молоть всякую ерунду.

– Вдвоем – значит, делиться выручкой, а она не такая большая, чтобы половину отдавать кому-либо. Я по этой дороге лет пять езжу. Каждый камень и придорожный столб как отец родной. Вот ближе к Твери начнут охотиться гайцы – удалые молодцы. Но мы их фишки и секреты знаем, места засады, радары. «Я знаю все твои трещинки, ага-ага», – вдруг пискляво пропел он с восточным акцентом. Я прыснула, ткнувшись носом в плечо Кириллу. – Нас голыми руками не возьмешь! Да и по рации ребята предупреждают заранее. А на случай нападения бандитов у меня есть бейсбольная бита и для совсем непонятливых – пистолет.

– Настоящий? – ахнула я, прижавшись к Кириллу плотнее.

– Конечно. Кто же с игрушечным пистолетом на трассу выходит?

– А ваша жена не переживает, что вы так часто отсутствуете? Все-таки страшно, мало ли что в дороге случиться может? – Надо же, разговаривать с незнакомцем совсем не трудно, а я так боялась.

– Переживает, родимая, конечно, переживает. Но если любишь кушать хорошо и в модных шубках ходить, то придется мириться с какими-то неудобствами. Я могу хорошо за сезон заработать. Да и некогда ей скучать, она в Тарту с детьми сидит. Другие вон стоят днями, а я постоянно за рулем. «Дорога – мой компас земной, а удача – награда за смелость!» – опять затянул фальшиво басом.

Рация запищала матом. Из короткого сообщения мы узнали, что впереди засада. Петр чертыхнулся и сбавил скорость. Мы проезжали мимо каких-то огромных озер. Я смотрела, как ярко-розовые лучи солнца, скрывшегося за угольно-черным лесом на горизонте, прорезали чернильное небо. Сам горизонт оставался бледно-желтым, разделяя небо и землю, словно прослойки белого шоколада разделяют шоколадный пломбир. Тяжелые тучи были похожи на взбитый черничный мусс с вкраплениями малинового варенья из солнечных лучей. И вся эта красота отражалась в зеркальной глади воды.

– Что это? – обалдело смотрела я на озера.

– Иваньковское водохранилище, – раздраженно отмахнулся Петр.

– Московское море, – влюбленным голосом произнес Кирилл. – Потрясающе… Вот бы сюда на рыбалку…

– Скоро посты, – буркнул водитель.

– Прятаться? – забеспокоился Кир. – Нельзя же втроем.

– Нет, сиди. Нормально все будет. Просто подружку свою прикрой, когда скажу. Она такая мелкая и черная, что ее в темноте не разглядят.

Дальше мы ехали молча, в некотором напряжении. Петр – так звали водителя – был явно чем-то недоволен. Я смотрела, как свет фар освещает серое полотно дороги. Глаза слепили встречные машины. Некоторые начали как-то странно подмигивать.

– Ну точно, засада близко, – кивнул Кирилл.

– Вижу, – нахмурился водитель и ощутимо сбавил скорость.

Мы поехали медленно-медленно.

– Откуда вы знаете? – спросила я.

– Видишь, встречные мигают? Значит, впереди стоят гаишники и ловят нарушителей.

И действительно, через пару минут в темноте замаячили светоотражающие полоски и желтые жилеты. Один из них махнул полосатым жезлом и указал на обочину. Петр тут же засуетился, достал документы и побежал к стражам дорожного порядка. Я вопросительно посмотрела на Кирилла. Он пожал плечами:

– Мы ничего не нарушали так вот явно. Думаю, что все нормально будет. У тебя документы с собой?

– Да. А если они меня ищут? Может быть, мама в милицию позвонила?

– Может быть. Ты ей совсем ничего не сказала?

– Ты же слышал. Он вздохнул:

– Думаю, что она бы сначала дозвонилась до тебя.

Петр вернулся в кабину, растирая озябшие плечи. Волоски на руках смешно стояли дыбом, кожа покрыта пупырышками.

– Что там? – спросил Кирилл.

– Документы проверили. Сказали, что впереди дорогу ремонтируют, просили не нарушать и ехать осторожно. Ну, полетели! – Он повернул ключ. Мотор глухо зарычал, и машина мягко тронулась с места. – Чего перетрусили-то, бродяги?

Кирилл нервно дернул плечами.

– К Твери подъезжаем. У меня тут женка живет. Если б не груз, то я б к ней заехал, – довольным голосом сообщил водитель.

– То есть как тут жена живет? – не поняла я. – Вы же говорили, что она в Тарту…

– Не-е-е, – протянул Петр со смехом. – В Тарту у меня законная супружница, а тут женка. Как бы тебе объяснить? Ну, это…

– Любовница, – спокойно подсказал Кирилл.

– Нет, женка.

– Как это? – вытаращила я глаза.

– Ну что ты как маленькая, в самом деле? – улыбался он. – Любовница – это временное увлечение, а женка – это серьезно и с детьми.

Меня словно водой ледяной окатило.

– И много у вас… жен с детьми? – заикаясь, спросила я.

– Три штуки. Детей у меня четверо – три мальчика и девочка. И своих еще две дома. Девочки.

– А они знают о существовании друг друга? – пробормотала я, чувствуя, как холодеют руки и ноги.

– Да что я, дурак, что ли! – рассмеялся он противно.

– Но дети? – недоумевала я. – Им же нужен папа. Настоящий папа. Родной папка…

– Я о них помню, – со знанием дела заверил меня Петр. – «Утром мажу бутерброд, сразу мысль – а как народ? И икра не лезет в горло, и компот не льется в рот».

Меня затрясло. Я отвернулась, чтобы не видеть его отвратительной, блестящей от жира физиономии. За окошком все еще мелькало Московское море. Я вспомнила, что, дожив до пятнадцати лет, еще ни разу не была на море и не летала на самолете. Мы просто не могли себе этого позволить. Отец никогда не помогал нам. Я даже его толком не помнила. Он остался в памяти каким-то расплывчатым серым пятном, которое первое время еще поздравляло меня с днем рождения. Он уехал на Север на заработки, и больше мы с мамой не видели ни отца, ни уж тем более его заработков. Мама всегда крутилась, как могла, что-то шила, переделывала дешевые вещи, купленные на рынке или в секонд-хенде. Маленькой я часто слышала, как она плачет ночами. Не тихо, а рыдает в голос и что-то шепчет, причитает. Я тоже плакала тогда. Думала, что, если бы у меня был папин телефон, я бы ему позвонила и попросила вернуться. Казалось, что его можно убедить бросить свои «заработки» и приехать к нам. Однажды я нашла мамину записную книжку, а в ней папин телефон. Пока она была на работе, я позвонила ему, сказала, что нам очень плохо без него, что у нас не всегда есть продукты, что иногда мы сидим на одной гречке, и я ее ненавижу. Он начал орать, что это мать подговорила меня, что мы ни копейки не получим и чтобы я не смела больше его обманывать. Больше я не звонила ему никогда.

Во мне просыпался вулкан, который спал эти несколько лет. Гнев, подобно лаве, стремительно поднимался откуда-то из кончиков пальцев на ногах, пропитывал каждую клеточку организма отчаянной ненавистью и беспомощностью. В самом центре груди образовалась огромная рана, готовая прорваться и вылить всю боль на это существо, именуемое себя отцом.

– Да как вы смеете? – прошептала я сквозь полившиеся слезы.

– Варь, ты чего? – испугался Кирилл.

– Да как вы можете! – не заметила, как начала повышать голос, срываясь на крик. – Вы знаете, что значит ходить в школу и слышать «безотцовщина»? Вы знаете, каково это носить обноски с соседского ребенка, который еще про это и растрепал всему двору? Вы знаете, что значит идти по рынку летом и не иметь возможности купить черешню? «Утром мажу бутерброд!» Да что б он вам в рот не полез! Остановите! – Я принялась дергать за ручку, желая немедленно выйти из кабины.

– Варя! Варя! Успокойся! – Кир схватил меня за юбку одной рукой, второй принялся ловить руку, пытающуюся открыть дверь на ходу.

– Не трогай меня! Остановите!!! – заорала я, обливаясь слезами. – Выпустите меня! Немедленно выпустите! Икра ему в горло не лезет! Откуда ж вас, таких уродов, только берут?

Я вывалилась из кабины, больно ударившись коленкой и отбив руку, на которую приземлилась. Меня душили слезы. Я вспоминала отца, его злые слова, ночные слезы мамы и рыдала в голос, бормоча проклятия. Проклинать нельзя, это я знаю, но, если бы у нас были деньги, я бы не ехала сейчас черт-те как, я бы спала в теплом поезде на верхней полке и была бы избавлена от общества таких, как этот Петр. Кирилл взял меня за плечи и оттащил от обочины, чтобы мы не попали под колеса отъезжающей фуры. Обнял, прижал к себе крепко, начал гладить по спине и успокаивать, что-то шепча в ухо. Я не понимала ни слова, ревела, щедро орошая его свитер слезами и соплями. Он дал мне поплакать, потом достал из рюкзака бутылку воды и велел выпить как можно больше, аргументировав это тем, что обезвоженному долгими рыданиями организму нужно пополнить запасы жидкости, а то плакать будет нечем.

– Где мой рюкзак? – вдруг вспомнила я о своем багаже. – Там билет! Кирилл! Он увез мой билет!

– Не увез, я ему не позволил, – самодовольно улыбнулся он и протянул рюкзак за лямку. – Вырвал практически силой.

Я прижала драгоценный рюкзачок к груди. Кирилл посмотрел на меня, ухмыльнулся и снова обнял.

– Ты давай не реви, а то нас больше никто не возьмет. И потом, принцессы не плачут.

– Ты сильно сердишься? Ведь он мог довести нас до самого Питера, – тихо спросила я.

– Можно подумать, если я буду на тебя сердиться, это что-нибудь изменит. Пошли, моя трубадурочка, здесь позиция невыгодная. Тут нас в темноте только раздавить могут. Эх, не могла истерику закатить за Тверью.

– Кстати, я никогда не была в Твери, – выпуталась я из его рук.

– Я тоже, – довольно прищурился он. – И сигареты кончились.

– Наверняка там есть теплый вокзал, где можно переночевать.

– Может, все-таки дальше? – скривился Кир.

– Как скажешь. Ты же у меня ведущий, – легко согласилась я, зная, что все равно будет по-моему.

Мы прошли пару километров по трассе, постоянно голосуя. Машины, словно заколдованные, проносились мимо. Фуры не останавливались вообще. Легковушки двигались только в город.

Через час безуспешных попыток взять нашего драйвера и пройденной еще пары километров Кирилл раздраженно изрек очень умную мысль:

– Отвратительная позиция! Мы тут провисим до утра. Что-то мне подсказывает, что нас передали по этапу и вряд ли мы отсюда сегодня уедем. А «волна» уже схлынула. До мертвого часа далеко, но с этой позиции мы не уедем.

– Чего? – вопросительно сдвинула я брови к переносице. Слова по отдельности вроде бы знакомые и понятные, но смысл сложенных вместе от меня ускользал.

– Я говорю, – доброжелательно засмеялся он, – что Петр сообщил своим, чтобы нас на трассе не подбирали. То есть на фурах мы до Питера не доедем, а дальние легковушки не останавливаются почему-то, только местные. «Волна» – это поток машин. Уезжать и ехать лучше «на волне», то есть когда народ массово куда-то устремляется. Зависнуть на плохой позиции, как ты видишь, значит голосовать безрезультатно. Все понятно, никакой высшей математики.

– Так бы и говорил, – хлюпнула я носом.

– Да я так и сказал. Кстати, тут рядом течет река Волга. «О, Волга, колыбель моя, любил ли кто тебя, как я…» – состроив трагичное лицо, заунывным голосом продекламировал он, поэтично размахивая рукой. Я против воли хихикнула. Кир неожиданно стал серьезным и тихо пробормотал: – С другой стороны, не так уж она и рядом… Надо было карту посмотреть. Как-то я не подготовился.

– Это ты написал?

Он снова скосил на меня глаза, плотно сжимая губы в ехидной усмешке.

 
– «Один, по утренним зарям,
Когда еще все в мире спит
И алый блеск едва скользит
По темно-голубым волнам,
Я убегал к родной реке».
 

Николай Алексеевич Некрасов. На Волге. Детство Валежникова. По-моему, восьмой класс средней школы. Я в шоке.

– Ну и подумаешь… – обиделась я. – Мне Фет больше нравится. А когда мы проходили Некрасова, я болела. Вот! – и показала язык.

Он потянулся, покрутил туда-сюда головой, разминая мышцы, и предложил:

– Пошли по Твери, что ли, погуляем. У нас есть тысяча рублей, и мы можем где-нибудь по ужинать. Мадам… – Он галантно наклонился.

– Между прочим, мадемуазель, – хихикнула я, беря его под руку.

– Мадемуазель, я приглашаю вас на прогулку по старинному городу Твери.

Жаль, что не смогу показать вам всего, но мне бы хотелось, чтобы вы знали, в городе есть очень красивый Путевой дворец и Свято-Екатерининский женский монастырь. Ах, – закатил он глаза, – туда мечтает попасть каждый мужчина!

– Глупый. – Я легонько стукнула его кулачком по плечу.

– А еще там есть парк Крылова. О, кстати, именно в Твери были созданы выдающиеся произведения древнерусской литературы… Погоди-погоди… Дай-ка вспомнить… Кажется, «Повесть о Михаиле Ярославовиче», «Похвальное слово тверскому князю Борису Александровичу» и еще что-то.