Глава третья

Опять во сне встали перед ним дни его скитаний по охваченной пламенем Гражданской войны России.

Товарным поездом добрался Борис до станции Зерново. Дальше – Украина, дальше – Петлюра, а тут – красные, голод, а главное – там Варя. Он уверил себя, что она там, на юге…

Борис побродил вдоль путей, наткнулся на подозрительного красноармейца и от греха пошел на рынок. Там он потолкался среди продающих и покупающих, послушал разговоры… Около него остановился кривоносый бородатый мужик.

– Не надобно ли чего панычу? – спросил мужик вполголоса.

– Нет… – Борис нерешительно огляделся. – Мне ничего не надо покупать… а мне бы…

– Панычу треба до Украйны? – Мужик перешел совсем на шепот. – Мы это могем… Мы сами с Украйны будем…

Борис подошел к мужику вплотную и прошептал:

– Добрый человек, проведешь на Украину? Знаешь, как посты обойти?

– Знамо дело, – мужик радостно осклабился, – каждую ночь, почитай, ходим. Сто рубликов извольте, паныч, – и все будет в лучшем виде.

– Как же – я тебе деньги дам, а ты и сбежишь?

– Не извольте сомневаться, паныч, вечером с местечка в хлеба тикайте, подле дороги ждите, как меня завидите – выходьте. Туточки дадите мне пятьдесят рубликов, а как до места вас доведу – еще пятьдесят пожалуйте.

Борис прошатался по местечку до сумерек, стараясь не попадаться на глаза красным, а в сумерках спрятался возле дороги в высокой пшенице.

Когда стемнело, послышался скрип колес и на дороге показалась телега. Борис опасливо выбрался на дорогу, всмотрелся – возле телеги шел тот самый бородатый мужик, а на телеге сидело еще несколько.

– Здоров, паныч? – вполголоса окликнул Бориса знакомец. – Извольте гроши.

Борис протянул мужику деньги и пошел рядом с телегой. Шли молча несколько минут, потом с телеги донесся скрипучий голос:

– Зря ты, Матвей, паныча взял. Из-за него и нас красные постреляют.

– Типун те на язык, Васька! – вполголоса отругался провожатый. – Кажную ночь ходим, ни разу красным не попались!

– Прежде – не попадались, – проскрипел тот же голос, – а нынче – обязательно попадемся.

– Умолкни ты, окаянный! – Матвей в сердцах повысил голос. – Сглазить ты, что ли, хочешь? Всего-то версты три пройти, и обойдем все посты ихние!

– Умолкнуть? – ядовито проскрипел Васька. – А чтой-то я молчать должен? Ты-то с паныча гроши взял, вот ты и молчи, а мне ни жменечки не перепало, так я хоть покалякаю!

– Сволочь ты, Васька! – со слезой в голосе заговорил Матвей. – Что же ты, сволочь, делаешь? Мы же все через тебя пропадем! Я же тебя на телегу посадил и мешок твой взял, сам пешком тащусь – и тебе же еще и деньги плати?

– Не хочешь – не плати! – Васька заговорил нарочно громко, в голосе его зазвучала истерическая нотка. – А только точно тебе говорю – сегодня нас из-за твоего паныча красные постреляют!

Рядом с Васькой на телеге приподнялась чья-то голова, блеснули в темноте яркие белки глаз, женский молодой голос тихо произнес:

– Ты, шкура барабанная, только еще пикни – я тебе железом нутро-то прополосну!

Борис вгляделся: на телеге рядом с Васькой приподнялась молодая цыганка, в руке ее тускло отсвечивал в лунном свете нож.

– У, ведьма! – трусливо визгнул Васька, отодвигаясь от цыганки. – Креста на тебе нет, проклятое племя!

И в это мгновение впереди раздался самый страшный звук – звук передергиваемого затвора.

– Вот же ты сволочь какая, – вполголоса произнес Матвей, – накликал же Васька нелегкую!

Васька хотел было что-то сказать, но цыганка прижала нож к его боку и прошептала:

– Только пикнешь, шкура драная, зарежу и глазом не моргну!

Васька покосился на цыганку, поверил в серьезность ее слов и окончательно замолчал. Со всех сторон из пшеницы выступили солдаты.

– Кто такие, куда идете? – спросил комиссар-большевик в кожаной куртке.

– На Украйну, за мучицей, батюшка товарищ, а то голодно! – быстро ответил за всех Матвей, пока кто-нибудь не ляпнул чего лишнего.

– Все за мукой? – недоверчиво переспросил комиссар.

– Все, батюшка товарищ!

– Ладно, можете идти… кроме тебя. – Комиссар ткнул пальцем в Бориса.

– Почему же мне – нельзя? – спросил Борис, по возможности спокойно. – Мы ведь одна ватага.

– Правду он говорит? – Комиссар повернулся к людям на телеге.

– Правду, правду, батюшка товарищ! – торопливо подтвердил Матвей.

– Не тебя спрашиваю, – отмахнулся комиссар.

– Правду! – вразнобой подтвердили попутчики.

Васька покосился на цыганку и промолчал.

– Все равно, вы идите дальше, а этот останется.

Борис безнадежно смотрел вслед удаляющейся телеге.

– Почему же мне нельзя, товарищ большевик? – спросил он тоскливо, предчувствуя ответ.

– Личностью не вышел, – коротко ответил комиссар, – морда у тебя белая.

– Какой я белый? – запротестовал Борис. – С голоду за мукой иду…

– А вот в штаб тебя сведу – там и поглядят, какой ты взаправду. Стороженко, Храпцов – а ну, отведите этого в штаб!

Двое солдат вышли из общей массы, встали чуть сзади от Бориса и повели его по дороге обратно к станции.

– Братцы, – начал Борис, когда комиссар с остальными солдатами пропал из виду, – вы сами-то откуда будете?

– А тебе-то не все равно? – ответил один. – Я вот, допустим, псковский…

– А из какой же деревни?

– А тебе-то что? Ну из Надворья…

– Так я ведь в Надворье бывал, у меня там родня… – начал Борис вдохновенно врать, – дядя Ваня, что возле околицы живет, он мне родственник…

– Дядя Ваня? – заинтересовался солдат. – Это хромой, что ли?

– Во-во, он самый, хромой и есть.

– Так он не у околицы, а у пруда…

– Точно, возле пруда, это я запамятовал по малолетству… Мы в этом пруду мальчишками карасей ловили.

– Ха! – развеселился солдат. – Я ведь тоже карасей в том пруду ловил!

– Может, мы с тобой вместе их и ловили-то… то-то я смотрю, вроде человек знакомый!

– Ну надо же! – Солдат растрогался. – Где Бог свидиться дал…

– Хорошие караси в пруду были! А что в штабе-то, небось со мной и разбираться не станут: шлепнут – и все разговоры?

– Это как водится, – вздохнул солдат, – в штабе у них разговор короткий…

– Братцы, – пожалобнее начал Борис, – может, вы меня… того…

– Ты это брось, контра, – вступил в разговор второй солдат, до сих пор хранивший молчание. – Вишь, на жалость берет! Велено в штаб, значит, в штаб и поведем!

– А я бы… на водку вам… и по-человечески, земляки все ж таки… Карасей мальчишками вместе ловили…

– А сколько бы, допустим, ты нам на водку? – задумчиво проговорил «земляк».

– Да хоть бы сто рублей, – наудачу предложил Борис.

– Сто рублей – это хорошо… а то ведь правда в штабе шлепнут его без всяких разговоров… и земляки опять же…

Борис скосил глаза на небо: к луне подбиралась большая туча.

– Вот они, сто рубликов-то, – протянул он солдату деньги.

– Сто рублей – это хорошо… только комиссар-то нам… – начал раздумчиво «земляк», для верности спрятав деньги.

В это время туча наползла на щербатый диск луны, и Борис, не дожидаясь, пока размышления солдата придут в последнюю, явно неблагоприятную фазу, сложился пополам и резко нырнул в пшеницу.

– Стой, земляк! – недовольно окликнул его солдат и сдернул с плеча винтовку.

– Черт тебе земляк, – пробурчал Борис себе под нос, зигзагами улепетывая в хлеба.

– Стой, дура, я же тебя не трону! – истошно вопил солдат.

Борис бежал согнувшись, ожидая выстрелов. Пшеница предательски шуршала, обозначая его передвижение. Звук этот казался Борису непомерно громким.

– Стой же, контра проклятая! – Оба солдата начали палить по хлебам, но в сгустившейся темноте это было совершенно безнадежно.

Борис проснулся и долго лежал, глядя в ночное звездное небо, вспоминая наяву, что случилось дальше. Солдаты, постреляв, ушли, переругиваясь, а Борис, отлежавшись, потихоньку пошел прямо по полю в том направлении, куда уехала телега. Версты через полторы он отважился выйти на дорогу, а к рассвету вдали показались дома и железнодорожная станция.

– Какое село? – спросил он у мальчишки, что гнал в поле четырех коров.

– Отрадное, – бросил тот не оглянувшись.

У Бориса отлегло от сердца – Отрадное было уже на Украине.

Хозяин гостиницы «Париж» Ипполит Кастелаки был вдов, немолод и неизлечимо болен. Дела в гостинице шли плохо, хоть Феодосия и набита была приезжими. Но платили они неаккуратно, ломали мебель и рвали и без того дырявые простыни, а некоторые вообще норовили съехать, не заплатив. В этот вечер Кастелаки долго подсчитывал убытки и вздыхал сам себе. В комнате была страшная жара, потому что он боялся раскрыть окно, чтобы не влезли и не украли кассу.

Наконец хозяин гостиницы закрыл учетную книгу, убрал в потайное место тонкую пачку денег, горестно пожевав над ней губами, и разделся до кальсон. Напоследок он приоткрыл дверь и прислушался. Была глубокая ночь, все постояльцы гостиницы «Париж» давно спали. Кастелаки с облегчением запер дверь в свою комнату и сел на кровать, скрипнув пружинами. Не глядя протянул руку, взял с комода графин с несвежей третьегоднишней водой и растворил в стакане порошок, что дал ему аптекарь Гринбаум. Порошок якобы помогал от печени. Кастелаки выпил лекарство поморщившись, привычно ругнув Гринбаума, погасил лампу и долго еще сидел на кровати, почесываясь и вздыхая. Наконец его сморил тяжелый сон – не иначе Гринбаум подмешивал в порошок снотворное.

Проснулся Кастелаки от того, что почувствовал в комнате присутствие чужих людей. Не открывая глаз, он с ужасом понял, что сбылись самые страшные его опасения: воры проникли в гостиницу и теперь ищут деньги. Он лежал, обливаясь холодным потом, и думал, что делать: закричать – авось кто-нибудь услышит и придет на помощь – или же притвориться спящим, пускай они забирают кассу, а его оставят в покое. Его колебания были прерваны самым недвусмысленным образом: мощная рука отбросила одеяло и встряхнула несчастного хозяина гостиницы так, что у того клацнули немногие оставшиеся зубы.

Кастелаки открыл глаза. Прямо перед собой увидел он равнодушное бритое лицо. Голова тоже была обрита наголо. Глаза, и без того узкие, прятались в складках век.

«Татарин!» – понял Кастелаки.

Одет был человек в кожаную жилетку, под кожей голых рук, как змеи, перекатывались мускулы.

– Ну? – спросил страшный татарин.

Кастелаки молчал, потому что от ужаса у него перехватило горло.

– Ну? – повторил татарин.

– Д-деньги там, – прохрипел несчастный Кастелаки, указывая пальцем укромное место.

Две руки протянулись сзади, подняли его за плечи и опять швырнули на кровать. На удар болью отозвались все внутренности и жалобно скрипнули старые пружины.

– Говори, овечье дерьмо, кто позавчера убил этого, в черкеске, который у тебя номер брал.

– Его же забрали в контрразведку! – в полном изумлении пролепетал Кастелаки. – Сказали ту… – тут несчастный хозяин икнул от страха, – турецкий шпион.

– Значит, он его убил, а сам тут же в номере спать лег? – издевательски продолжал бритый. – А ты небось ничего не видел и ничего не знаешь?

– Так точно. – От страха Кастелаки стал выражаться по-военному.

– Что нашли при нем?

– Ни… ничего не нашли, – ответил чистую правду хозяин, – они, из контрразведки-то, ругались очень, что не нашли.

– Кто еще был с ними вечером?

– Никого, – испуганно бормотал хозяин, – они только вдвоем сидели, в карты играли…

Страшный татарин быстро ткнул хозяина кулаком в живот. Больную печень пронзила ужасная боль, и Кастелаки закричал громко, по-звериному. Стоявший сзади слишком поздно успел зажать ему рот.

На крик где-то наверху хлопнула дверь, чей-то голос спросил сонно, будет ли покой в этом клоповнике, потом кто-то нервный потребовал хозяина.

Кастелаки смотрел бессмысленными глазами, ничего не соображая от боли. Стоявший сзади вышел на свет, подошел к двери, прислушиваясь, потом быстро замотал Кастелаки рот тряпкой, а на голову натянул мешок. Они подхватили слабо сопротивляющееся тело и вытащили его в открытое окно. Кастелаки чувствовал, что его тащат, потом фыркнула лошадь, и его погрузили на повозку. Мотаясь по дну арбы и подпрыгивая на ухабах, Кастелаки вспомнил, что нужно было сказать похитителям про лакея Просвирина, что тот разговаривал с убитым, приносил вино в номер, а он ничего не знает. Но печень болела невыносимо, к тому же он начал задыхаться под тряпкой. Сердце поднималось к горлу, он чувствовал, что оно хочет выскочить из груди. Наконец при сильном толчке в голове у несчастного хозяина гостиницы «Париж» вспыхнул яркий неестественно белый свет, и он перестал ощущать боль и неудобства.

Арба остановилась на берегу моря, татары вынесли бесчувственное тело на обрыв и сняли мешок. Ипполиту Кастелаки было уже все равно. Бритый вытащил нож, приложил его ко рту своей жертвы, убедился, что Кастелаки не дышит, и огорченно поцокал языком. Потом он привязал к телу большой камень и выбросил труп в море.

После полудня Спиридон, напряженно вглядывавшийся в горизонт, вдруг закричал что-то по-гречески. Его подручные засуетились, фелюга развернулась и стремительно понеслась к видневшемуся вдалеке берегу.

– Что случилось? – встревоженно спросил Борис.

Тот отвечал неохотно, было видно, как он озабочен:

– Кто его знает… Плохие люди… Грабить могут, убивать могут…

– Пираты, что ли? – изумленно спросил Борис.

– Не знаю, какие такие пираты. Плохие люди. Прятаться надо.