– Ну вот я и говорю! – кивнула Элеонора Григорьевна. – Пропускает столько из-за тренировок! Олимпийский резерв… Мы уважаем спортсменов, конечно, наша директор Луиза Ивановна всегда так говорит…

– Но они такие же, как все! – улыбнулась маленькая женщина в очках с фиолетовым отблеском на стеклах. – Спрос с них должен быть такой же. Чем они лучше?

– Ничем! – поддержала ее еще чья-то мама. – У нас все равны! Демократия!

– Равенство вообще-то закончилось вместе с социализмом… – пожал плечами Антон.

– Вот! А я думаю – откуда это у Ласточкиной? – ухмыльнулась классная.

– Яблоко от яблони… – блеснула очками маленькая родительница.

– Дисциплина… да… Ну, а во‑вторых… – Классная облизала губы и чуть помедлила, пристально глядя на Антона. – У вас же не все в порядке в семье, так? Почему ваша жена не приходит на собрания вот уже два года?

– Вы что, с ума сошли? Я вам про школьную порнографию говорю, которую они снимают и смотрят на переменах, а вы мне про опоздания и…

– Собой займись! У себя в огороде ковыряйся! – громко посоветовала ему крупная женщина с очень небольшой головой, крашенной в разноцветные перья – желтые, оранжевые, черные, белые, председатель родительского комитета. – Орет, пришел… Как с учителем разговаривает… Планку задрала твоя Ника, вот под нее все учителя задания дают. Вы определитесь: или у вас спорт, или вы учитесь. А то везде хотите успеть… А так не бывает! Об этом лучше поговорим, это всем интересно, а какое-то там порно-шморно… Я вообще про это знать не хочу! Дети балуются кто как может, что мне до этого дерьма, если это правда, конечно… Они ж дети еще!

– Нинель Вениаминовна, Нинель Вениаминовна… – заторопилась классная. – Давайте не будем ссориться… В каждой семье проблем хватает, дети все хорошие, класс очень недружный стал, но дети по отдельности все хорошие!

– Ага, особенно те, кто напились на дискотеке под Новый год и в блевотине своей на первом этаже валялись, – сказал Антон, убирая в портфель планшет, куда он собирался записывать важную информацию.

– Как же так можно о детях говорить! – покачала головой чья-то мама с налысо выбритыми висками и большими командирскими часами на запястье, Антон потом пытался описать Нике ее, она догадалась, что это скорей всего Пашина мать.

– Откуда знаешь-то? – Нинель Вениаминовна называла Антона на «ты», возможно, потому, что их дети учились вместе с первого класса.

– Да я сам видел, – пожал плечами Антон. – Приходил за Никой, встречал после дискотеки.

– А меньше пасти надо детей! Больше самостоятельности им давать! – сказала все та же мамаша с бритыми висками. – Мы, что, сами в юности по кустам не бегали, не прятались от родителей? – Она засмеялась, оборачиваясь, чтобы посмотреть, поддерживают ли ее другие. Кто-то из родителей кивнул, кто-то опустил голову – какой смысл связываться? – Свобода! Свобода им нужна! Пусть себя ищут!

– Видел, так забудь, – посоветовала ему Нинель Вениаминовна. – Что грязь тащить из дома? Школа – дом родной! Ротик на замочек и…

– Выбросить! – подхватила мама, ратующая за свободу для подростков.

– Не-ет! – засмеялась Нинель Вениаминовна. – Ничего подобного! – Она выразительно показала, как надо Антону запереть рот и куда именно спрятать.

Классная хохотала до слез вместе со многими родителями, Нинель Вениаминовна, поощренная их реакцией, сделала дубль «два» – заперла свой собственный рот на замочек, приподнялась, оттопырила огромный зад, туго обтянутый плотными светло-серыми штанами и, хлопнув себя большой рукой, еще раз показала потайное место, куда можно спрятать ключик, вдруг еще пригодится? Рот отпереть, чтобы гавкнуть…

Антон тогда пришел с собрания разъяренный, сказал Нике, чтобы она искала себе другую школу, а он пойдет договариваться о переводе.

Ника посмотрела в «Подслушано» двух других образовательных центров ее района – там то же самое, тот же мат, те же шутки, неприличные фотографии. И сказала отцу, что смысла переходить нет.

– Здесь, по крайней мере, папа, мне понятное зло. Я знаю, с кем лучше не садиться за одну парту, с кем в туалет вместе не заходить, с кем не надо ездить на экскурсии…

Антон схватился за голову.

– И ты так живешь? Давно? Ты мне ничего не говорила.

– А смысл, пап?

– И что, ты хочешь сказать – везде так? И нет других школ?

– У нас в районе, наверно, нет. Перемешали же всех. Раньше понятно было, куда не надо идти, если не хочешь напороться, а сейчас все вместе. Может быть, где-то есть в Центральном округе школы… Не знаю. А там, кстати, мажоры озверевшие, наверно. На желтых «Бентли».

– Так, и что будем делать? – беспомощно развел руками Антон. – Мне вот посоветовала твоя классная руководительница тебя на домашнее обучение перевести, если нам что-то активно не нравится в школе…

– Лялька-то? Сама она пусть на домашнее обучение перейдет, – засмеялась невесело Ника. – Учит дома наших мальчиков безопасному сексу.

– Ника! Ника, ты что говоришь…

– Пап… – Ника подошла к отцу и обняла его. – Ты в другое время рос, понимаешь? Мир изменился. Ты, наверно, не успел этого понять. Я – нормальная, приличная, ты все правильно делаешь, молодец, – Ника поправила отцу очки, – прилежно воспитываешь меня. Не беспокойся обо мне, ладно? В другую школу я не пойду, здесь я приспособилась. Из учителей у меня только две сволочи… Нет, три, наверно. Ну, третья так… Если напрямую не столкнуться, ничего, жить можно. Остальные – совершенно нормальные люди, даже есть отличные, я их люблю. Разве это не повод оставаться в этой школе?

– Дочка… – Антон, ошарашенный, крутил головой. – Когда ты такой стала? Как это случилось? Ты такая взрослая… Почему – сволочи?

– Сформулируй точно вопрос, – сказала Ника, отсаживаясь от отца, села напротив и подперлась кулаками. – Слушаю тебя, буду отвечать по одному.

– Я… Мы… У меня друзья со школы… до сих пор…

– И у меня в классе есть подружка, Таня, ты знаешь, мы с ней тоже, наверно, всю жизнь будем дружить. И еще пара приятельниц, у которых я могу узнать уроки. Дальше.

– Да нет, Ника… Ну как так?.. Что случилось со школой?.. Эти все родители… Так же не было…

– Классная такая. Рыба тухнет с головы. Как она себя ведет, как позволяет мальчикам себя вести, так всё в классе и есть теперь у нас.

– Ну а кто все эти люди, которые смеялись, когда эта бабища встала, задницей мне прямо в лицо, ужас…

– Пнул бы ее, – отмахнулась Ника. – Ей, наверно, не привыкать.

– Ужас, ужас… Нет, ну что это?..

– Пап. – Ника положила руку на ладонь отца. – Успокойся, пожалуйста. Можешь гранату в них бросить. Вам выдают гранаты на работе?

– Ника! Не смешно.

– Тогда скажи спасибо, что пока мы с оружием в школу не ходим и хотя бы курить запретили на территории школы. А раньше слева училки стояли дымили, справа их юные любовники…

Антон, не веря своим ушам, все качал головой.

– Ну как же так, Ника, почему, когда?.. Я ничего этого не знал. Ты не рассказываешь ничего…

– Я другое тебе рассказываю, пап. Позитивное. Разве нет? Про своих друзей… Комиксы всякие… Кто что смешное сказал…

– Комиксы… Какие комиксы, когда у вас такой ужас в школе…

– Это не в школе, пап. Жизнь другая, понимаешь? Не такая, как ты мне рассказывал и… – Ника хотела сказать «и мама», но осеклась. – Ну, в общем, как мне обычно говорили. Все поменялось. Вы же не хотели больше строить коммунизм или что вы и ваши родители там строили? Хотели борьбы за выживание, неравенства, чтобы была возможность стать миллиардером, хотя бы теоретически, чтобы можно было все что угодно говорить. Вот, например, задницу показывать на собрании. Снимать порноролики, просматривать их на переменах. Первый раз, когда сняли, у нас уроков не было. Все сидели, смотрели эти ролики. Потом уже спокойней стали относиться.

– И ты смотрела? – как можно нейтральнее спросил Антон.

– Я видела у Таньки в телефоне, что там и к чему, кто с кем. Нет, я не стала смотреть.

– Почему? – тихо спросил Антон.

– Почему? – изумилась Ника. – Ты меня не хвалишь, а спрашиваешь – «Почему?»

Антон кивнул.

– Хочу тебя понять, Ника.

– Испугалась, – пожала плечами девочка. – Да, испугалась! Что ты так недоверчиво смотришь? Трудно объяснить тебе.

– Ладно. – Антон обнял дочь. – Прости меня, я как-то… пропустил это все.

– Пап, все нормально, не преувеличивай.

Ника передвинулась в тень, которая сместилась чуть вправо. Что вдруг она об этом вспомнила? Просто подумала, как иногда не хватает мамы. Лучше правду себе сказать, тогда сразу успокаиваешься.

Антон раньше никогда не ходил в школу, даже на первое сентября. Вечно занятая Анна все-таки находила время, чтобы сходить на собрание или забежать в школу, принести справку, договориться о том, что Ника опять едет на сборы. Поскольку Ника отлично училась – не только для спортсменки, а на уровне школы, у нее проблем не было.

Когда у них был старый класс и другая классная, атмосфера в классе была нормальной. Но после перемешивания параллелей и особенно с приходом Элеоноры Григорьевны все изменилось. Но это пришлось как раз на самый трудный год в их семье. Пока они с отцом пытались как-то начать жить по-другому, в их классе и происходили главные перемены, причем не к лучшему. Центр класса переместился, вокруг новой молодой классной активно завертелись мальчики – и их собственные записные ловеласы, и вновь пришедшие.

Шесть-семь мальчиков постоянно находились около молодой учительницы, проводя с ней все перемены, прогуливая другие уроки, запираясь с ней в классе. Элеонора Григорьевна покупала еду, салаты, нарезку, заваривала мальчикам кофе, они вместе смотрели американские боевики, музыкальные ролики. Жила Элеонора Григорьевна в съемной комнате, с соседкой, поэтому в школе задерживалась допоздна – домой ей не к чему и не к кому было стремиться, мальчики часто оставались с ней тоже до позднего вечера. На уроках они стали называть ее на «ты», между собой звали «Лялька», а Лялька, хоть напоказ и сердилась, не могла скрыть своих симпатий. Наряжалась, сильно душилась, распускала волосы, все перекладывая и перекладывая их руками на уроке – то за ухо, то назад, то вперед, то на лоб. Ника иногда сидела и считала – сколько раз классная потрогает свои волосы и переложит их с места на место. Тридцать семь, сто шестнадцать… Уроки у нее были скучные, по физике Ника числилась в базовой группе, где обучение было не профильным, поверхностным, и учительница так и относилась к их группе. Пришли, поковыряли задачку, да и ладно. Сама она физику, может, и любила, но не так сильно, как мальчиков.

Поскольку в их классе все это происходило постепенно, то как-то все незаметно и привыкли. Ну так, значит так. Бывает по-разному. Бывает еще хуже. Лялька, по крайней мере, не издевается, как некоторые. Кто-то унижает изощренно, тонко, кто-то грубо и глупо, но все равно ведь – не ответишь. Пока учитель не сделает что-то, во что должна вмешаться прокуратура, администрация школы до последнего будет его защищать. Корпоративная этика, наш всегда прав, потому что он наш. Так было в их школе уже не раз. Ударила учительница третьеклассница – уговорили родителей по-тихому перейти в другой класс. Ударила та же учительница девочку – уговорили по-тихому перейти в соседнюю школу. Не остановила другая учительница детей, когда они впятером избивали девочку, стояла невдалеке, переписывалась с кем-то по телефону, только кричала: «Ну хватит там орать, что вы разорались так? Голова лопнет от вас!» – настойчиво порекомендовали уйти из школы тем родителям, которые все видели, остановили детей и решили потом основательно жаловаться на эту учительницу, а девочка та учится до сих пор в их школе – и ничего. Вот теперь в школьных порнороликах снимается… Звезда…

Унижает еще одна учительница мальчика, издевается над его бедностью, над жалким пиджаком, над застиранной рубашкой, над старыми ботинками, над серыми носками, которые собираются кучей… А что с этим поделаешь? Все ведь знают, почему. Потому что два года назад она пришла в праздник, 23 февраля, в футболке с принтом американского флага на всю грудь и огромный живот, а мальчик сфотографировал ее да и ВКонтакте выложил, с подписью «Так празднуют День защитника Отечества в моей школе». А кто-то принес, показал учительнице. И она никак простить не может. Обиделась, возненавидела. Он же за два года не нашел возможности извиниться.

Школа – это место, где ломают души. Потому что власть учителя над душами детей ничем не ограничена.

Антон ничего этого не знал. Ника иногда рассказывала отцу о событиях в школе, но он так расстраивался, с каждым неприятным событием собирался идти в школу разбираться, писал что-то, какие-то объяснения, заявления, никогда эти заявления не относил, но переживал сверх меры. И Ника перестала ему рассказывать. Пусть отец думает, что у нее хорошая школа. У него и так хватает переживаний. И работа нервная, ответственная, и зрение стало ухудшаться, и жена ушла, и сын погиб, и вообще. Отец тонкий и чувствительный человек, ему надо было не офицером быть, а учителем словесности в гимназии начала прошлого века. Отпустил бы бородку, надел бы золотое пенсне, объяснял бы гимназистам, почему рассказ «Дом с мезонином» всегда будет трогать душу человека, как бы вокруг ни менялся мир…

Ника попыталась встать. Потихоньку, опираясь на скалу. Встать получилось, но идти было невозможно. Девочка села обратно. Главное, не поддаваться панике. Она много раз видела, как от неожиданной травмы, особенно перед соревнованиями или во время них, ее товарищи теряли контроль над собой, срывались. Придется пережить это. Ничего, вернется в Москву. Отцу будет веселее. Сначала он расстроится, но она будет ждать его с работы, вечером они будут болтать, как обычно, Ника будет готовить, за эти два года она с трудом научилась готовить, раньше у нее совсем ничего не получалось, и теперь даже полюбила, стала придумывать какие-то свои блюда. Какой еще может быть позитив от того, что она сломала ногу? Наведет порядок в своих шкафах, побольше прочитает… На выходные на дачу поедут, может, посадят укроп или какие-то новые цветы. Раньше Анна умудрялась что-то выращивать на даче, то, что не требует особого ухода и регулярного полива. Но уже два года сад у них совершенно запущен, растут только елки – вдруг пошли вширь и ввысь, а осенью грибы – лисички, сыроежки, подберезовики, белые. И яблоня неожиданно стала давать много яблок – сочных, необыкновенно красивых, словно налитых светом, не очень сладких, хранящихся до Нового года… Вот, посидит в саду, почитает, с ногой в гипсе особенно не поработаешь садовником…

Ника вздохнула. Может, просто поплакать? Чем искать позитив в том, в чем позитива нет никакого. Разрешить себе в кои веки раз. От этой мысли плакать расхотелось тут же.

Ника стала наблюдать за красивой бабочкой, которая все летала вокруг и садилась на совершенно не подходящие предметы. На яркий серо-голубой камешек, на сухую палочку, на ее ногу… Ника дотянулась до фотоаппарата, чтобы сфотографировать бабочку. Светло-коричневая с золотыми и ярко-голубыми всполохами на крыльях… Пошлет отцу, когда вернется в лагерь, у нее в камере есть прямой выход в Интернет, отличный мамин фотоаппарат.