– Как тебе Андреев? Ты раньше тоже его в жизни не видела? – спросила я Ульяну, не потому, что я не знала, как он ей. А потому, что мне хотелось говорить только о нем.

– Не пойму пока… – улыбнулась Ульяна. – А тебе?

Я пожала плечами и отвернулась. Вот и поговорили. Поэтому мы никогда не подружимся. Каждая закроется в свой домик и будет там сидеть, самая красивая и самая умная.

– Пойдешь на концерт? – спросила меня Ульяна через некоторое время. – Одиннадцатого?

Я молча кивнула. Понятно, на какой концерт. С таким выражением лица она могла говорить только об одном концерте – о том, где будет выступать Андреев. Странно, пока у меня не вяжется пение с его обликом. Я не успела найти его песни в Интернете, не слышала пока, как он поет… Я не тороплюсь это узнать. Может быть, до концерта не буду слушать. Пусть это будет для меня настоящим открытием. В том, что мне понравится, как поет Андреев, я не сомневаюсь.

Я пришла в общежитие, включила ноутбук, попробовала начать писать работу, которую нужно было сдавать через несколько дней. Тема оригинальная – «Мой путь от дома до учебы». Ульяна сказала, что она уже написала пять страниц. И моя соседка по блоку, Айна, приехавшая из Кабардино-Балкарии по национальной квоте, которая тоже учится на нашем курсе, вчера написала полстранички, показала мне, чтобы я подсказала, как закончить.

А я думала – ну что мне писать? Как я спускаюсь по лестнице, подхожу к остановке, жду автобус, еду две остановки, выхожу и дохожу до нашего корпуса? Примерно так Айна и написала. Я еще посоветовала ей для объема, чтобы дотянуть хотя бы до двух страниц, описать какого-нибудь водителя, несколько пассажиров и завсегдатаев подземного перехода – это самое интересное. Хорошо, что Айна отмахнулась и писать больше ничего не стала, тем более что она чаще всего вызывает такси. Поэтому сама я решила обязательно описать и молодого скрипача, невысокого, щупленького, играющего в переходе с осени, перед Новым годом раздобывшего где-то наряд деда Мороза, который ему был очень велик, и пожилую женщину, продающую перчатки, и «нищих» из местной мафии, каждый день выходящих с каким-нибудь новым оригинальным сценарием, и восточных молодых людей, заросших щетиной до глаз, зорко отслеживающих чужаков и сразу выгоняющих их…

Я начала писать, дошла до нищих, описала «оперного певца», парня, который не пел, но сидел с табличкой «Помогите беженцу!» и сам заводил разговоры, объясняя, что он певец, что пойдет на любые мероприятия, где можно спеть, что он из Донецка, не инвалид, не раненый, просто беженец… Я дала ему пятьдесят рублей и пообещала поискать в Интернете работу для него, он пропал, а потом снова появился, месяца через полтора, и я слышала, как он слово в слово пересказывал то же, что и мне. Возможно, ничего в его жизни не изменилось. Или он переходил с точки на точку, везде говоря одно и то же, один и тот же текст. Ведь если он певец и у него есть голос, он наверняка может хотя бы те же деньги заработать не таким унизительным способом. Но когда я вижу нищих или попрошайничающих людей (а это не одно и то же), я понимаю – в их жизни что-то уже сложилось совсем неправильно, раз им приходится выходить и просить. От хорошей жизни с табличками не садятся на пол в переходе… Надо дойти до такого края, отчаяться, разочароваться, разувериться во всех и вся…

Я написала это и остановилась. Дорога от дома до университета… Но ведь дорога от дома – это моя настоящая дорога из моего любимого дома, откуда я по глупости какой-то уехала (так мне иногда кажется), из дома, о котором я скучаю – о стенах, о моем окне, из которого виден кусочек набережной, о двух моих ненаглядных котах и, главное, о маме и бабушке, которым без меня плохо, так же, как и мне без них… Я не смогла приехать на свой день рождения – он пришелся на среду. Я с трудом уехала из дома после зимних каникул. И ни разу еще в этом семестре не ездила. Вот то, как я ехала – не в первый раз, не летом, когда поступала, и не во второй, когда ехала, еще не зная, что меня ждет, какое общежитие, с кем и где я буду жить, а в самый последний раз, после двух недель каникул, когда просто невозможно было в какой-то момент начать собираться, когда я никуда больше не хотела из дома ехать… Вот это я, пожалуй, и опишу.

– Поедешь? – спросила меня бабушка, зажигая сигарету и усаживаясь у открытого окна, закутанная в свой специальный курительный плед, когда увидела, что я вытащила гладильную доску и принесла свои вещи для глажки.

– Бросишь курить – не поеду! – ответила я.

– На том свете брошу, – философски заметила бабушка, качая ногой в большом войлочном тапке и теплых светло-серых носках. – Будешь на могилку приходить, укорять меня. А я тебе сигналы посылать буду с неба: «Больше не курю! Бросила!..»

– Ба… хватит уже!.. – Я подошла к бабушке и обняла ее. – Ерунду говоришь. Кури себе на здоровье.

– Понятно. Едешь, значит. Вещей бери побольше! Холодища там в этой твоей Москве. И люди злые.

– А то у нас добрые.

– У нас – другое. У нас климат плохой. Имеем право. – Бабушка стряхнула пепел на улицу. – Вот приеду к тебе весной, пойдем в Большой театр… на четвертый ярус… Как думаешь, хватит у нас денег?

– Хватит, там билеты по пятьсот рублей, приглашаю тебя. – Я поцеловала бабушку. – А если ты точно обещаешь приехать, то я заранее возьму билеты. Они будут дешевле.

– Точно? Что, как на поезд?

– Ага.

Я огляделась. Вот если бы учиться в Москве, но не уезжать из дома, каждый вечер видеть бабушку и маму, если она не остается на дежурство… Наши москвичи, живущие дома, даже не подозревают, как им повезло. Хотя вот Ульяна говорит, что она в душе – житель маленького городка и хотела бы когда-нибудь уехать из Москвы насовсем.

– Подружилась с кем-то? – спросила бабушка. – Так ни о ком и не рассказала толком.

– Так не о ком рассказывать, ба. Пока не пойму. Подружилась вроде с девочкой из общежития, но она влюбилась, и теперь вообще сама не своя, ничего не видит и не слышит. Он – другой веры, тащит ее в свою веру, она мусульманка, он иудей…

– Как у вас все интересно… – покачала головой бабушка. – Все смешалось… В космосе космонавты бобы выращивают, по полгода там маются, а у вас боги разные, никак не разберетесь… А ты?

– Что – я?

– Влюбилась?

Я увидела бабушкин взгляд. Нет. Не расскажу. И хочу рассказать, но не буду.

Вот это я и описала в своем рассказе, без лишних личных подробностей. Я не стала описывать толстые носки, в которых сидела бабушка, с большими красными крестиками на щиколотках. На правом носке – справа, на левом – слева. Бабушка считает, что носки, как и ботинки, надо носить только на правильной ноге. Иначе придет некая «хромуля» и заставит тебя хромать. Я абсолютно уверена, что эту хромулю бабушка выдумала сама, когда часами рассказывала мне сказки в детстве – все, которые знала, придумывая к ним продолжения, новые финалы, неожиданно трагичные.

Бабушка не любит сладких финалов. Ее кумир – сказка о Курочке Рябе. Загадочная и трагичная. И при этом никто не умер. Вот в таком духе бабушка смело правила все русские и особенно нерусские сказки. Спящая Красавица, проснувшись, отказывалась выходить замуж за принца, ее поцеловавшего, Красавица понимала, что просто не имеет права на личное счастье, ведь из-за нее все ее королевство поросло паутиной и мхом, все всё проспали! И принц, поцеловавший такую энергичную Красавицу, застывал от горя. Я понимала, что это не навсегда, а до поры до времени, когда Красавица управится со всеми своими делами… Но так и не дождалась, бабушка так и не расколдовала того незадачливого принца.

А они еще с мамой удивляются, что я поехала учиться в Москву, чтобы стать однажды министром культуры. Ведь бабушка именно такую схему заложила мне в голову. Я теперь это отлично понимаю. Сначала разберись со страной, а потом уже строй свое личное счастье…

Я писала рассказ до половины четвертого утра, потому что никак не могла поставить точку. И остановилась, когда увидела на экране телефона сообщение от Ульяны, она послала мне его два часа назад, перед сном: «Сегодня в 20.00 Андреев поет со своей группой в клубе на Арбате. Я только что увидела анонс».

Она послала мне и фотографию короткого анонса. Он появился тоже только два часа назад. Странно, почему они так поздно дали объявление? Такое спонтанное решение… Может быть, им кто-то предложил выступить вместо себя? Неважно, все это неважно… Не надо ждать до одиннадцатого марта – ура… Но это так неожиданно… Я еще не решила, пойду ли я… И зачем мне идти туда с Ульяной… Как глупо… Но не пойти – еще глупее…

Я легла спать, мгновенно уснула и тут же открыла глаза. Мне казалось, я совсем не спала, но нет – будильник прозвенел вовремя, половина девятого, сегодня ко второй паре. Я пробовала первое время в сентябре бегать, принимать утром холодный душ, но сдалась. Воздух вокруг общежития загрязненный, рядом пересечение двух проспектов, до университетского парка бежать далековато. В душе ужасающе пахнет… В общем, сдалась. Бабушке говорить об этом не стала, и когда приезжала на каникулы, то дома и бегала, и обливалась душем – как она обычно заставляла меня все мое детство. Говорят, что не прививается то, чему заставляют. Мне кажется, у меня как раз наоборот. Что заставляли делать, к тому я и привыкла, и считаю это своей сущностью. А может быть, это и не так… Или просто в безалаберной Москве я становлюсь другой? Или меня некому заставлять… А так хочется, чтобы кто-то иногда сказал: «Надя, вставай, не валяйся, Надя, не надо туда ходить, смысла никакого нет, зачем тебе этот Андреев, он старше тебя на девятнадцать лет…»

Весь день я перечитывала посты Андреева, даже смотрела его фильм без звука, наушники надевать на лекциях не стала. Лекции были так себе, больше похожи на профанацию, у нас не все предметы интересные, но сидеть в наушниках – унижать преподавателя, так мне кажется.

Я волновалась перед концертом так, как будто шла с ним знакомиться. Я ведь видела его вчера и даже задавала ему вопрос. Но я понимала, что увижу его сегодня в другом качестве… В пении человек открывается совсем иначе…

Ульяна ко мне подошла за день только один раз, спросила, выбрала ли я тему для курсовой работы. Я видела, что она хочет спросить что-то другое. И почти догадывалась что. Но она больше ничего не спросила, и я не стала ей помогать. Зачем? Разве мы подруги? Разве что по несчастью. Или по счастью – не знаю пока, влюбиться в Андреева это счастье или нет. Хотя влюбиться вдвоем в одного и того же – это уже беда.

Как нарочно, мне весь день в университете попадались на глаза очень странные пары. Я пыталась найти в этом какой-то символ.

Он – громадный, толстый, не вмещающийся в свои огромные бегемотовы штаны, зеленые, со спущенными подтяжками цвета хаки. Вроде как – военные штаны… Разве бывают такие военные? Идет налегке, разглагольствует, даже не смотрит на нее, а она – крохотная, как Дюймовочка, с тонюсенькими ножками, с легкими светлыми волосиками, спадающими на лицо, обкорнанными по моде – каждый волосок разной длины – тащит свой набитый рюкзак, смотрит на него с восторгом… Ну ведь что-то в нем вызывает в ней такой восторг!.. Что? Его объем? Я услышала обрывок разговора. Он хвастается, что «урыл» какого-то профессора своими вопросами… Послушать бы его вопросы…

Другая пара – оба покрасили волосы в розово-зеленое. Половина головы – розовая, половина – зеленая. Он волосы специально отрастил до плеч, чтобы быть похожим на нее. Одна длина волос, одинаковые очки, одежда почти одинаковая – пестрые мешковатые толстовки, короткие джинсы в облипочку, голые щиколотки, еле видные полосочки белых носков, мокасины-унисекс, одинаковые. Поженились, наверное, или просто стали вместе жить, и это их совместный вызов миру. Ну ладно, хотя бы вместе…

Третью пару парой с ходу не назовешь, потому что шли они в стайке других студентов, но я выхватила глазом ее и его. Они то и дело переглядывались, смеялись чему-то своему, незаметно для других жестами показывали что-то друг другу… Они выделялись из всех, между ними была почти зримая связь. Это, наверное, здорово. Только у меня пока так не было. Я не знаю, что такое любовь. Точнее, теперь, кажется, начинаю понимать. Но любовь – на расстоянии. Любовь – безо всякой надежды. Или почти без надежды. Любовь – мучение. Не хотела я это так определять для себя. Как-то само определилось.

После занятий я пошла в библиотеку в нашем здании, в читальный зал, взяла Кальдерона, попыталась почитать. Нет, ничего не лезет в голову. Перед глазами – Андреев, в ушах – его голос. Я воткнула наушники и стала смотреть его фильм, который видела уже раз пятнадцать. Лучше, чем он говорит о мире, истории, политике – просто не скажешь. Лучше не снимешь. Он – невероятно талантлив. Зачем ему я?

Но я же красивая… Все так говорят… Не знаю, я этого не чувствую. Я вижу себя в зеркале и на самом деле не понимаю, чем уж так все восхищаются. Тем более что я не слишком изящна. На мой вкус – корова. Бабушка говорит – откормленная на домашних щах и пирогах коровушка. Мама говорит – все нормально, выгляжу здоровой, и на самом деле я почти не болею. Мальчикам и мужчинам постарше (13–70+) ведь не мешает мой плотный сорок шестой размер? Нет. А мне мешает, и мне хотелось бы быть такой, как Ульяна. Может быть, еще поэтому нам с ней никогда не подружиться. Потому что я ей завидую. Я пытаюсь говорить себе правду всегда. Иногда эта правда настолько неприятна, что меняет мир. И делает все безвыходным. И тогда лучше временно от нее спрятаться. Вдруг время пройдет, и она станет немного другой?

Но что касается размеров моих собственных бедер – эта правда мой мир не взорвет. Да, я такая. Я бегаю, я ловкая, я неплохо двигаюсь, но я – откормлена на нежнейших бабушкиных пирожках с картошкой, с яблоками и с капустой. И даже здесь в Москве я начала было худеть от непривычного рациона столовой и перекусов в общежитии, да остановилась. А садиться на диеты, голодать и думать только о еде, выбирая на лекциях в Интернете рецепты, тортики, пирожные, пиццы, которые я съем, когда похудею на два размера, я не хочу.

Промучившись в библиотеке над Кальдероном, прочитав двадцать две страницы за два с половиной часа, я пошла в общежитие. Ведь надо собраться, одеться, надо еще найти этот клуб. У меня в телефоне есть навигатор, но я однажды шла по нему, как полная дура – либо надо идти, склонившись над телефоном, врезаясь в других прохожих, либо – воткнуть в ухо наушники и идти, как зомбяк, вдруг резко поворачивая, не соображая, куда идешь… Некоторые еще разговаривают вслух с навигатором в своем телефоне, ругают его за нерасторопность или вредность… Поэтому я стараюсь заранее посмотреть маршрут, запомнить его и идти по Москве, как по знакомому городу. Знакомому и… чужому. Родной мне Москва, наверное, никогда не станет.

Если честно, я уже не раз пожалела, что поехала сюда учиться. Ну что, вернуться домой, сказать маме и бабушке: «Я так без вас скучаю, что бросила все и приехала обратно?» Чушь. Или не чушь, не знаю… Мама с выбором не поможет, она считает, что я должна делать свои ошибки и идти своим путем, что я совсем другая, а значит, она мне даже советом может навредить. Бабушка, наоборот, все знает и всегда советует. А потом говорит: «Но ты меня, Надежда, не слушай. Живи свою жизнь» – в общем, говорит то же, что и мама.

Ближе к семи сердце мое стало колотиться. Я сама себя спрашивала: «Что? Что такое? Я же не буду с ним знакомиться… Я же не буду к нему подходить…» А вдруг он меня узнает, увидит в зале? Что он подумает? Что я его фанатка – задавала вопрос на встрече, приперлась на концерт… Какой там будет зал? Наверняка маленький… Как он относится к фанаткам? Вообще – есть ли у него фанатки? Я же точно не фанатка, нет, я никогда в жизни так себя не назову… Да и Андреев вовсе не звезда, чтобы у него были фанаты. Просто он… он… самый лучший.

Да.

Пришли.

Как я смеялась над своей школьной подружкой Соней, когда она влюбилась в преподавателя по физкультуре! Я же все видела со стороны. Маленькая глупая влюбленная Соня была сто лет ему не нужна. Зачем я так смеялась? Вот я и сама теперь в такой ситуации…

Ровно в семь, минута в минуту мне позвонила Ульяна. Не написала ВКонтакте, а позвонила. Обычно никто никому не звонит, это неудобно и в этом нет никакой необходимости, все можно сказать письменно, человек прочитает твою записку, когда ему будет удобно. Есть ведь даже определенный код. Например, если ты видишь, что человек был в Сети, но твое послание не открыл, это означает, что он не хочет его сейчас читать, что у него есть дела и разговоры гораздо важнее, а ты уже сам делай выводы.

На курсе у нас есть общая беседа, так же, как была и в классе. И некоторые, особенно мальчики, ленятся писать в личку, открывают беседу и там пишут вообще все подряд, даже то, о чем лучше никому не рассказывать, но это мальчики, и они сейчас такие по развитию, какой я была лет в тринадцать, когда собиралась стать машинистом поезда дальнего следования, чтобы ездить по всей нашей огромной стране – я бы попросилась, к примеру, на поезд Санкт-Петербург – Петропавловск-Камчатский и ездила бы, ездила, возила бы людей, ощущала бы себя очень нужной. Я долго представляла себе, как я веду поезд, за моей спиной – много людей, я обязана их привести в правильное место, они мне верят, на меня надеются… И наверное, это в результате повлияло на мое решение стать министром культуры, для этого мне даже пришлось поехать в Москву поступать в МГУ. Ведь нельзя же быть министром культуры без хорошего образования.

– Идешь? – без предисловий спросила меня Ульяна по телефону.

– Иду, – тоже без выкрутасов ответила я. А что крутить? Мы друг друга поняли.

– Встретимся на Старом Арбате у театра Вахтангова. Знаешь, где это? Найдешь?

– Найду.

Я вообще-то сама приехала из северной столицы, где тоже – метро, где тоже много улиц. Но я знаю эту фанаберию москвичей. Им очень смешно, когда в их выросшем когда-то без всякого плана городе и продолжающем расти по тому же принципу – где есть свободный пятачок, там и построим – кто-то не может найти нужный дом. Точнее, глубоко в схеме Москвы есть удивительный план. Если посмотреть с высоты полета на ночную Москву, то можно и увидеть несколько неровных окружностей, и двенадцать неровных линий, расходящихся из центра под разными углами. Но внутри – безалаберность и нагромождение разнородных зданий. Если и был когда-то чертеж, он со временем стерся.