Лучше Императорского!

Конечно, несчастные царедворцы, о которых вы прочитали на предыдущих страницах, не были спортсменами, для них катание на лодках было лишь отбыванием государевой службы. Зато некоторые старинные историки смогли утверждать, будто бы устраиваемые Петром регулярные воскресные испытания были доказательством существования первого столичного яхт-клуба – родившегося на берегах Невы уже в 1718 году, на два года раньше самого старого клуба в Англии!

Правда, и скончался этот наш яхт-клуб вместе со смертью Петра I. Понадобился век с лишним, чтобы подобное общественное образование появилось в столице вновь…

 
С чувством искреннего слова
Возглашаю тост-привет,
Чтоб друзьями должно-чтимый
Клуб наш добрый, клуб любимый
Процветал на много лет!
 

Эти простенькие строчки петербургский литератор, теперь уже забытый, Алексей Иванов-Классик посвятил С.-Петербургскому речному клубу.

Среди немалого числа подобных клубов на невских берегах Речной клуб был, пожалуй, самым известным и массовым. Известней даже, чем элитный и гораздо ранее появившийся в Петербурге Императорский яхт-клуб, членами которого были исключительно титулованные лица.

А Петербургский парусный клуб или Петербургский парусный кружок, Петровский яхт-клуб или Гаванское парусное общество, Сестрорецкий, Шуваловский, Невский, Териокский и остальные даже не пытались равняться с Речным ни по значению, ни по популярности.

Официальное рождение С.-Петербургского речного яхт-клуба состоялось 14 марта 1860 года. Но на самом деле (как было доложено участникам Первого Всероссийского съезда любителей и деятелей яхтенного и вообще водного спорта, состоявшегося в 1897 году) начало клубу было положено двумя годами раньше.

Тогда несколько приятелей объединились под шуточным девизом «Jack of all trades» (в прямом переводе – «мастер на все руки»). Быстро нашлись у них и сторонники: уже в 1859 году в этом собрании состояло 40 любителей ходить под парусом, и они стали именовать себя Невским яхт-клубом.

Теперь можно было утверждаться официально, и на свет появился устав, а клуб получил новое название – Речной, свой знак, форменную одежду и даже высокого покровителя – генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича.

Чем был привлекателен Речной клуб, в отличие от уже существовавшего тогда Императорского? В него могли вступить петербуржцы различного достатка и общественного положения. Тот же Иванов-Классик, чьи стихи здесь процитированы, вышел из семьи крепостных, торговал в Гостином дворе, сотрудничал в газете «Петербургский листок»… И вместе с ним тут – один из князей Белосельских-Белозерских, которым принадлежал Крестовский остров, где клуб обосновался. И известный архитектор Цезарь Кавос, и сыновья художника Федора Бруни, и В.И. Тайвани, владелец пароходиков, возивших пассажиров по Большой Неве…

Дело все в том, что членам этого клуба совершенно не обязательно было иметь собственные яхты и лодки: клуб приобретал их за свой счет. Да-да, лодки тоже, потому что первые годы члены Речного яхт-клуба много занимались гребным спортом. Даже по случаю своего рождения первую гонку в конце июля 1860 года провели они на гребных судах. Правда, сами выступали лишь как рулевые, а гребцами наняли профессиональных яличников и матросов. (Кстати, любопытный факт: в программе этих гонок обозначены были также соревнования на лыжах по воде, на дистанции в версту туда и обратно. К сожалению, подробностей, как именно это происходило, газеты, писавшие о гонке, не сообщили.)

А первая парусная гонка состоялась только через месяц после гребной. Участвовали в ней восемь яхт, которые один из пароходиков, принадлежавших Тайвани, на буксире доставил к Северному маяку. Участники должны были обогнуть

Южный маяк и вернуться к точке отправления. У победителя этот путь, как писала газета «Русский инвалид», занял три часа.

К сожалению, победители первых парусных гонок определялись приблизительно, и бывало немало обид. Естественно, со временем стала видна необходимость выработки определенной системы в организации соревнований. В клубе начали делить суда на разряды, и соответственно им состязаться, определили специальные правила «для оценки в баллах гоночной силы яхт» и предложили таблицы учета времени… А в 1898 году и все петербургские яхт-клубы приняли Общие правила парусных гонок…

Уже одна только спортивная работа С.-Петербургского Речного яхт-клуба тех времен заслуживала добрых слов.

Но имелась еще одна, и очень важная сторона его деятельности, о которой сейчас, возможно, не все и знают.

Во-первых, клуб много способствовал развитию судостроения. Если в самые первые свои годы он покупал шлюпки и яхты за границей или заказывал их на Охтинской верфи, то уже в 1866 году основал собственную шлюпочную мастерскую. И слава ее оказалась потом такова, что суда, сходившие со стапелей мастерской, заслужили не одну высшую награду на выставках в России и за границей.

А во-вторых, клуб и обучение мореходному делу взял на свое попечение. В 1876 году были основаны при нем Мореходные классы, позже преобразованные в Училище дальнего плавания Императора Петра Великого – для подготовки штурманов и шкиперов коммерческого флота. Между прочим, и потом оно стало широко известно – как Высшее инженерное морское училище имени адмирала С.О. Макарова.

…В июле 1910 года С.-Петербургский Речной яхт-клуб устроил большой праздник по случаю своего полувекового юбилея.

Запечатлевал на фото торжества такого рода в Петербурге обычно Карл Карлович Булла. Прибыл он со своим трехногим аппаратом и на Крестовский проспект, 92.

Заснял гостей, участников юбилейных гонок, здания клуба и его интерьеры, отдельно – набор роскошных серебряных призов, приготовленных для победителей.

Обратите внимание на снимок, сделанный им у клубного бона (причала). Видите отходящую от него моторную лодку? Тогда такие лодки являлись большой редкостью в северной столице. Тем не менее соревнования в день рождения клуба были устроены и для них. По словам газеты «Новое время», «от шума и дыма некуда было деться».

Окно на Зимнюю канавку

Перед вами на снимке уголок, уж конечно хорошо знакомый. Зимняя канавка уходит к Неве, и арка там, в ее конце, одним своим крылом упирается в здание Эрмитажного театра.

Сто, без малого, лет назад именно это место весьма занимало ученых Академии наук и Министерства императорского двора: оба этих учреждения были озабочены увековечением места смерти Петра Великого.

Объявление о том, что Министерство императорского двора организует по этому случаю всероссийский конкурс на проект памятника, попалось мне в 13-м номере журнала «Зодчий» за 1914 год.

Последующая же информация оказалась на удивление скудной. Журнал «Аполлон» в мае поиронизировал над условиями конкурса, которые требовали, чтобы «все, даже малограмотные, могли понять, что памятник поставлен Петру Великому». Над тем же посмеялась «Речь». А «Новое время» устами своего обозревателя Н. Кравченко заявило, что премии авторам-победителям установлены слишком малые – 500, 300 и 200 рублей, чтобы кого-нибудь соблазнить на участие…

Срок конкурса истек в сентябре, но столичная пресса о том как будто забыла. Только «Зодчий» с «Речью» и упомянули. Первый написал в октябре, что в Кунсткамере открыта выставка проектов. Вторая в отчете о собрании Академии художеств сообщила: «В заключение состоялось присуждение премий по конкурсу проектов для увековечения места кончины Петра Великого. Первая и вторая премии присуждены скульптору Грузенбергу, а третья – г. Малашкину».

Так что же это была за акция, которая не привлекла большого внимания тогда и о которой прочно забыли потом, так что даже мои попытки навести справки у знающих людей – в Эрмитаже, Академии художеств – не принесли результатов?

Ответ нашелся в документах, хранящихся в Российском Государственном историческом архиве и петербургском филиале архива Российской Академии наук. Это переписка, которую на протяжении нескольких лет вели по упомянутому вопросу секретарь Императорской Академии художеств В.П. Лобойков, директор Музея антропологии и этнографии имени Императора Петра Великого В.В. Радлов, начальник канцелярии Министерства Императорского двора А.А. Мосолов, начальник Дворцового управления генерал-лейтенант С.И. Сперанский и другие официальные и неофициальные лица. Во всех подробностях мне ее тут за недостатком места не пересказать, но историю так и не появившегося в столице памятника могу вкратце изложить.

Итак. В 1872 году исполнялось 200 лет со дня рождения Петра, и дату решено тогда было увековечить памятником на том месте, где он скончался. Однако точных данных об этом самом месте не имелось, поскольку первого Зимнего дворца, где произошло печальное событие, уже не существовало. Джакомо Кваренги включил часть стен дворца в возведенный им Эрмитажный театр. Так что от благой мысли пришлось тогда отказаться.

В 1903 году (по другой информации – в 1904-м) выступила с инициативой увековечить место кончины Петра I Академия наук.

Но снова дело уперлось в определение точного места. Решили его все-таки установить.

Осенью 1912 года на заседании историко-филологического отделения Академии наук был заслушан труд Ф.Н. Литвинова (по должности – делопроизводителя управления С.-Петербургского удельного округа, а по увлечению – историка) – «К вопросу в какой палате скончался император Петр Великий». Академики вполне одобрили изыскания Литвинова, доказывавшего, что «та часть стены нынешнего театрального здания, которая выходит на Зимнюю канавку, от угла набережной Невы до закругления Эрмитажного театра, полосою на высоте 13 футов от мостовой и выше до потолка антресольного помещения, несомненно принадлежала к искомой комнате». Они даже предложили приурочить увековечение к 300-летию дома Романовых.

Однако до февраля 1913 года, когда ожидались юбилейные торжества, со столь масштабным предприятием было уже не справиться.

Но и отказываться от планов не стали. Осенью 1913 года Николай II выразил свое «благоугодное согласие» на то, чтобы делу был дан ход.

«Особый памятник» решили ставить в нише окна, выходящего на канавку, в первом этаже театрального здания.

Определили условия конкурса и опубликовали их в марте 1914 года, в уже упомянутом мною 13-м номере «Зодчего»…

Но, как выяснилось из тех же архивных документов, на «всероссийский» конкурс поступило всего семь проектов. Ни один из них не удовлетворил жюри, состоявшее из членов Академии художеств и Министерства двора. Однако премии выплатить пришлось: петербургскому художнику Дмитрию Малашкину и «специалисту-архитектору, мещанину г. Екатеринослава» Сергею Грузенбергу (последний выполнял реставрационные работы в Кунсткамере, и В.В. Радлов ходатайствовал перед министром внутренних дел о продлении ему разрешения на право жительства в Петербурге, то есть за «чертой оседлости»).