Глава 3

Расставшись с Горбылем около полудня, Мирослава решила заехать к Москвиным.

С Еленой Павловной о встрече она договорилась накануне, но точного времени своего приезда не назвала, так как сама не знала, когда закончит общение с бывшим оборотнем в погонах.

По пути к месту назначения детектив думала о том, нельзя ли считать, что Горбыль стал оборотнем поневоле. Он ведь и впрямь стал заниматься грязными делишками, попав под чары дурной женщины. Но с другой стороны, делать это его никто не заставлял, в том числе и Лиза, как признался ей Степан. Он просто не говорил ей, откуда у него деньги, а она его об этом и не спрашивала, хотя должна была понимать, что трудом праведным, служа в полиции в чине майора, ее любовник заработать столько денег, сколько тратил на нее, не мог.

И все-таки, решила детектив, Степан Филаретович Горбыль превратился в оборотня не поневоле, а из-за отсутствия у него воли, отказавшись от совести, чувства долга и чести. Так что наказание он понес заслуженное, хотя самосуда Мирослава не одобряла. Если всяк кому захочется станет вершить правосудие по своему усмотрению, то в мире воцарится анархия, а там и до всеобщего хаоса рукой подать. Так что Фею с топором, как ни крути, искать придется.

У детектива не выходила из головы оброненная Горбылем вскользь фраза, что мать подставленного им Владлена, Москвина Елена Павловна, была такого же роста, что и покалечившая его Фея с топором.

Мирослава думала о том, возможен ли такой расклад в принципе. Допустим, по отношению к Горбылю у Москвиной скопилось немало ненависти, но с чего бы ей калечить других людей. И откуда она вообще могла о них узнать.

«Хорошо, – думала детектив, – Морис считает, что узнать о неблагопристойных и даже преступных поступках этих людей можно из интернета. Но для этого нужно специально их выискивать. Для чего это Москвиной? Чтобы запутать следствие, которому будет нелегко найти того мстителя, который ради наказания одного-единственного затеял все эти казни египетские». Мирославе в это верилось с трудом. А положа руку на сердце, вообще не верилось.

Из машины она позвонила Москвиной, сообщила, что уже освободилась, и попросила разрешения приехать к ним прямо сейчас.

Женщина легко согласилась. И вот спустя полчаса Елена Павловна уже открыла Мирославе дверь своей квартиры, а потом предложила ей посидеть на кухне, выпить чаю и поговорить.

Мирослава еще в прихожей заметила, что Москвина женщина высокая, выше нее самой сантиметров на десять-пятнадцать. У самой Мирославы рост был сто восемьдесят сантиметров, для женщины немалый. И уже сидя на кухне, детектив вспомнила, что первый потерпевший от рук Феи, Гаврила Платонович Хомяков, говорил о том, что у Феи размер обуви в пределах сорок третьего размера, а то и больше.

Мирослава при своем росте носила обувь тридцать восьмого размера.

«Интересно, – подумала она, – какой размер ноги у Москвиной?»

И она не нашла ничего лучшего, как спросить:

– Елена Павловна, вы обувь покупаете в специальном магазине?

– С чего бы это? – как показалось детективу, искренне удивилась женщина.

– Ну… – неопределенно протянула Мирослава, – высоким женщинам не так-то легко подобрать обувь по ноге.

– Вы, как я вижу, тоже немаленькая, – невесело рассмеялась женщина. – И где же вы обувь приобретаете?

Мирослава не стала играть в детскую игру «я первая спросила» и включать полицейского «здесь вопросы задаю я», просто пожала плечами и ответила:

– Где придется. Но так как я в основном ношу кроссовки и полукроссовки, проблем с подбором обуви не бывает. А если женщине с большой ногой требуются модельные туфли, например та же лодочка, то ей приходится…

– Идти в мужской отдел, – хмыкнула Елена Павловна.

– Я не это хотела сказать.

– Я знаю, – ответила Москвина. – Вам зачем-то понадобилось узнать размер моей ноги. Не знаю зачем, но мне скрывать нечего. Я ношу обувь тридцать девятого размера. Хотите посмотреть? Я могу принести сюда всю свою обувь, – женщина приподнялась со своего места.

– Сидите, сидите, – остановила ее Мирослава. – Я и впрямь хотела узнать размер вашей обуви и сделала это не слишком уклюже, – призналась детектив с легким смешком. Став серьезной, она проговорила: – Я готова сказать вам, зачем мне это было нужно.

– И зачем же? – с едва заметным интересом спросила Москвина.

– Один из, так скажем, наказанных Феей заметил, что размер ее ноги не меньше сорок третьего.

– А… – выдохнула Москвина и заявила как ни в чем не бывало: – При желании в обувь большего размера можно чего-нибудь напихать.

– Можно, – согласилась Мирослава, – но это скажется на легкости походки. Жертвы Феи утверждают, что на ней были туфли на каблуке.

– Как же она в них по снегу ходит? – удивилась женщина.

– Я и говорю, легкость походки, плюс еще умение сохранять равновесие на скользкой почве. В туфлях, которые не по размеру ноги, сделать это вдвойне сложно.

– Наверное, вы правы, – подумав, согласилась Москвина.

– Елена Павловна, вы лучше расскажите мне, как у вас хватило мужества противостоять Горбылю?

– Какое уж там мужество! – отмахнулась женщина. – Просто я не нашла другого выхода.

– Да?

– Да! Денег, чтобы заплатить ему, у меня не было. Правда, этот негодяй, – женщина презрительно скривила губы, – предложил мне продать квартиру!

– А вы?

– Я сказала, что не собираюсь из-за его подлости жить всю оставшуюся жизнь с сыном на улице. И тогда он хмыкнул и заявил, что беспокоиться о крыше над головой сына мне не нужно, так как в тюрьме его благоустроят со всеми соответствующими его статусу арестанта условиями.

«Вот гад», – подумала про себя Мирослава, и остатки жалости к Степану Горбылю испарились из ее души.

– Так что я решила, как говорится, «звонить во все колокола». Подключила для начала свою подругу-журналистку. Она, в свою очередь, помогла мне заинтересовать этой проблемой двух блогеров. А потом все стало нарастать как снежный ком. Мой сын оказался на свободе. Остальное вы знаете.

«Настоящая мать-героиня», – подумала про Москвину Мирослава.

– А где Владлен? – спросила она как бы невзначай.

– Как где? – удивилась Елена Павловна. – В институте, где же ему еще быть?

Тепло распрощавшись с женщиной, детектив подумала: «Хорошо все то, что хорошо кончается! Чего не скажешь о Степане Горбыле, – понеслась вдогонку первой вторая мысль, – так ведь он сам в этом виноват».

Дома Мирослава улеглась в гостиной с книгой, но не на ковре перед камином, а на диване.

Морис молча наблюдал за тем, как она делает вид, что читает. Потом не выдержал и спросил:

– Вы ничего не хотите мне рассказать?

– Хочу, – ответила она, отложив книгу, – но если ты сам сюда подойдешь.

– Конечно сам, – усмехнулся он, – я здесь не вижу никого, кто бы изъявил желание носить меня на руках. Если разве что только Дон, – он посмотрел на кота. Но тот тут же отвернулся в другую сторону. – Ну вот видите, – смешно взмахнул руками Морис, – он тоже не желает.

Мирослава тихо рассмеялась и, похлопав по месту на диване рядом с собой, позвала:

– Так иди же сюда скорей!

Он подошел и сел на то место, которого только что касалась ее рука.

– Я расскажу тебе историю о несчастной любви, которая превратила изначально совсем неплохого парня в преступника, – начала она.

– Я не верю, что любовь может превратить человека в преступника, – заметил Морис.

– Не перебивай! – прикрикнула она на него.

Миндаугас приложил палец к губам в знак того, что больше не проронит ни слова. Потом обеими руками коснулся ушей, давая понять, что готов внимательно слушать.

Мирослава улыбнулась, легонько шлепнула его по руке и начала свой рассказ. При этом, рассказывая о настигшей врасплох Степана Горбыля влюбленности, она старалась быть объективной. Голос ее звучал почти бесстрастно.

Морис внимательно слушал, стараясь не пропустить ни одной, даже незначительной на первый взгляд, детали.

Когда она замолчала, он заговорил не сразу. И Мирослава спросила:

– Тебе нечего сказать?

– Сказать здесь что-либо сложно, – ответил Морис. – Все и так ясно.

– Что тебе ясно?

– То, что это не любовь.

– А что же?

– Похоть, накрывшая молодого мужика с головой.

– Вот как?

– Конечно! Любовь возвышенна и чиста! А что мы видим здесь?

– Что? – переспросила Мирослава.

– Парень знакомится в ночном клубе с девушкой, сразу же идет к ней домой и прыгает в ее койку!

– По-моему, сейчас так поступают многие, – усмехнулась Мирослава.

Морис раздраженно передернул плечами.

– Хорошо, о благородный рыцарь, – улыбнулась она, – но попробуй представить себя на его месте.

– Я никогда бы, ни при каких обстоятельствах не оказался на его месте! – отрезал Миндаугас. – Я вообще не знакомлюсь с девушками в ночных клубах!

– Но со мной-то ты познакомился на вечеринке!

– Вы упустили из виду, что вечеринка проходила не в ночном клубе, а у нашего общего хорошего друга.

– Все равно! Ты подцепил меня на вечеринке! – продолжала она дразнить его, от души забавляясь его возмущением.

– Но вы стали мне не любовницей, а работодательницей! – отрезал он.

– К сожалению, да, – согласилась она со вздохом.

И он, как ни всматривался в ее непроницаемые серо-зеленые глаза, так и не смог понять, говорит она серьезно или забавляется, как котенок клубком из цветной шерсти. Поэтому он не нашел ничего лучшего, как сказать:

– Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж.

– Степан тоже этого хотел, – проговорила она, чем окончательно вывела Миндаугаса из терпения.

Он вскочил с дивана и бросился прочь.

– Морис! – закричала она ему вдогонку. – Солнышко! Прости меня! Я не хотела тебя обидеть.

Он вернулся минут через пять, сел на прежнее место и проговорил все еще сердитым голосом:

– Надо думать, прежде чем сравнивать совершенно разных людей!

Она уже хотела было снова схулиганить, но, чтобы не рассердить его еще больше, не стала озвучивать вслух не совсем приличную народную пословицу о том, что с чем не стоит сравнивать. Просто напомнила:

– Миндаугас! Я уже попросила прощения! Ты что, злопамятный?

– Нет, – ответил он, – я отходчивый. И к тому же, – добавил он с едва заметным сожалением, – сердиться на вас у меня и вовсе не получается.

– Ты прелесть! – воскликнула она, приподнялась, обвила его шею обеими руками и чмокнула его в мочку уха.

– Ну-ну, заканчивайте свои провокационные игры, – сказал он, с трудом освобождаясь от ее объятий.

– И что ты за человек такой?! – проговорила она, притворяясь, что обиделась. – Из чего ты вообще сделан? Из гранита или изо льда? Хотя нет! Я знаю, из чего ты! Тебя вырезал из мрамора древнегреческий скульптор, может быть даже Пракситель.

– Вы хотите сказать, что я напоминаю вам статую сатира, наливающего вино? – усмехнулся Морис.

– Ну почему же именно наливающего вино, по-моему, «Отдыхающий сатир» тоже очень даже неплох. К тому же он так молод.

– Совести у вас нет! – выдохнул Морис.

– Я пошутила! – проговорила Мирослава, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. – Я имела в виду статую Аполлона Савроктона.

– Эта статуя выполнена из бронзы! – проговорил Морис с нажимом на последнее слово.

– Да, забронзоветь ты еще не успел, – хмыкнула она, делая вид, что внимательно рассматривает его с ног до головы.

– А теперь внимание! – призвал ее Морис. – Отвечаю на ваши вопросы по порядку. Человек я хороший. Так считаю я сам, и мою точку зрения разделяют мои друзья и знакомые.

– Тоже мне, пуп земли! – фыркнула Мирослава.

Проигнорировав ее замечание, Морис продолжил:

– Пракситель тут ни при чем. Этот великий мастер жил в античные времена, предположительно в четвертом веке до нашей эры. И мы с ним, к сожалению, никак не могли пересечься. Так что я из плоти и крови. И родила меня земная женщина, моя мама от моего отца, земного мужчины. Вам все понятно? – спросил он и строго посмотрел на нее.