Глава 5

Обычно Лютер Нарвин проводил все будни на работе или на мероприятиях, связанных с ней. Однако в последний год он сократил своё пребывание в офисе до полудня. С тех пор, как женился, Нарвин предпочитал обедать в обществе жены. Его жена, Ульма, не была поклонницей хождения по ресторанам, поэтому, в большинстве случаев, обедали и ужинали они дома. В доме Нарвина работал искусный повар, но госпожа Нарвин часто предпочитала готовить обеды и ужины для мужа manu propri^[6]6. Такая забота со стороны жены трогала сердце нашего финансового гения. В душе он по-детски радовался её материнскому участию в организации своего быта при более чем разумном расходовании средств семейного бюджета. Несмотря на широту натуры, в характере своей жены Нарвин ценил такое качество как бережливость.

Приехав домой, Лютер, как обычно, застал жену в последних приготовлениях к предстоящему обеду. Уловив ароматы, идущие с кухни, он в предвкушении удовольствия поспешил к столу. Запах вкусно приготовленной еды усилил и без того возбуждённый аппетит. Обед был подан и съеден. После его окончания Нарвин решил немного расслабиться, сидя на диване в гостиной и любуясь видом из её окна. За окном начинал накрапывать дождь. Ульма принесла свежеприготовленный сорбет, который они распили за компанию. Оба чувствовали себя счастливыми. Они мечтательно обсуждали свои планы на будущее.

– Угадай с трёх раз: какая у меня для тебя новость? – интригующе спросила жена.

Лютер сделал три безрезультатные попытки.

– Дорогой, ты не угадал. Я беременна.

Кровь ударила в мозг Нарвина при услышанном, – он никак не ожидал услышать подобную новость. Он поднялся с дивана и подошёл к окну. Глядя на дождливый пейзаж за окном, Нарвин пытался обуздать чувства гнева и досады, охвативших его. Ульма, не предвидя такой реакции мужа, настороженно смотрела на него. Взяв под контроль свои эмоции, муж повернулся к жене:

– Я много раз говорил тебе, что не хочу иметь детей. Почему сейчас ты ставишь меня перед фактом своей беременности, не принимая во внимание моё желание?! – отчеканил Нарвин голосом с металлическими нотками.

– Почему ты наотрез отказываешься от рождения детей? – парировала его вопрос жена, подходя к мужу и пристально глядя ему в глаза. – Ведь это естественно, когда мужчина и женщина живут под одной крышей и спят под одним одеялом.

– Хорошо. Давай присядем, – сказал Лютер, показывая жене на диван.

Присев и усадив жену рядом, Нарвин продолжил беседу:

– Ульма, мы с тобой взрослые люди. У каждого из нас есть свои «скелеты в шкафу». Я ни разу не упомянул тебе о твоём прошлом, и я надеялся, что ты не заставишь меня говорить о моём. Перед нашей женитьбой я настаивал на отсутствии детей. Так?

Ульма слегка кивнула головой.

– Я осознаю, что должен был раскрыть перед тобой все карты с самого начала. Тогда бы тебе была ясна причина моего поведения. Однако у меня не хватило смелости говорить с тобой о моём прошлом раньше. Теперь у меня нет выбора молчать о нём. Слушай, – Лютер отрешённо посмотрел на жену.

Ульма внимательно и с напряжением смотрела на мужа.

– Я никогда раньше не говорил тебе о том, что когда-то был женат. Более того, у меня было двое детей. Моя дочь в возрасте пятнадцати лет наложила на себя руки. Мы даже не смогли похоронить её на нашем кладбище, так как самоубийцам в этом отказано. Мой сын, – гей и наркоман, – умер несколько позже от передозировки наркотиков.

– Боже мой! Какой кошмар! – жена пришла в ужас от услышанного. Она даже не могла себе представить, что её муж пережил двоих собственных детей. – Что стало с твоей бывшей женой? – еле слышно спросила она.

– У неё помутился рассудок, и она скончалась чуть позже.

Воцарилась пауза. Тягостное молчание нарушила Ульма:

– Я искренне сочувствую твоему горю, но не понимаю до конца – почему мы не можем иметь детей?

– Тебе известно, что моя хромота обусловлена генетически? – задал встречный вопрос муж.

– Даже если и так, почему из-за этого надо убивать нашего ребёнка? – вопрошала жена.

– Во-первых, моя хромота и самоубийства двух моих детей – две стороны одной медали, которая называется дегенерацией рода. Во-вторых, не убивать ребёнка, а прерывать беременность в связи с высокой вероятностью наследственной патологии. Ты хочешь воспитывать идиота, извращенца или самоубийцу?! – заявил Нарвин, начиная терять контроль над собой.

– Но ведь ты обладаешь живом умом и ясным рассудком! Почему от тебя должен родиться урод?! – не желая принимать категоричные аргументы мужа относительно продолжения рода, настаивала жена.

– Дорогая моя, – он повернул её к себе, крепко взял за плечи и, пристально глядя ей в глаза, продолжил, – именно поэтому я осознаю, что являюсь последним достойным представителем своего рода. Природа ставит на нём крест, о чём свидетельствует моя врождённая хромота и двое нежизнеспособных отпрысков. Я хочу оставить добрую память о нашем роде, а не душевнобольных и недоразвитых потомков.

– Я сделаю всё, от меня зависящее, чтобы наш ребёнок вырос достойным человеком, – твёрдо глядя в глаза мужу, пообещала жена.

– Боюсь, дорогая, существуют вещи, над которыми ты не властна. Одна из них – генетика. И поэтому прямо сейчас ты едешь к нашему доктору делать аборт.

– Но дорогой, – слёзы градом лились у неё из глаз, – пожалуйста, дай шанс родиться этому ребёнку! Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, и сделаю всё, что смогу, для тебя и него! Я умоляю тебя!

– Ульма, я искренне признателен тебе за твою благодарность и терпение. Это высшее, на что я могу рассчитывать. Именно поэтому ты моя жена и пользуешься всем, что принадлежит мне. И именно поэтому в случае моей смерти ты наследуешь всё моё движимое и недвижимое имущество до последнего цента. Также я хочу оставить в память о себе тёплые чувства и воспоминания, а не ужас, отчаяние и безысходность.

Нарвин опять подошёл к заливаемому струями холодного дождя окну и стал всматриваться в пейзаж за ним. Волна воспоминаний накатила на него, воскресив призраки прошлого и похороненных в нём чувств. Боже, как давно это было! И вместе с тем он помнил всё до мельчайших подробностей. Перед глазами Нарвина возник образ его покончившей с собой дочери: она лежала в наполненной водой ванне с простреленной головой, сжимая в опущенной руке пистолет. На её лице застыла лёгкая улыбка. На столике рядом с ванной лежала написанная ею записка: «Дорогие родители! Мне надоело влачить бессмысленное земное существование, к которому принуждает меня ваш никчёмный мир. Поэтому я ухожу. Ваша непокорная дочь».

Позднее один генетик, – профессор и доктор медицины, – объяснил Нарвину определённую закономерность такого исхода событий. Согласно изложенной им теории, любой биологический род рано или поздно заканчивает своё существование путём остановки репродукции или рождением особей с врождёнными психическими или физическими отклонениями, такими, как шизофрения, разного рода мании, «волчья пасть» и другие. Таким образом, оставленное потомство с наследственными заболеваниями вырождалось естественным образом в своём или в двух следующих поколениях. По глубокому убеждению профессора, преднамеренное самоубийство одного из родственников являлось верным признаком дегенерации рода.

Глава 6

Доктор медицины и профессор Артемио Аррегин – мужчина шестидесяти лет, среднего роста, худощавый и очень активный для своего возраста, иногда даже суетливый. Он обладал приятными чертами лица и имел густую абсолютно седую шевелюру. Официально доктор относился к разряду холостяков, хотя сам он считал, что женат на Генетике и беззаветно предан ей. Доктор Аррегин – одна из немногих звёзд первой величины в мировой генетике, в чью специализацию входят наследственные генетические заболевания, – как синдром Дауна, например, или гемофилия. Аррегин внёс весомый вклад в практическое развитие и конкретизацию знаний относительно поведения «больных» генов и его возможной коррекции. Является лауреатом Нобелевской премии в области медицины. Аррегин безгранично верит в то, что генетика призвана сделать жизнь человечества качественно лучше, так как убеждён, что все недуги человеческие, – телесные и духовные, – берут своё начало в комбинации генов. Дифференцировав эти генные комбинации и найдя действенный способ коррекции их негативного влияния, профессор Аррегин мог осуществить революционный прорыв в медицине.

Несколько лет назад доктор медицины Аррегин обратил своё пристальное профессиональное внимание на теорию дегенерации, и в настоящий момент являлся ярым её последователем. Теория дегенерации возникла в Европе в середине девятнадцатого века и была представлена в трудах Бенедикта Мореля, Чезаре Ломброзо, Рэя Ланкестера, Генри Модсли и других европейских учёных мужей своего времени. Доктор Аррегин имел несколько отличный взгляд на видение явления дегенерации, нежели вышеупомянутые основоположники данной теории.

Конец ознакомительного фрагмента.