Глава 8

Не шевелись! Я не осмеливалась не то что кивнуть в знак того, что всё поняла, но даже дышать.

Ректор сделал шаг вперед, закрывая меня собой, а потом протянул правую руку к светящемуся шару – очень медленно, подставляя ладонь, словно ловил яблоко, падающее с ветки.

И шаровая молния спустилась в его руку доверчивым котенком. Мне показалось, она даже потерлась о его ладонь, распушившись искрами.

Это было удивительное зрелище – Кош Невмертич держит в руке молнию. Его горбоносое лицо осветилось снизу желтым неровным светом, еще больше заострив черты, и он показался мне древним, как всамделишный Кощей. А сколько ему лет, интересно?..

Он сказал, чтобы я не двигалась, и я старалась даже не дышать. Дождь поутих, ректор поднял руку повыше и легко подкинул молнию – как баскетбольный мяч на подаче. Огненный шар поплыл вверх, а ректор не опускал руку, будто прощально помахивая молнии вслед.

Когда она поравнялась с десятым этажом, превратившись в сияющий клубочек с хвостом-ниточкой, Невмертич вдруг резко взмахнул рукой, сжимая пальцы в кулак. Раздался приглушенный хлопок, меня на секунду ослепила вспышка, а когда я проморгалась – молния исчезла.

Ректор снова повел рукой, и небо прояснилось, тучи разошлись, и дождь совсем прекратился.

Призрачный волк спикировал на грудь Облачару и так махнул хвостом, что меня отнесло к стене воздушной волной. Волк исчез, а Облачар пошевелился и приподнялся, кряхтя и охая.

– Живой? – спросил Кош Невмертич.

Я заметила, что он берег правую руку – держал на весу, выпрямив пальцы.

– Живой, – охнул Облачар, вставая на ноги. – Вот сопляки! Устроили переполох… Вам руку не сильно обожгло?

– Терпимо, – коротко ответил ректор и строго посмотрел на меня. – Краснова, вы почему все еще здесь? Быстро в медчасть!

Я сорвалась с места пулей, но, закрывая дверь за собой, помедлила.

– Один вон там в кустах засел, – сказал Облачар, морщась и потирая шею.

– В кустах? – ректор повернулся к зарослям бузины вдоль изгороди и позвал: – Пожалуйте к нам, молодой человек. Побыстрее, побыстрее…

Кусты зашевелились, и оттуда выбрался растрепанный парень в синей форменной куртке с красной эмблемой на груди.

– Вот, значит, чему учат в «Прикладной магии»? – спросил Невмертич ровно. – Что ж, думаю, ваши родители будут в восторге, что вы так хорошо овладели грозовым заклинанием. Пройдемте со мной.

Он кивнул в сторону ворот и пошел первым, а парень потянулся за ним, странно дергаясь, как будто его тащили на невидимой веревке, а он этому изо всех сил сопротивлялся.

Облачар шумно встряхнулся – совсем, как собака и заворчал вполголоса про сопляков, испортивших хороший костюм. Я неслышно закрыла дверь, сделала шаг назад и налетела на Анчуткина, который все это время стоял за мной и видел и слышал то же самое, что я. Глаза его блестели даже в полутьме коридора.

– Потрясающе! – прошептал он, глядя невидящими глазами. – Держать шаровую молнию на ладони – вот это сила! Наверное, это второе заклинание Громобоя… Как же он его применяет? Как?! – он уставился на меня и сейчас очень походил на сумасшедшего ученого из мультфильма.

Но меня больше волновало другое.

– Куда он повел его? – спросила я. – В Особую тюрьму?

– Нет, – протянул Анчуткин, с трудом возвращаясь в реальную жизнь (хотя можно ли было назвать жизнь в «Иве» реальной?). – Для начала – в комитет магических разборок. Влетит пацану. Родителей вызовут, в личное дело нарушение внесут… Если еще пару раз такое повторит – там можно будет и про Особую тюрьму вопрос поднять, ведь волшебство ради баловства запрещено… Но в этот раз «приматы» и в самом деле слишком заигрались.

– Это были «приматы»?

– Ты же видела их куртки, – хмыкнул Анчуткин. – Вообще ничего не боятся, даже в форме пришли…

– Они называли нас «дровами», – вспомнила я.

– Ну да, они нас так называют – мол, мы все деревянные, раз в «Иве» обучаемся. Дрова.

– Но «Ива» – элитный институт… – я уже ничего не понимала.

– Элитный, – подтвердил Анчуткин. – Но не всем нравятся методы Коша Невмертича. В «ПриМе» больший упор делают именно на прикладную магию – ту, что можно использовать в быту. Например, они не изучают песнопения, потому что Морелли считает, что это никому не нужно – магия тонких вибраций. Есть гипноз, есть внушение, а музыка – это слишком узкая специальность, ею не каждый может овладеть. В нашей группе только Царёв и может… – он немного смутился, – ну, влиять музыкой… ты видела.

– То есть песнопения мы изучаем только ради Царёва? – процедила я сквозь зубы. – Чудесненько. А кто такой Морелли?

Мы поднимались по лестнице – мокрые насквозь, перепачканные грязью, но я почти не замечала этого, так мне хотелось разузнать побольше про то, что произошло.

– Кто такая, – поправил меня Анчуткин. – Ректор «ПриМы» – Марина Морелли. Она считает, что магией может овладеть каждый, при определенном усердии, и талант для этого вовсе не обязателен. А наш ректор считает, что главное – талант, – тут он ухмыльнулся так самодовольно, что я резко остановилась.

– А что ты ухмыляешься? – поинтересовалась я подозрительно. – Ты считаешь, это правильно? Про талант?

– Как же иначе? – он изумился так искренно, что я сморгнула, желая убедиться – настоящий ли Анчуткин стоял передо мной. – Талант – это главное. У кого нет таланта, тот не должен даже замахиваться на магию. Ты же видишь, что может получиться…

– Постой, – перебила я его. – А ты, значит, считаешь себя суперталантливым? У тебя сколько процентов волшебных сил? Десять? Пять?

Он смутился, снял очки, протер их краем мокрой толстовки, а потом опять напялил на нос.

– Вообще-то, у меня восемьдесят три процента, – сказал он добродушно.

– Класс «А»?.. – выдохнула я.

– Класс «А», – подтвердил он. – Но если честно, я в это не верю. И никто из нашей группы не верит. Но Кош Невмертич настаивает, чтобы я обучался по индивидуальной программе, поэтому меня сразу допустили в лабораторию и… и еще кое-куда.

Мне понадобилось время, чтобы прийти в себя.

– И при классе «А» ты болтаешься среди «корешков»? – уточнила я, хотя и так все было понятно. Анчуткин был дважды неудачником – недотепой, который позволил собой помыкать «вершками», и обладателем высокого процента волшебной силы, которая никак пока себя не проявляла. И при всем при этом оказался снобом почище ректора, а это уже меняло мое к нему отношение. Очень нехорошо меняло. – Ну ты и балда, – сказала я и побежала вверх по лестнице.

– Василиса! – переполошился Анчуткин. – Ты обиделась? Но я тебе говорю, что никто не верит, что у меня восемьдесят три…

– Да пошел ты! – ответила я в сердцах.

Но пойти пришлось мне – в медчасть. Там нас осмотрели, переодели в сухое, и дали час, чтобы прийти в себя и выпить горячего чая с медом. У некоторых студентов были ожоги – небольшие, как у Царёва, которому обожгло ногу. Но он с гордостью показывал «вершкам» крохотное красное пятнышко повыше щиколотки и хвастался напропалую, как не испугался «приматов» и геройски спас Колокольчикову.

Все это не добавило мне доброго настроения, и на урок превращений я пришла злая, как собака – только и ждала, чтобы кого-нибудь укусить. Но Анчуткин сник и присмирел, и не допекал меня расспросами и разговорами про талантливую исключительность. Восемьдесят три процента!.. Это же с ума сойти!.. И мои – семь…

Конец ознакомительного фрагмента.