Женщина хотела уснуть. Чтобы приснилась ей она сама, только прежняя. Не безымянная серая женщина, а та, красивая, молодая, у которой есть имя – Ольга. И чтобы все у Ольги было хо-ро-шо. Необязательно как в сказке, а просто хорошо, как до того черного дня.
Уснуть не получалось. Женщина прислушивалась: не встал ли мужчина, не раздаются ли его шаги.
Боже! Что она здесь делает? Зачем согласилась тогда на этот лес?
Уж лучше бы прыгнула.
Когда-то у нее была прекрасная жизнь. Тихая, спокойная, которой не хвалятся, которой вслух не завидуют, но от которой никто не откажется. Такая жизнь, в которой у нее было имя – Ольга.
Излюбленный ребенок своих родителей, что ты делаешь в этих злых краях? О, Олечкины родители безумно любили дочку, холили, лелеяли, покупали кружевные платьица, яркие банты, сладости и вообще все, что ни пожелает их маленькая принцесса.
Папенька и маменька, ищете ли вы свою дочку сейчас, зовете ли, поминаете ли не лихом?
Ольга лежала на кровати, слушала избу, а в голове перебирала события своей жизни, выискивая ту травму, из-за которой все рухнуло в один момент. Хорошо, рухнуло из-за самой Ольги. Но почему она так поступила? Понять бы.
Травма никак не отыскивалась. Счастливое детство, спокойный переходный возраст, потом – студенчество. Было ли что-то там? Да нет, прекрасное время: шумные компании, бессонные ночи, студенческие мероприятия, квартирники, немного безденежья и дешевого алкоголя. Все как у всех.
Виновата ли первая несчастная любовь? Ольга так сильно страдала, когда Витька предпочел ее первокурснице Надьке, противной тощей старосте второго потока филологов. Зазнайке, что вечно всех исправляла:
– Правильно говорить не по срЕдам, а по средАм! Не жАлюзи, а жалюзИ! И откуда вы такие понаехали?
Правильно-то оно правильно, но зачем сообщать об этом с задранным кверху носом? Тьфу, противная особа была!
Но все чувства к Витьке перекрыла любовь к мужу, Андрею. Да и было бы по кому страдать: прыщавый заика, и чего она только в нем нашла? Нет, любовь к Витьке – нечто такое, о чем вспоминают редко, а если и вспомнят вдруг, вот как сейчас, то лишь пожмут плечами:
– Бывает.
А Андрей? Было ли что не так в их браке?
Нет. Все ладно. Все как по писаному: познакомились, встречались столько, сколько нужно, предложение Андрей сделал ровно через год, поженились пышно и красиво с кучей неизвестных ни жениху, ни невесте гостей, плачущей матерью Ольги, чуть выпившим свекром, танцами свидетелей до утра. И даже драка была. Так, двоюродный брат со стороны невесты чуть разворотил нос племяннику троюродного брата жениха. Ничего страшного, даже крови мало, но все же драка. В лучших традициях русских свадеб.
После свадьбы медовый месяц, точнее – медовая неделя, в санатории под Адлером. Соленые от моря молодые тела, смех через край, жаркие во всех смыслах ночи. И даже цикады под окнами – очень кстати, очень романтично.
Тем временем родители: и свекры, и теща с тестем – обставили молодым квартиру. И обстановка, и сама квартира – свадебный подарок от любящих мам и пап.
Даже классического противостояния со свекровью не случилось: чудесная женщина, приняла Ольгу как родную дочь.
Можно перебрать каждый год их совместной с Андреем жизни, но ничего там не отыщешь, никакой травмы. Работали, путешествовали, ходили в гости. Любили. О, как они любили друг друга. Неправ господин Бегбедер – не три года любовь живет, а гораздо дольше.
Любовь живет до первой смерти, как оказалось.
В тридцать Ольга забеременела. Да, не сразу после замужества. Нет-нет, никаких проблем. Просто они так и планировали с Андреем: сначала пожить для себя, а потом, когда для себя надоест, для ребенка. Конечно, несостоявшиеся бабушки, и даже пару раз дедушки, заводили разговоры про тикающие часы. Все как всегда – никаких аргументов, кроме дурацких часов и заек с лужайками, люди так и не придумали, но в целом родители решение не заводить детей сразу после свадьбы принимали.
Было ли что не так в беременность? Может, тогда что-то сломалось в Ольге? Под действием гормонов, например. Да нет же! Нет! Беременность протекала отлично: никаких токсикозов, давлений, смены настроений, бессонных ночей, отеков. Что там еще бывает у беременных? Дайте этот длинный список, напротив каждой графы Ольга уверенно поставит прочерк. Даже клубники посреди зимы не хотелось. Или ананасов с горчицей. Или селедки в шоколаде. И до конца беременности Ольга пробегала резво, словно не чувствуя тяжести живота.
Повлияли ли роды? Процесс, конечно, тяжелый, болезненный, но вся боль забывается, едва только на грудь кладут твоего ребенка, твоего первенца, твоего сына.
– Привет, Степа, – прошептала Ольга, нежно касаясь своего младенца. – Степа, Степашка мой. Слышишь? Это твое имя. Степа. А я твоя мама.
Как странно искать травму в материнских буднях, рыться в том, что называют «истинным счастьем» и «настоящей любовью, которой прежде не доводилось испытывать».
Колики были? Были. Зубы лезли? Лезли. Бессонные ночи случались? Не очень-то и много. Да, про полноценный сон пришлось забыть – покорми, поменяй подгузник, успокой младенца, – но Ольга высыпалась. Прям совсем без сна была одна ночь или две, ну, три. Не больше.
Первое время помогала Ольгина мама, затем свекровь, а там и Андрей отпуск на две недели взял. А потом Ольга осталась одна. Ну как одна, с сыном.
В материнских буднях все понятно и однотипно: покормить, постирать, поменять подгузник, погулять, уложить спать, покормить, развлечь, погулять, уложить спать, покормить. И так бесконечно. В промежутках слушать истерики, с ними по выбору матери – перетерпеть, попытаться пресечь, успокаивать.
Нужное подчеркнуть. День сурка. Ребенок растет, в «покормить-менять подгузник-укладывать спать» добавляется новое, например – играть в новую машинку, лепить, собирать пирамидку, но интереснее от этого не становится.
День сурка продолжается.
Андрей работал допоздна, бабушки и дедушки вернулись в свои жизни, лишь изредка наведываясь в гости и развлекая Степу издалека: щелкали языком и хлопали в ладоши, пока внук сидел на коленках у мамы. Едва та пыталась сунуть его кому-нибудь из них, ну хотя бы на минуточку, хотя бы в туалет сходить, как бабушкам и дедушкам срочно нужно было домой.
«Прости. В другой раз».
За время декрета Ольга ни разу не встретилась с подругами. Конечно, те забегали сперва, но поговорить по душам при часто хнычущем ребенке не получалось. Она не сходила на ноготочки или к парикмахеру, не прогулялась по торговому центру. Волосы в неизменной гульке, растянутые спортивки и дырявая футболка – такой стала Ольга. Дай бог, успела принять душ.
Во что превратилась?
Единственная отрада – сходить одной в продуктовый. Не важно, за чем. В «Пятерочку» возле дома, дальше нельзя, дальше Андрей не справится с сыном, полчаса – не больше.
Как-то по весне, Степе тогда уже было почти три, Ольга пошла в супермаркет за батоном и молоком. И до того ей было хорошо: птички поют, ручьи бегут, теплый ветер пытается растрепать гульку на голове, прохожие куда-то спешат или наоборот – замирают после улицы, вслушиваются в весенние звуки, целуются парочки, орут дворовые коты. Так ей было хорошо, что домой она в тот день не вернулась. И на следующий – тоже. И через день – тоже.
Она ушла от мужа и сына.
«Вот же дикость!» – скажут одни.
«Матери не бросают своих детей!» – воскликнут другие.
А Ольга и не бросила. Просто на время оставила.
Что делают люди, почувствовав свободу? Глотают ее жадно где-нибудь в горах или на берегу моря, танцуют беспечные танцы на пляжах, поют песни, возможно, Кипелова. Путешествуют. А Ольга бродяжничала, скиталась от знакомых к знакомым, нигде подолгу не задерживалась, причину своего появления не объясняла, едва только кто-нибудь заводил: «Я слышал, что Андрей…» – тут же исчезала.
К родителям не приходила, знала, что те отправят ее обратно к мужу со словами:
– Семья – это самое важное в жизни!
И они правы. Вот только Ольге в семью не хотелось. И семьи не хотелось. Устала она от нее.
Вырвалась ли она из своего дня сурка? Да.
Нравилась ли ей ее нынешняя жизнь? Непонятно.
Скучала ли она по сыну? Безумно.
Любила ли она мужа? Несомненно.
Но вернуться домой… нет, пожалуйста, нет, не надо, не просите.
А потом нельзя же вот так запросто прийти спустя столько месяцев, открыть дверь:
– Привет. Я дома!
И протянуть мужу молоко, а сыну – батон.
– Мама! Мама пришла! – закричит радостный Степка.
– Проходи, я там ужин приготовил, – смущенно скажет Андрей.
Так не будет.
А будет так:
– Где шлялась? – спросит почти бывший муж.
– Папа, а кто эта тетя? – прячась за спину отца, прошепчет ребенок.
– К нам кто-то пришел? – раздастся незнакомый женский голос с кухни, с ее бывшей кухни.
Ольга уехала в другой город. Любой, лишь бы ее там не знали. Любой, на билет до которого хватило денег, что она насобирала перед входом на вокзал. Люди, ужасно злые и недоверчивые, ворчали на нее, кричали, отталкивали, били по протянутым рукам. Один паренек пожалел и сунул тысячу. Щедрый. Плюс немного мелочи набралось.
Так, куда на эти деньги можно уехать?
Выбор пал на Н-ск. Тот встретил Ольгу проливным дождем, грубыми таксистами и разбитыми дорогами.
Есть в России немало таких городков, где одна улица отличается от другой только количеством серых пятиэтажных панелек, где найдется всего лишь одно здание с колоннами, обещающими вот-вот потрескаться и развалиться, где посреди города гордо торчит недавно отстроенная местным меценатом церквушка, ею горожане и гордятся – как-никак единственная достопримечательность – и про нее же по углам шепчутся, что отстроил ее А. Г. только лишь для того, чтоб грехи свои замолить, все бандиты так делают. Где на весь город один кинотеатр (дай бог есть), одно кафе, одна пирожковая в здании вокзала, один Дом культуры с извечными «вечерами за столиками». Мимо таких городов проходят поезда, и лишь некоторые делают остановку – не больше минуты, – во время которой ни один пассажир не выходит на перрон, и проезжающие не запоминают название города, ведь некому потом хвастаться тем, что ты в Н-ске бывал.
Здесь по весне все затапливает канализационными водами, поэтому резиновые сапоги – самый ходовой с конца марта по май товар. Здесь в местных магазинчиках все еще можно брать в долг – тебя запишут в специальную тетрадку и в конце отчетного месяца обязательно спросят все до копеечки. Здесь такая концентрация вежливых алкоголиков, что невольно пересматриваешь свое отношение ко всякому пропойце: можно и простить сей недуг, когда человек тебе и дверь приоткроет, и сударыней назовет, и доброго здоровьица пожелает.
И рынок. В таких городках есть рынок. Хотелось бы добавить «непременно»: непременно есть рынок, но это не так. В некоторых городках рынок стихийный, случается раз в неделю благодаря гастролирующим торгашам, что, не сговариваясь, выбирают для посещения этого города один и тот же день.
Или все же сговариваясь.
В Н-ске был рынок. Не стихийный. С местными продавцами. Небольшой и неуютный. В первых рядах торговали бытовыми мелочами: крышками для банок и самими банками разных литражей, полиэтиленовыми пакетами, отпугивателями кротов, шлангами, точилками для ножей, фольгой для запекания, вантузами, замками для чемоданов. Сам чемодан на рынке не купишь, это надо в «Смешных ценах» искать.
Книги не хватит, чтобы описать все то добро, что встречает вас при входе на Н-ский рынок.
Далее – одежда, в основном китайский ширпотреб с базы в Москве, продают его по слишком высоким ценам. Всякий раз удивляешься, что кто-то это покупает, когда куда легче и дешевле заказать на маркетплейсе, ведь они и до таких вот городков давно добрались.
В углу ютятся длинные вешалки с шапками и лотки с перчатками. Летом шапки сменяют шляпы и панамы, а перчатки пропадают до осени.
В самом же конце рынка – гастрономический рай. Единственное, ради чего вообще стоит сюда заглядывать. Здесь соседствуют друг с другом молочный и мясной отделы: местный СанПиН не запрещает, местный СанПиН сам тут закупается. Длинные ряды кондитерских изделий: торты, печенья, конфеты, вафли. Крошечный прилавок со специями. Раньше здесь продавали соленья, но то оказалось невыгодным: местные сами все выращивают, сами же солят, чужие соленья покупать и есть брезгуют.
И потом уже – длинный овощной ряд. Фрукты, правда, там тоже продают. И ягоды. Но жители Н-ска говорят коротко: «Овощной». А то пока выговоришь «фруктово-ягодно-овощной», забудешь, за чем пришел, то ли за капустой, то ли за бататом.
Неправда. Никакого батата здесь отродясь не продавали! Кому он тут нужен, этот батат? Его и приготовить-то не понять как, и н-ский мужик такое есть не будет!
Ольга медленно брела меж рыночных рядов, рассеянно разглядывая товары на прилавках. Покупать ничего не собиралась, да и не могла: денег в кармане – три копейки. На рынок ее притянуло. Центр городской сутолоки. В Н-ске даже на вокзале спокойнее.
Она дошла до конца рядов, замерла напротив последнего прилавка и уставилась на зелень. Зелень Ольге ни к чему, просто так уставилась – не знала, что делать дальше, куда идти.
– Девушка, вам чего? – услужливо спросил продавец-узбек. – Петрушки? Укропчику?
Разговаривал узбек почти без акцента, лишь с легким таким восточным налетом, особенно при произношении «е», она у него к «э» стремилась. Сам худющий, загорелый, словно год провел на морском берегу, на голове тюбетейка, из-под которой торчала нелепая, почти кудрявая челка.
Он выбежал из-за прилавка, отщепил пучок укропа:
– Вот, укроп сейчас хорошо, укроп сейчас полезно, держите.
Ольга зачем-то схватила зелень и прижала к груди, словно то был букет ландышей, подаренный на первом свидании. Дают – бери.
– Петрушки надо? И петрушки отщиплю. Или, может, салата? Мне вот сегодня привезли, свежайший, Турция. Что еще надо, красавица?
– Работу, – неожиданно и для продавца, и для себя сказала Ольга.
– Работу? – переспросил узбек.
Ольга медленно моргнула в ответ – все еще не верила, что сказала это вслух первому встречному.
– Но я не вешал объявления, – растерянно сказал узбек и опустил нащипанную зелень в ведерко с водой.
Укроп так и остался в Ольгиных руках. Не вырывать же.
– А надо бы! – донесся низкий, с хрипотцой женский голос из-за прилавка.
Следом за голосом (сначала раскаты, потом – молнии) показалась миниатюрная узбечка с огромным животом. Беременный живот же не влияет на миниатюрность женщины? Особенно если он растет, а остальное тело – нет. Черные блестящие волосы стянуты в две тугие длинные косы, голова повязана платком, на темное платье в пол накинута жилетка, похожая на ободранного кота. Того и гляди мяукнет.
Узбечка сложила руки на груди, свела густые брови, сверкнула глазами-угольками:
– Тибэ эт работ нужна?
А у нее акцент заметный.
Ольга кивнула. Она немного робела перед беременной, как перед старшей родственницей, хотя на вид узбечка была Ольге ровесницей.
– Знащит, так. Эт-о Шавкат, – беременная ткнула пальцем в продавца. – Он мой муш. Понила? Муш.
Она дождалась, пока Ольга опять кивнет, лишь после этого продолжила:
– На муша моиго не смотри.
Ольга отвернулась от Шавката.
Узбечка ухмыльнулась:
О проекте
О подписке