Глава 4

– Оля… – выдохнула мама, открыв дверь, и её глаза тут же наполнились слезами.

– Мамуль, – сделав шаг и скинув с плеча сумку. Тёплые крепкие объятия и такой родной, и уже почти позабытый запах близкого человека – это то, чего, оказалось, так отчаянно не хватало все эти годы.

– Отпустили? – отстранившись и с такой тревогой и надеждой вглядываясь в мои глаза.

– Да, мам. – Её слезы по щекам, и душу сжало в железные тиски. – Всё хорошо. Я дома, мам. Не плачь, пожалуйста.

– Это от радости, дочь, – произнесла, вытирая влагу носовым платком. – Не ожидала совсем. Ты не написала, не позвонила.

– Прости. Всё могло в любой момент измениться, и я бы потом чувствовала себя виноватой. Я и так ею себя чувствовала. Я была виновата перед ней за все её слёзы и боль, что она пережила. Эту боль может понять только тот, кто это пережил, кто видел это в глазах своей матери, то отчаянье и безысходность, когда тебе уводит конвой из зала суда. И я бы отдала всё на свете, только бы она этого никогда не видела. Пока я принимала душ, ровно пятнадцать минут по привычке, выработанной за два года (именно столько дают времени всему отряду в банный день в колонии), мама разогрела обед. Когда я зашла на кухню, она уже замешивала оладьи.

– Мам, зачем? Мне и этого хватит.

– Кушай садись. Вечером ещё Алинка придёт голодная.

– А где она сейчас? – В университете или со своими подружками по городу шатается.

– Учится нормально? – Да кто её знает, Оль. Передо мной она давно не отчитывается, – произнесла мама, отвернувшись к плите. Я сделала себе мысленную заметку, поговорить с сестрой и узнать, чем она вообще живёт. Алинка была избалованной девицей. После ухода отца мать была вынуждена работать на двух работах, чтобы нас прокормить, и, видимо, испытывая какую-то вину за своё отсутствие, старалась дать нам всё самое лучшее из того, что было в её силах, а Алинка этим безбожно пользовалась.

– Мам, а мои вещи ещё остались? Мне бы кроссовки какие, до участкового сбегать, а то от резиновых сапог уже ноги отваливаются.

– Конечно, Оль. В кладовке и на балконе коробки. Я, что могла, забрала из твоей квартиры перед продажей, правда Алинка кое-что повытаскала, зараза, пока я не видела. Закончив с едой, я сполоснула тарелку над раковиной и, поцеловав мать в щёку, пошла искать обувь.

– Мам, ты вечером на работу?! – крикнула из коридора, натягивая куртку и вытаскивая из сумки документы.

– Я с ночной сегодня, мне только послезавтра с утра выходить, – она вышла в коридор.

– Тогда чего возле плиты стоишь? Иди отдыхай. Её чуть подрагивающие руки и тени, легшие под глазами, вызвали во мне беспокойство.

– Ну ты чего? Как я тебя голодной оставлю.

– Я сама себе приготовлю, с голоду не помру. Пожалуйста, отдохни, мам, – и она снова, не удержавшись, сжала меня в своих руках.

– Я скоро приду, мам, – поцеловала её в щёку и выскользнула за дверь, сглатывая вставший в горле ком.

Остановившись у подъезда, подкурила сигарету и, глубоко затягиваясь, окинула взглядом родной двор и свою всё ещё стоявшую на парковке чёрную четырку, правда со спущенными колёсами. Жива ли она ещё? Надо проверить. Я купила её на последнем курсе института, тогда уже больше года подрабатывала, и моих накоплений едва хватило на её покупку и страховку. А потом был Влад и его подарок в виде Мазды сх-9, которая была официально оформлена на моё имя. Я так и не определилась: это вышло мне плюсом или сыграло против. Мазду пришлось продать, как и квартиру в центре, чтобы покрыть «ущерб, нанесённый преступной деятельностью». Эта же машина фигурировала как доказательство этой деятельности, мол, на свои кровные я не имела возможности приобрести подобный автомобиль без кредита. Воспоминания о Владе породили физически ощутимую горечь, и я, сделав последнюю затяжку, выбросила окурок. Хорошо, что ту машину пришлось продать, я бы всё равно больше не села за её руль.

– Ольга? Алексеева? Да ладно! Обернувшись на голос, увидела Валерку с пятого этажа. Когда-то вместе в детский сад ходили и оба выросли в этом дворе.

– Привет!

– Привет-привет! Давно ты… ну это… откинулась?

– Сегодня.

– Мои поздравления, – он искренне пожал мою руку и потянулся к карману за сигаретами.

– Спасибо, Валер.

– Чем заниматься планируешь?

– Да пока не знаю. Вот стою, на тачку свою смотрю, надо реанимировать лошадку.

– Да без проблем. Я же тут сервис небольшой в отцовском гараже открыл. Загоним, подшаманим.

– Сдерёшь ведь три шкуры за своё «подшаманим», а я пустая сейчас на бабки.

– Алексеева, ну ты меня сейчас обидела прям, – эмоционально проговорил, едва успев выдернуть изо рта сигарету. – Как не родная, ей богу. Договоримся. Я своих не обижу.

– Мне к участковому сейчас надо, – бросила взгляд на наручные часы.

– Всё, лады, не задерживаю. На обратном пути подходи, я в гараже буду. Подготовлю колёса, мы её переобуем тут и до гаража на тросе дотащим.

– Спасибо, Валер, подойду.

В кабинете у участкового пахло сыростью и недавно съеденным дошираком.

– Так, Алексеева, пределы города не покидать, каждую пятницу отмечаться у меня.

– А если на дачу или в лес по грибы? – я усмехнулась, не совсем понимая смысла подобных ограничений. Я же не по «два-два-восемь» сидела и не за грабёж – обычно таких как на привязи держат.

– Обо всех своих перемещениях мне сообщаешь. Ясно?

– Ясно.

– До пятницы свободна.

***

– Привет, мой милый! – произнесла мама, подходя к моему столику. Я поднялся, приветствуя её поцелуем в щёку.

– Привет! Как добралась? – отодвигая стул и помогая ей сесть.

– Хорошо, пока пробок нет, можно спокойно ездить. Какой симпатичный ресторан. Я ещё тут не была, – она обвела взглядом помещение, и на её губах появилась улыбка. Мне нравилось, когда я мог её чем-то приятно удивить или порадовать.

– Ты хотела о чём-то поговорить?

– Да. Только давай закажем кофе для начала. Когда принесли кофе, она, постукивая ноготками по чашке, подняла на меня взгляд. – Оксана объявилась… Настроение тут же поменялось: и моё, и мамы.

– Снова? Что хотела?

– Что и всегда. Помощи. Денег.

– Я уже надеялся, что она в какой-нибудь подворотне померла.

– Слав, она твоя мать.

– Моя мать – это ты, а она – это так, биологическая составляющая. Я надеюсь, ты ей ничего не обещала?

– Нет, я сказала: сначала поговорю с тобой.

– Ни копейки ей не давай. Где гуляла все эти тридцать девять лет, путь там и гуляет. Можешь так и передать.

– Ты строг к ней.

– Я справедлив. И я своей позиции не поменяю.

Глава 5

После встречи с мамой ощущал внутри раздражение, едкое и не стихающее. Всё это оттого, что она снова назвала Оксану моей родной матерью. Нет, родная мать никогда бы не оставила двухмесячного сына своей бездетной сестре и не свалила бы в поисках «женского счастья» с очередным *барем. Для меня родная мать – это Люба, которая вырастила, выкормила, сделала всё, чтобы я вырос нормальным человеком. Именно она дала мне старт в жизнь, она всегда была рядом, будь то ветрянка или разбитое в школе окно, всегда поддерживала и направляла. Только она. А этой вообще в моей жизни не было. Я порой видел письма, которые она писала Любе, ещё когда в школе учился, и в них не было ни строчки, ни вопроса обо мне, там было только одно: «дай денег», «пришли денег», «помоги деньгами». Я увидел её впервые пять лет назад. Она приехала к Любе и просила помочь. Снова. Когда я вошёл в квартиру, она даже не поняла, кто перед ней. А я увидел в ней лишь потрёпанную жизнью торгашку с рынка, с засаленными волосами, прокуренными зубами и опухшим после хорошей пьянки лицом. Нет, она мне никто, была никем и никем останется, что бы мама ни говорила. Вывернул руль, выезжая с парковки ресторана, вливаясь в поток машин. Надо сегодня срочно в зал, а лучше в спарринг с Волчарой или Стасом. Стиснул руль сильней, до белёсых костяшек, гася и подавляя желание дать волю эмоциям: втопить педаль газа, вывернуть на встречку, поджимая и подрезая мешающие мне авто. Стянув с торпеды пачку сигарет, закурил, приоткрывая окно. Сбросил скорость. Намеренно. Контроль. Иначе всё пойдёт по известному половому органу.

***

После участкового зашла к Валерке. Он уже грузил колёса для моей машины в свою старенькую Тойотку. А через час моя четырка уже ползла на тросе к его гаражу.

– Ну всё, полдела сделано, – произнёс Ефимов, отцепляя трос от машин. – Я сегодня аккум нормальный воткну в неё, попробую завести, а там посмотрю, что да как. Если заведётся, то все патрубки, фильтры, жидкости поменяю, всё проверю. Если нет, буду смотреть, что не так. Ну и колёса тебе сейчас на лето подберу. У меня там на докатку есть комплект тринадцатых.

– Спасибо, Валер. Ты мне до того, как делать начнёшь, сумму скажи, а то вдруг не потяну.

– Частями отдашь со временем. – И, подкурив сигарету, спокойно заметил: – Свои, Оль, а своим помогать надо.

– Ну и как мне тебя благодарить, – усмехнулась по-доброму от того, как в груди сдавило сердце.

– «Долг платежом красен» – знаешь такую поговорку? Забыла уже, как моего Димку спасла. После рождения у его сына обнаружили какие-то врождённые проблемы с сердцем. Операция, сделанная по ОМС, не дала необходимого результата, и они собирали деньги на повторную операцию только уже в Германии и последующую реабилитацию. Я тогда узнала об этом от мамы и не смогла остаться в стороне. Это было давно, года четыре назад.

– Это были просто деньги, Валер. У меня была возможность помочь, я помогла. Как сын, кстати?

– Хорошо, как будто и не было тех страшных лет.

– Дай Бог, чтобы и дальше всё было так же.

– Да, – он выбросил под ноги окурок и затушил его ботинком.

– Ладно, подходи завтра, всё скажу по машине.

– Договорились, – пожав Валерке руку, пошла домой. Во дворе, подкурив сигарету, села на скамейку недалеко от подъезда. В советское время на этом пятаке, напротив дома, был фонтан; сейчас эту чашу старого фонтана использовали как клумбу, а рядом поставили скамейки. Выросшие вокруг деревья создавали тень в солнечный день, и местные пенсионеры любили тут проводить время. Я затянулась сигаретой, всё ещё блуждая в тайниках памяти: по поводу Валеркиного сына, своей матери, участкового и того ощущения, что за два года моего отсутствия так много изменилось. Наверное, просто слишком много впечатлений за один день. Я уже докуривала, когда у нашего подъезда притормозила машина. Явно не местная, ценовой разбег не тот, и номера «блатные», знакомые… Этот чёрный тонированный танк – будто неприятный вестник из прошлой жизни. Взгляд намертво прилип к чужаку, словно эта тачка представляла угрозу одним своим существованием. Напряжение возросло, и пальцы левой руки впились в край скамьи… И вдруг из машины выпорхнула моя сестра! Горячий пепел упал на пальцы, обжигая, и я, зашипев сквозь зубы, бросила истлевший до фильтра окурок в урну. В памяти выстрелом цифры, когда-то увиденные, отпечатанные в памяти: это Сухановские номера, депутатские. Но за рулём не он, тому лет сорок уже. Это, скорее всего, отпрыск его, через лобовое особенно под таким углом обзора лицо сильно не рассмотреть, но то, что это был молодой человек, было видно. Твою ж мать, Алин! Сестра обошла машину, встав со стороны водительской двери, поцеловала парня через опущенное стекло и побежала к подъезду. Сжала на секунду веки, до боли. Поднявшаяся волна злости, тревоги и страха сдавила горло, будто сжимая свои трупные пальцы вокруг моей шеи. Что же ты дура такая, Алин?! Неужели моя история тебя ничему не научила? Домой я поднималась, стараясь унять тот ад, что творился внутри. Надо нормально с ней поговорить, спокойно, для начала расспросить всё, вдруг это только первые встречи и спрыгнуть с этого вагона ещё можно без потерь. Но надежды на то и надежды, чтобы не оправдываться, мне ли об этом не знать…

Глава 6

Войдя в квартиру, столкнулась с Алинкой в коридоре. Она протирала свою обувь.

– Оля? – удивление в голосе сестры было смешано с недовольством, которое ей не удалось до конца скрыть. – Освободили?

– Да.

– Поздравляю! – Улыбка на лице такая же неискренняя, как и её объятья. Неожиданное и неприятное открытие.

Я прошла за ней на кухню, наблюдая, как она начала рыться в холодильнике и открывать кастрюли и сковородки, стоявшие на плите.

– А что у нас из съестного, только оладьи? М-да, негусто. А где мама?

– Отдыхает после смены.

– Ну, можно было хотя бы суп сварить.

– Возьми и свари. В чём проблема? Мать тебе не кухарка, чтобы для тебя по заказу готовить.

– Я только вчера маникюр сделала. Ты вообще представляешь, сколько сейчас он стоит? Я не буду с покрытием за пятак грязную картошку чистить!

Да-а-а! В этот момент я представляла – и очень даже ярко, только не стоимость её маникюра, а то, как удачно ей пере*бать, да так, чтобы носовая перегородка треснула без смещения.

– Значит, ты с сегодняшнего дня на диете, – едва сдерживая бурлящую злость, произнесла я.

Двинулась к шкафу и потянулась за кастрюлей, чтобы набрать в неё воды. Приготовить что-то всё же надо было, а то мама проснётся, а в доме даже перекусить нечем – этот пылесос сейчас все оладьи подъест.

– Я и так слежу за фигурой.

– На, порежь, – вымыв морковь, положила перед сестрой.

– Ну, Оль. Я же сказала…

– Жрать хочешь? Чисти. А мать дёрнешь хоть раз, я тебе голову откушу.

– Ну, капец, – скривив губы, она дожевала оладьи и всё же потянулась за овощечисткой.

– Учись готовить. Может, хоть этим своего мужика удивишь. Кстати, кто он?

– Ты вроде только сегодня освободилась, а уже обо всём знаешь.

– Я вообще очень много о жизни знаю. Привыкай.

– Марк. Его зовут Марк.

– Сухановский отпрыск, что ли?

– Сын.

– Торчок со стажем. С пятнадцати лет на дури. Тебе приключений в жизни не хватает или просто мозгов дефицит?

– Он почти не употребляет. Очень редко.

– Почти! – от её идиотизма у меня вырвался нервный смех. – Ты сама-то себя слышишь сейчас? «Почти», блин.

– Вот только не надо меня учить!

– Алин, у подобных людей к таким людям, как мы, уважения нет. Мы для них никто. Челядь, не больше. А у наркоманов ещё и психика деформированная. Наиграется твой Марк с тобой и бросит и, дай бог, чтоб не в разных пакетах где-нибудь в лесополосе.

– Вот не надо только преувеличивать. Сама вон с Владом встречалась и жила как королева.

От упоминания этой твари волна злости прокатилась по всему телу, заставляя плотно сжать зубы.

– Ну и чем это закончилось?

– Я не лезу в дела Марка, так что всё хорошо. И вообще, надо сейчас строить фундамент своей жизни, – подчеркнула она слово «сейчас». – К тридцати я хочу нормально жить, по-человечески, понимаешь? А не сидеть в старой хрущёвке и чистить увядшую морковь на суп. Я хочу иметь возможность заказать эту чёртову еду из любого реста в городе, а не торчать часами у плиты, чтобы тупо пожрать сегодня вечером.

И кстати, я очень рада, что ты вернулась. У тебя же столько знакомых осталось; ты с Владом в таких кругах вертелась, а среди его знакомых же сто процентов есть интересные холостяки. Я бы на твоём месте уже начинала искать своего принца. А то часики-то тикают.

– Спасибо, не надо мне такого счастья. Одно как-то привалило – до сих пор разгребаю. И знаешь, в тридцать уже не принца на белом коне надо искать, а человека, с которым готова разделить постель, воспитание детей, жильё и холодильник. А в перспективе и старость. Человека, на которого в случае чего можно положиться. А принцы хороши в восемнадцать-двадцать лет: страсть, любовь, истерики, скандалы и битьё посуды, а также бурное примирение. Только в девяносто процентах случаев, стоит появиться реальным проблемам – даже возьмём ту же беременность, – этот принц тихонько сядет на своего жеребца и ускачет вдаль. А ты как хочешь, так и крутись. Он же принц, мать вашу, у него другие проблемы – глобальные – и нах*р ему пелёнки твои стирать. Так вот, в двадцать всё это проходит проще и переживается быстрее, так как в запасе есть лет десять, а после тридцати уже разгон не тот, да и сил поменьше. Все чаще и всё больше принимаешь всякую ерунду близко к сердцу, всё чаще задумываешься о будущем, о старости, о детях и возможных внуках. Поэтому уже принца не ищешь, а ищешь обычного мужика: работящего, сильного, спокойного и надёжного. Носки раскидывает? В туалете по часу сидит? Пивасик порой с друзьями глушит под футбол? Ну и фиг с ними! Главное, чтоб на жеребце в степь не ускакал в случае п*здеца жизненного, а плечо своё сильное подставил. А носки уберём; да и друзья с пивом и футболом случаются от силы два раза в год – в новогодние и майские праздники. Зато прийти могу в любой момент к нему, обнять и поныть, что опять п*здец и снова нежданный негаданный; и мужик нытьё моё выслушает, сопли утрёт и проблему решит, а я ему борщ сварю, оливье накрошу и пирогов настряпаю. Так что с принцами поиграться можно, если очень хочется, только замуж за них выходить – не стоит. Не совершай моих ошибок, не верь этим богатеньким принцам. Сейчас ты ещё радоваться можешь, что тебя только вы*бали, и ты жива, и на свободе. Используй шанс соскочить, пока не поздно.

– Если выйдешь замуж за сантехника, ты будешь лишь женой сантехника, а если за принца – то принцессой.

– Если выйдешь за принца, ты будешь дешёвой выскочкой, простолюдинкой. И, как бы ты ни пыжилась, ты так ей и останешься в его глазах и в глазах его родителей. А ещё он будет считать, что он имеет на тебя все права, как на вещь, ибо купил за подарки, брюлики и штамп в паспорте с ним, великим и луноликим.

– Почему ты постоянно всё выворачиваешь так, что мне сдохнуть хочется?

– Тебе двадцать три – почему ты до сих пор всё ещё веришь в сказки?

– А у тебя вся жизнь сосредоточена вокруг кастрюльно-бытового сценария. А я красиво жить хочу!

– Живи, кто тебе мешает, если тебе хочется, только за свой счёт, не за чужой. Не обязательно прыгать к мужику в постель, чтобы иметь возможность слетать в Ниццу. На поездку можно просто заработать – своим умом и руками. Так же, как и на всё остальное.

– На Ниццу, дорогая моя сестрёнка, другим местом зарабатывают, а не руками и умом – то есть кое-чем между этими органами.

– Ну, если ты в проститутки метишь или в подстилки, то, да, именно тем и зарабатывают.

– Девочки, вы уже тут что-то готовите? – Мама вошла на кухню, и мы прервали нашу перепалку с Алинкой. – А я проснулась и подумала, что вас надо чем-то накормить.

– Уже почти всё готово, мам.

– Ой, Оля, я совсем забыла… – и она, что-то приговаривая себе под нос, направилась в коридор и начала рыться в шкафу. – Вот, телефон твой. Я на баланс деньги закидывала и иногда звонки делала, чтобы сим-карту не отключили.

– Спасибо, мам, – и я снова обняла её. Мне кажется, я никогда не устану это делать. – Я про него совсем забыла.

Вечер прошёл в тёплых разговорах с матерью и конфликтах с сестрой, которая была не в восторге, что я буду жить с ней в одной комнате.

– Почему в моей?! Ставь кровать в маминой! – возмущалась она.

– А тебе нежирно будет в самой большой комнате одной жить? Ты, значит, на восемнадцати квадратах будешь в одну харю, а мы вдвоём – на одиннадцати ютиться. Подвинешься. И поднимай свою королевскую задницу, пошли кровать вытащим из кладовки.

Из кладовки пришлось достать не только разобранную кровать, но и коробки с моими вещами, а потом ещё бодаться с Алинкой за место в шкафу.

Когда моя сестра успела превратиться в такую тварь? Всего два года и три месяца меня не было, а такая разительная перемена, что мне удушить её хотелось и с каждой минутой всё больше.

– Оль! – раздался голос матери из её комнаты. Я, отложив разбор вещей, заглянула к ней; она стояла на стуле и что-то искала на антресоли. – Я тут золото твоё убирала… О, вот оно, – и достала небольшой кулёк, скрученный из носового платка, но, развернув, едва не побелела. – А тут не всё… А где же остальное?.. Оль, я отсюда ни колечка не взяла.

– Алина! – крикнула, уже подозревая, куда оно могло пропасть.