Глава 4. Манюня, или Баба Роза демонстрирует чудеса гуманизма

На обед были жареная курица с рисом, зеленый салат и кисленький, освежающий компот из алычи.

Мы с Манюней прямо-таки пожирали птицу, тщетно пытаясь сохранить скорбное выражение на лицах. В идеале, конечно, нужно было демонстративно окочуриться на глазах у Ба, чтобы она потом долго оплакивала нас, теребя в руках наши вшивые волосы. Но не существовало на планете Земля силы, которая могла заставить нас оторваться от хорошо прожаренной, хрустящей, ароматной курочки в исполнении Ба.

Дядя Миша посмеивался, искоса наблюдая за нами.

– Мам, ну посмотри на них, вылитые два мутанта-головастика! – не выдержал он.

Мы навострили ушки. Ба раздраженно отодвинула от себя тарелку.

– Поели все? А теперь марш из-за стола, к шести должны приехать ЛЮДИ, Нарку забирать, я хочу успеть испечь яблочный пирог.

– Ты хочешь шарлоткой искупить вину за нанесенный Нарке ущерб? – засмеялся дядя Миша. – Да за одни только бараньи катышки тебе придется расплачиваться бутылкой сливовой наливки!

Мы с Манькой тревожно переглянулись – дядя Миша явно искал приключений себе на голову. Ба смерила его тяжелым испепеляющим взглядом исподлобья.

– Молчу-молчу, – заторопился дядя Миша, – все, Фелен-Пелен, – повернулся он к нам, – я на работу, а вы ведите себя тише воды ниже травы, а то видите, к каким разрушительным последствиям приводят ваши эксперименты в вошководческой отрасли!

– Ты так уйдешь или тебя вперед ногами вынести? – ласково поинтересовалась Ба.

– Да я уже практически ушел. – Дядя Миша чмокнул ее и выскользнул из кухни.

Ба накрыла ладонью щеку, в которую ее поцеловал дядя Миша, и простояла так с минуту, рассеянно улыбаясь одними губами. Мы с Маней каким-то звериным чутьем догадались, что ее сейчас нельзя отвлекать, поэтому сидели за столом не шевелясь и во все глаза наблюдали за ней.

Ба очнулась, посмотрела на нас изучающим взглядом, рассмеялась:

– А ведь правда выглядите как два мутанта-головастика.

Мы сочли ее смех за контрибуцию и вылезли из-за стола.

– Ба, а что такое мутант? – спросила Манька.

– Вырастешь – узнаешь, – ответила Ба, – но если станешь сейчас канючить, что да как, то не получишь сладкого, – она протянула нам ПО ДВЕ шоколадные конфеты.

Мы не поверили глазам своим – шоколадные конфеты от Ба были прямым свидетельством тому, что вселенная наконец-таки повернулась к нам лицом, а не тем местом, которым она стояла с самого утра. Ведь Ба категорически была настроена против шоколада, она считала его источником всех человеческих бед, начиная от энуреза и заканчивая синдромом Дауна. Поэтому, когда она добровольно протянула нам по две (!) шоколадных конфеты, мы, не мешкая, сорвали их с ее ладоней и выбежали прочь из кухни.

– А поблагодарить? – Голос Ба настиг нас на пороге и больно толкнул в спину.

– Спасиииибо, Ба, – хором закричали мы.

На веранде Манька развернула обе конфеты и разом запихнула в рот.

– Это она из-за чувства вины перед нами, – прочавкала она, – ешь свой шоколад быстрее, пока Ба не передумала.

Теперь представьте себе эту дивную картину: под высоким раскидистым деревом тута на деревянной скамеечке сидят две обритые наголо неравномерно лопоухие девочки и отсвечивают голубоватыми черепами. За каждой щекой у них по кусочку сладкого счастья, они в блаженстве закатывают глаза, причмокивают и местами преступно исходят слюной… «Жалкое, душераздирающее зрелище!!!»

Когда конфеты были съедены, мы пошли прогуляться на задний двор. Походили бесцельно под фруктовыми деревьями, постояли над аккуратненькими грядочками кинзы, выдрали по листику, пожевали в задумчивости.

Вдруг заметили какое-то шевеление под грушевым деревом. Пригляделись с замиранием сердца. В траве лежал маленький птенчик – жалкий, голенький, криворотый.

– Ой! – ужаснулись мы. – Он, наверное, из гнезда выпал.

Посмотрели вверх, но за густыми листьями ничего не разглядели.

Манька осторожно подняла птенца. Он беспомощно пищал и барахтался в ее ладонях.

Мы побежали в дом показывать нашу находку. Ба возилась с тестом для пирога на кухне, пахло корицей и жареным миндалем.

– Ба! – крикнули мы. Она обернулась на наши голоса и вздрогнула от неожиданности.

– Вы меня напугали!

– Ага! – торжествующе выкрикнула Маня. – Теперь ты признаешь, что мы из-за тебя стали страшные как смерть, правда глаза колет, да?

– Я тебе покажу сейчас, как может правда глаза колоть, – взъерепенилась Ба, – что это у тебя в руках?

– Посмотри, что мы нашли, – Манюня сунула ей под нос птенца.

Ба недоверчиво оглядела нашу находку.

– Зря вы его взяли, он уже практически дохлый, – проворчала она.

– Ну Ба! – возмутилась Манюня. – Ничего он не дохлый, смотри, – она ткнула пальцем в птенца, тот поморщился всем тельцем и задергал лапками. – Видишь? – победно сказала Манька. – Мы его спасли, а теперь будем кормить-поить-выхаживать! Ба, что мы можем ему дать?

Ба ни минуты не раздумывала.

– Можете откопать дождевых червей, хорошенько их разжевать и скормить этой дохлятине, – язвительно проговорила она.

– Фуууууу, Ба! – смешно наморщила носик Манька. – Представить даже противно. Вот если бы ты нам помогла.

– Ты мне предлагаешь самой разжевать червей? – Ба ненадолго оторвалась от теста.

– А ты можешь? – Манька нетерпеливо запрыгала на одной ноге. Несчастный птенец трясся в ее руке безвольным комочком.

– Мария, – Ба глянула на Маньку поверх очков, – ты соображаешь, что говоришь?

Манька вылупила глаза. Потом надула щеки.

– А если напоить его молоком? – пискнула я.

Ба вздернула от удивления брови.

– Где это слыхано, чтобы птица кормила молоком? Ты хоть у одной птицы видела грудь?

– Видела! – Я решила пойти ва-банк. – У птицы гарпии, например, большая женская грудь. Я сама видела. В книге про античных богов.

Ба вспотела лицом.

– Так сходи к своей знакомой птице гарпии и попроси ее покормить этого дохлика большой женской грудью, понятно? – рявкнула она.

Мы молча переглянулись. Манька еще раз ткнула птенца. Он слабо зашевелился. Она положила его на краешек стола и погладила по голенькой спинке.

– Горе мое луковое, – прошептала умиленно. – Ба, мы можем его хлебными крошками накормить! – вдруг осенило Маньку. – И напоить водой из пипетки можем! Ты только дай нам крошек, Ба! И покажи, где пипетка, которой ты мне в ухо закапывала эту ужасную черную жидкость, помнишь? А еще мы, например, можем его искупать. Набрать в мисочку теплой воды, побултыхать его там и уложить спать, накрыв платочком.

Ба простонала. Но Манюня ничего не слышала, Манюню несло.

– А если у него вдруг случится заворот кишок, мы пипеткой поставим ему клизму, – у Маньки раскраснелись от волнения щеки, – ты ведь нам поможешь, Ба? Хотя не надо помогать, мы сами разберемся.

По окаменевшей спине Ба можно было догадаться, что сейчас случится непоправимое, но Манька этого не замечала, она была увлечена своими мыслями.

– Вот если бы ты еще умела мух ловить, – мечтательно протянула она, – или хотя бы мошек, а, Ба?

Ба со словами: «Да что же это такое!» – стремительно повернулась и с легким хрустом свернула птенцу шею.

– Вот теперь можете его хоронить со всеми почестями, – выдохнула она, не обращая внимания на наши вытянувшиеся лица. – Я даже готова вам на эту церемонию уступить железную баночку из-под индийского чая! Потому что лучше я его прямо сейчас убью, чем вы потом замучаете до смерти своими экспериментами!

Мы, потрясенные, в гробовом молчании забрали трупик птенца и пошли хоронить его на задний двор. Выкопали маленькую ямку под грушей, положили туда тельце и присыпали землей. Постояли какое-то время понуро над могилкой.

– Надо будет откопать его завтра и посмотреть, улетела у него душа или еще ТЕПЛИТСЯ В ГРУДИ, – задумчиво протянула Манька.

– Ты чего? – возмутилась я. – Какое там теплится, он ведь умер!

– Ну ты же слышала, как Ба рассказывала про гойские выкрутасы Иисуса с воскрешением? – Манька сорвала с ветки листик и намотала его на палец. – Может, это птичий Христос?

Мы в задумчивости уставились на могилку. Потом, как по команде, подобрали два деревянных прутика, сложили крест-накрест, обмотали травами, чтобы крестик не распался, и воткнули в одинокий холмик.

Автор приносит извинения своим замечательным читателям за богохульство. Автор сама является христианкой, правда, достаточно раздолбайского разлива, ну да ладно.

В оправдание Ба автор текста может сказать, что с богом у нее были весьма непростые, продиктованные тяжелым детством и юностью, отношения. Ба принадлежала к одной из основных авраамистическихрелигий и считала себя вправе с одинаковым остервенением костерить святых всех религий подряд.

Все претензии просьба предъявлять исключительно автору, ибо Ба автор в обиду не даст.

Когда вечером приехали мои родители, на кухонном столе исходил умопомрачительным ароматом яблочный пирог. Ба полила его, еще горячий, растопленным медом, посыпала корицей и миндальной крошкой. Обжарила в большой чугунной сковороде кофейные зерна до масляного блеска, принесла из погреба свою знаменитую сливовую наливку в запотевшей бутылке темного стекла. Мы с Манькой добросовестно смололи кофе в ручной кофемолке.

Ба вышла встречать маму с папой на веранду.

– Сидите на кухне, – шикнула она, грозно выпучив на нас глаза. – Ой, Наденька, Юрочка (чмок-чмок), как доехали? Ну и что, что пять минут езды, мало ли что может с вами случиться, колесо можно проколоть, бензобак может протечь, мазут может пролиться или какая еще беда приключиться. Вон у соседа нашего, Гора, сын чуть в машине не сгорел, говорили – замыкание (сочувственные ахи и охи). Я пирог яблочный испекла (громкое восторженное бормотание родителей), ага, ага, скоро и Миша приедет. Девочки сегодня себя чудесно вели, хоронили птенчика (тревожное бормотание). Да ничего страшного, они его подобрали, хотели клизму пипеткой сделать, пришлось несчастному свернуть шею, чтобы они его не замучили до смерти (растерянное покашливание). Вы только не пугайтесь, синюшность голов еще не прошла (тревожное покашливание), но это дело одного-двух дней, потом все придет в норму (растерянное мычание). Ну, что мы стоим на пороге, давайте пройдем на кухню!

Я не буду сейчас вам рассказывать в подробностях, какой мощи пароксизм истерического хохота согнул моих родителей при виде наших голубых черепов. Как потом папа вертел наши головы в руках и, любовно пересчитывая все характерные шишечки, сыпал страшными словами брахикефалия, долихокрания и краниология, и этим вогнал нас в окончательный и бесповоротный ступор.

Как мама рыдала на плече у Ба, а Ба утешала ее и говорила, что волосы не зубы, ну ты же понимаешь, Надя, а мама с каким-то сладострастным облегчением вытерла сопли подолом платья Ба и сказала: «Тетя Роза, я все понимаю, только детей все равно жалко!!!»

Как папа с дядей Мишей стояли на веранде, с дымящимися чашечками кофе в руках, выкуривали сигарету за сигаретой и вели бесконечный диалог на тему, что пора бросать курить, Миша, конечно, пора, а то сколько можно, Юра!

День удался, в общем, на славу. Я заснула счастливая, в своей кровати, жестоко осмеянная сестрами, но с греющей душу мыслью, что где-то там, в пяти минутах езды от нас, в двухэтажном каменном доме спит Манюня и отсвечивает в темноту такой же, как у меня, гладковыбритой, голубоватого колера, головой.