Глава 20. Манюня учится быть настоящей женщиной, или Как дядя Миша с папой вино из погреба доставали

Дядя Миша, как истинный сын своей матери, периодически выкидывал фортели, пытаясь отстоять себе кусочек независимости. Ба, как истинная Ба, одной левой гасила все попытки сына вырваться из-под ее тотального контроля. «В этом доме я господин», – любила повторять она.

В целом борьба дяди Миши с Ба напоминала противостояние между центром и мятежной провинцией. Провинция периодически поднимала плохо организованные и зачастую бестолковые восстания, а центр с особым удовольствием топил эти восстания в крови.

Любая Конвенция по правам человека прекращала действовать прямо на пороге дома Ба. Ибо только Ба устанавливала те рамки, в пределах которых члены ее семьи строили свою счастливую жизнь.

– Ба была тираном? – спросите вы.

– Конечно, нет, – смалодушничаю я.

Но Дядимишина неуемная душа не прекращала алкать свободы. И он, отстаивая свое право на личную жизнь, мстительно заводил связи «на стороне», а в особо критические для своей непокорной натуры дни имел наглость не приходить домой ночевать. Скандал, который неминуемо закатывала Ба, мощью энергетического выброса легко мог заменить распад уранового ядра.

– Вот этими руками, – кричала Ба, – вот этими руками, сына, я тебя родила! Вот этими многострадальными руками я ежеминутно подмывала твою попу, а какал и писал ты, скажу я тебе, как проклятый! Да и ел как прорва! Вот этими руками с утра и до ночи, не разгибая спины, я стирала твои пеленки-распашонки. Под каким девизом прошла вся моя жизнь, спрашиваю я тебя? Под девизом «накорми-обстирай-выучи сына»! А чем ты мне за это платишь? Черной неблагодарностью, вот чем!

В один из таких злосчастных дней мы с Маней как раз играли у нее во дворе. Буквально накануне нам подарили большой набор игрушечной посуды, и сейчас мы были заняты тем, что готовили из подручных средств обед на большое кукольное семейство. Маня увлеченно шинковала огромный лист лопуха, а я крошила в труху полено.

– Ты пойми, – объяснила мне Манька, – чем мельче покрошить полено, тем больше труха будет напоминать муку.

– А что мы потом с этой трух… мукой будем делать?

– Ты измельчай, а мы там придумаем, что с нею делать, – воинственно шмыгнула Манька и вдруг предостерегающе подняла вверх указательный палец: – Ш-ш-ш-ш.

Я навострила уши. «Вннннн, кха-кха», – донеслось издали знакомое кряхтение Васи. Мы с Маней горестно вздохнули – дядя Миша возвращался с очередного места восстания на свою верную погибель.

– Авось сегодня пронесет? – пискнула я, впрочем, без особой надежды.

– Не пронесет! Знаешь, какое с утра было выражение лица у Ба?

– Какое?

– А вот какое, – Маня насупила брови, собрала губы в куриную жопку, прищурила один глаз и встала руки в боки.

Я прыснула – уж очень смешно моя подруга передразнила Ба.

Когда Вася въехал на задний двор, мы почему-то спрятались за большим тутовым деревом. Видеть, как дядя Миша понуро идет к дому, было выше наших сил. Вылезли мы из-за ствола дерева только тогда, когда хлопнула входная дверь.

Скоро скандал в доме стал набирать обороты. Сначала до нас долетали отдельные фразы, а потом Ба подключила тяжелую артиллерию.

– А потом ты небось пришел и поцеловал Маню, фу! – кричала она.

– Мам, я тебя умоляю! При чем здесь это?

– При том! – захлебывалась Ба. – Сначала этими губами ты не пойми кого целовал, а потом полез к своему ребенку! Тьфу на тебя!

– Ну что ты такое говоришь!

– Говорю как есть, – топала ногами Ба, – и не родился еще на планете Земля человек, который бы мог убедить меня в обратном!

– Да легче удавиться, чем переубедить тебя! – крикнул дядя Миша и выскочил на веранду.

Мы с Маней дружно обернулись в его сторону. На дядю Мишу жалко было смотреть – выражение лица растерянное, между бровями пролегла глубокая морщинка.

Он поймал наши с Маней сочувствующие взгляды и натужно улыбнулся.

– Здрасьти, Дядьмиш, – пискнула я.

– Здрасьти, пап, – отложила лист лопуха Манька. – Ну что, получил свое?

Дядя Миша открыл рот, чтобы выговорить Маньке, но потом передумал и махнул рукой.

– Пойду, поковыряюсь в Васе, – сказал.

Преданный Вася терпеливо дожидался своего хозяина на заднем дворе. И уже издали, при виде его понурого силуэта, заботливо взбил подушку на сиденье водителя.

– Одни беды от этих баб, – вздыхал про себя Вася, скрипя шарнирами и карданными валами, – зачем они хозяину? Да и что с них взять – волос длинный, ум короткий.

– Женщины, что с них взять, – буркнул себе под нос дядя Миша, открывая капот Васи.

– А ведь мысли мои читает, – заликовал Вася и на радостях выпустил маленький фонтанчик машинного масла.

– Тебя не завели, а ты уже фортели выкидываешь, Васидис? – удивился дядя Миша.

– Ого, снова в объятиях своего сердечного друга? Ты поплачься ему в капот, он ведь обязательно тебя поймет! А главное – слова поперек не скажет, – Ба никак не унималась, она высунулась в окно своей спальни и жаждала продолжения банкета.

– И поплачу, – огрызнулся дядя Миша, – все вы, бабы, одинаковые.

– Да ну, – хмыкнула Ба, – ты еще скажи, что дуры.

– И скажу! – с вызовом повернулся к ней дядя Миша.

– Про волос длинный, ум короткий не забудь добавить, – не унималась Ба.

– Это уж само собой!

Ба высунулась в окно по пояс, старательно сложила пальцы обеих рук в дули и победно потрясла ими над собой:

– Во! Видел?

Дядя Миша какое-то время молча смотрел на свою всклокоченную мать, потом тяжко вздохнул и повернулся к Васе.

«Лучше промолчать», – подумал он про себя.

– Дура! – удовлетворенно констатировал Вася.

Ба демонстративно громко захлопнула окно.

«Весь в своего отца, – думала она, глядя с любовью на понурое темечко сына, – даже стоит как он – косолапит и чуть сутулится. Сделаю ему на обед его любимые котлеты. Картошечки пожарю, с лучком и грибочками. А то осунулся весь, кровиночка моя, одни кости торчат».

Она с шумом распахнула окно.

– В следующий раз можешь вообще не возвращаться, понял? – крикнула торжествующе.

Дядя Миша вздрогнул спиной, но не обернулся. И оттаял лицом, только когда из кухни потянуло божественным ароматом сочных котлет.

– О, Вася, – сказал он своему четырехколесному другу, – будут сегодня нам любимые котлеты, а к вечеру – изжога.

Вася понимающе молчал. Вася с младых ногтей знал, что такое изжога. И запор. И несварение желудка. И язва. Потому что постоянные болячки были планидой всех отпрысков советского автопрома.

Поэтому при слове «изжога» Вася суеверно поплевал через левую дверцу и тяжело вздохнул.

Так сошлись звезды, что именно в этот день, когда дядя Миша поругался с Ба, папа умудрился поскандалить с мамой. Вообще-то ссоры между моими родителями случались крайне редко, но уж если они случались, то по силе своей не уступали среднестатистической буре на планете Нептун. А в воронке такой бури, чтобы вам было известно, может легко уместиться вся наша планета. Будучи оба людьми взрывного темперамента, мои родители из любого пустяка могли раздуть такой пожар, что потом место их скандала напоминало выжженное поле. И только два горных орла кружили высоко над эпицентром этой вселенской катастрофы.

– Видишь хоть кого живоооогооооо? – кричал один орел с этого конца горизонта.

– Нееееет! – отзывался второй с другого конца горизонта.

– Женщина, – грохотал папа, когда крыть ему оказывалось практически нечем, – если говорит мужчина, ты должна молчать!

– А кто это тебе такое сказал? – возмущалась мама. – Оставь свои домостроевские замашки для других. Меня этим не проймешь!

– Кировабадци! – орал папа в ответ. Когда папа называл маму «кировабадци», то всем становилось ясно – у папы закончились аргументы.

Кировабад – это город, где жила семья моей мамы. В народе шла молва, что девушки из Кировабада славятся капризным, неуступчивым характером. Что они сильно избалованы и не видят ничего дальше своего носа. И что каши с ними не сваришь.

Поэтому, когда у папы заканчивались аргументы, он прибегал к жалкой попытке заткнуть маму.

– Кировабадци! – грохотал он.

– Упрямый бердский осел, – крыла в ответ мама. Тот же народ нарек жителей нашего города ослами за жуткую неуступчивость.

Ради справедливости надо отметить, что если мама – кировабадци в том смысле, который вкладывал в это слово папа, то тогда он сам единолично является основоположником, архитектором, строителем и почетным жителем города Кировабад. Это чтобы вам было ясно, какой у моего отца был и, слава богу, есть характер.

Когда у отца закончились все аргументы, а дым над пепелищем стоял такой, что дневного света было не видать, он вытащил из домашнего бара бутылку коньяка и засобирался к дяде Мише запивать горе алкоголем.

– Не жди меня! – крикнул он маме с порога.

– Хлеба купи на обратном пути, – не осталась в долгу мама.

– Никогда! – крикнула папа и хлопнул дверью.

– И кофе! – крикнула мстительно мама.

– Агрхххх, – раздалось за дверью, и мама удовлетворенно хмыкнула – последнее слово осталось за ней.

Мы с Маней как раз колдовали над вторым блюдом из мелко наструганного сорняка, когда папа ворвался во двор. Достаточно было одного взгляда на выпученные папины глаза, чтобы мне сразу стало ясно – они с мамой схлестнулись.

– Пап, вы что, поссорились? – спросила я.

– С чего ты это взяла? – дыхнул на меня огнем папа.

– Ну, это видно по сумасшедшему выражению твоего лица, – дипломатично ответила я.

– Не придумывай глупостей, Наринэ, – отрезал папа.

Потом он какое-то время под заинтригованные наши взгляды рыскал вдоль веранды дома туда и обратно и что-то бубнил себе под нос.

– Дядьюра, вы забыли, где входная дверь? – спросила Маня.

– Ничего я не забыл, – сказал папа и поднялся вверх по ступенькам, – я просто думал!

Как только он вошел в дом, мы с Манькой прокрались под окно кухни и застали самое начало разговора двух обиженных мужчин.

– Да всю плешь мне проела, – ругался папа.

– Бабы, что с них взять! – вторил ему дядя Миша.

– Да какая баба! Это же бензопила «Дружба»!

– Юра, посмотри на меня! Ты же знаешь, какая у меня мать, а я живу с нею с самого рождения, и ничего!

– Так то мать, а то жена, – отмахнулся папа, – что у тебя есть к коньяку?

– Котлеты и картошечка с грибами. Роза Иосифовна приготовила мне поесть и демонстративно ушла к соседке.

– Нет, кушать не хочу, сыт по горло, – отказался отец.

Дядя Миша зашуршал по полкам.

– Пряники есть, лимон, еще какие-то на вид засохшие какашки в пакете (шуршание усилилось), что бы это такое могло быть?

– Один хрен, неси что есть, – вздохнул папа.

Нам с Маней стало скучно слушать их разговор, и мы вернулись к готовке.

– Сейчас они буду рассказывать друг другу, какие женщины ужасные существа, – фыркнула я.

– Ну да, – захихикала Манька.

Через какое-то время нам захотелось попить. Когда мы вошли в кухню, то застали моего отца с дядей Мишей в весьма живописной позе – дядя Миша нагнулся буквой Г, а папа лежал у него на спине, уткнувшись носом ему в затылок.

– Вот, – кряхтел дядя Миша, – если еще в этой позе тебя хорошенечко тряхнуть, то можно полностью вылечить болячку.

– И самому свалиться с ответным радикулитом, да? – хмыкнул отец.

– А что это вы делаете? – поинтересовались мы.

Папы мигом выпрямились и сильно сконфузились.

– Кхм. Радикулит Юре лечим, – сказал дядя Миша, – а вы чего пришли?

– Попить пришли.

– Кстати, Маня, где ключ от нижнего погреба?

– От какого нижнего?

– Ну, от маленького, где стоит бочонок с вином.

– Так Ба с ним не расстается. Сбегать к ней? – предложила Манька.

– Нет, – испугался папа, – не надо, мы сами как-нибудь.

– Ничего, у меня где-то была еще подарочная большая бутылка коньяка, – протянул дядя Миша.

Мы с Маней попили воды и вернулись во двор. Готовить нам надоело, поэтому мы принялись копать клад под тутовым деревом. И успели уже вырыть между корнями приличную яму, когда на веранду вышли наши изнуренные женской половиной человечества отцы. По целому букету характерных первичных и вторичных признаков было ясно, что они уже не совсем, мягко говоря, трезвы. В каждой руке они держали по одной полулитровой банке.

– До-оченьки наши, – загремели они банками, – а что это вы т-тут делаете?

– Клад ищем, – отрапортовали мы.

– К-какие они у нас ум-мные, – умилились наши отцы.

– А что это вы напились? – пошли мы в атаку.

Папы одинаково нахмурились.

– Кто нап-пился? М-мы? Ничего подобного!

– Пойдем, друг, нас там д-дела ждут! – похлопал банкой по папиному плечу дядя Миша.

– Где? – встрепенулись мы.

– Там, – неопределенно махнул в сторону заднего двора папа.

– А зачем вам банки? – насторожились мы.

– Просто так. А вы копайте, если будете усерднее копать, то часа через два обязательно выкопаете клад, – сказали нам наши отцы и пошли в сторону заднего двора. По одинаково невинному выражению их спин сразу было ясно – задумали они что-то такое, что точно не понравится Ба.

Как только они скрылись за углом дома, мы тут же кинулись следом. И застали их возле маленького погреба. В маленьком погребе Ба хранила скоропортящиеся продукты, потому что он был практически подземным, и круглый год там стоял ледяной холод. Узкое окошко погреба было зарешечено частой металлической решеткой, дверь запиралась на замок с защелкой.

Наши бравые мужчины какое-то время молча изучали решетку на окне.

– Давай я, – сказала дядя Миша, – я тебя физически сильнее.

– Давай, – хмыкнул папа и отобрал у дяди Миши две его банки, – заодно посмотрим, кто тут сильнее.

– Пааап, а что это вы собираетесь делать? – подбежали мы к ним.

– Дети, не мешайте, – отодвинул нас банками мой отец, – и вообще, зарубите себе на носу – когда мужчина действует, женщина должна молчать. И трепетать. Ясно?

– Друг, не будем о грустном, – сказал дядя Миша и вцепился руками в оконную решетку.

– Раздватри! – вдохнул он и на выдохе попытался выдернуть оконную решетку. Та обиженно заскрипела, но не поддалась.

– Смотри, как хорошо ее приварили, э? – обернулся к отцу дядя Миша.

– Ты мне зубы не заговаривай, ты решетку отрывай, – не дрогнул отец.

– Раздватри! – вдохнул дядя Миша и по новой вцепился в решетку.

– Как ты думаешь, зачем они отрывают решетку? – шепнула я Маньке.

– Ничего не говори, а то погонят нас, и мы не увидим, что они тут творят, – зашептала она мне в ответ.

Тем временем дяде Мише удалось раскачать решетку, но она все равно отказывалась отрываться.

– Раздватри! – угрожал ей дядя Миша.

– Ииииии! – отмахивалась от него решетка.

– Дай я, – сказал папа, засучил рукава и пошел штурмом на неуступчивую решетку.

Он вцепился в нее руками, уперся ногой в стену и с нечеловеческим «ЫХТЬ» выдрал-таки решетку. С кусочком стены.

– Брат, – только и смог вымолвить дядя Миша.

– Не за тем я в институте учился зубы мудрости выдирать, чтобы перед оконной решеткой пасовать, – хмыкнул папа.

– Полезешь ты, – сказала дядя Миша, – у тебя зад тощий!

– Зато голова большая, – не согласился папа.

– Давай сравним твою голову с моим задом, – внес рацпредложение дядя Миша.

– Не надо! – испугался папа. – Я так полезу.

Дядя Миша, не выпуская из рук банок, встал под окошком погреба и подставил спину отцу. Тот взобрался ему на спину и пролез в раздербаненное окно погреба.

Мы с Маней, затаив дыхание, следили за телодвижениями наших пап. Нам очень хотелось понять логику вещей, которые сейчас творили два самых главных мужчины нашей жизни.

Какое-то время папины ноги торчали из окна, потом он с глухим стуком свалился внутрь погреба. Мы испугались.

Но через секунду в окно высунулись папины целые и невредимые руки.

– Банки! – скомандовал он голосом, которым командует на операции – «скальпель»!

Дядя Миша передал ему банки по одной. Папа наполнил их вином из бочонка и передал обратно дяде Мише.

– Вот у нас и есть вино, – возликовал дядя Миша, – а главное, не надо ни к кому на поклон за ключом идти, это во-первых, а во-вторых, пусть знают, кто в доме хозяин!

– Миша, – позвал из погреба отец.

– А то пилят и пилят! – распалялся дядя Миша, не обращая внимания на отца. – Сколько можно пилить?

Женщины, хохохо!!! Волос длинный, ум короткий!

– МИША!

– Да, мой брат!

– А как я отсюда выберусь? – промычал отец. – Встать не на что.

Можно на бочонок, но я его не приволоку, он тяжелый. Пытаюсь подтянуться на руках, но с трудом дается. Опереться хотя бы на что!

Дядя Миша сразу протрезвел.

– Сейчас принесу табуретку, – ринулся он к дому.

– Складную? – крикнул ему вслед отец.

– Нет! Складных у нас нет!

– Так не пролезет, – взвыл отец.

Далее мы с Маней в гробовом молчании наблюдали, как дядя Миша лихорадочно придумывает способы, чтобы вытащить отца из погреба.

– Пошарь руками кругом, авось что массивное оторвешь, раз отрывать у тебя так хорошо получается!

– Нету!

– Пойду искать веревку!

– Зачем???

– Кину тебе в окно, обвяжешься ею, а я тебя вытащу!

– Брат! (Вопль отчаяния.)

– Хорошо, не буду!

– Дядьмиш! – подала все-таки голос я.

– Подожди, Наринэ, не мешай, – отмахнулся дядя Миша.

– Сейчас приволоку сюда Манин письменный стол! – хлопнул себя по лбу дядя Миша.

– Зачем? – протрубил из погреба отец.

– Взберусь на стол, пролезу по пояс в окно, ты схватишься за меня, и я тебя вытащу.

– Тогда притащи просто стул!

– Он в окно не пролезет!

– Зачем в окно! Встанешь на стул и пролезешь по пояс в окно. Какая разница, на чем стоять?

– Брат, ты умнее, чем я думал! – просиял утренним солнышком дядя Миша. – Сейчас принесу!

– Пап! – не выдержала Маня.

– Подожди, Маня, не мешай, – рассердился дядя Миша.

Мы с Маней переглянулись и продолжили дальше играть в настоящих женщин.

Всего каких-то полчаса, и сильная половина человечества в лице наших доблестных отцов явила миру всю мощь своего аналитического, а местами и пытливого ума. Ради того, чтобы вытащить из погреба два литра домашнего вина, была снесена одна оконная решетка, порушена часть стены и ободрана обивка на практически новом стуле. У отца все руки были в ссадинах, а у дяди Миши на спине по шву треснула сорочка.

Зато от победного сияния их лиц таяли арктические ледники, а перелетные птицы поворачивали вспять свои стаи.

– Видели? – гаркнули они нам.

– Аха! – радостно улыбнулись мы.

– Во-во! – хмыкнули они и пошли домой продолжать прерванный банкет.

Когда наши папы скрылись за углом, мы с Манькой подняли с земли маленький деревянный прутик, поддели им язычок замка и с легкостью открыли дверь погреба. Постояли какое-то время перед открытой дверью. Зашли в погреб, захлопнули дверь. Повернули специальную пимпочку, замок щелкнул, и дверь открылась.

Мы вышли и уставились на Васю.

Вася понуро стоял под открытым небом и прятал от нас свои глаза.

Это был день, когда зерно сомнения во всесилии мужчин дало первый крохотный росток в наших неокрепших душах.

«Бедненькие», – подумали мы и пошли дальше копать клад. Деньги при таком раскладе ведь кому-то надо было зарабатывать.