Глава третья

Март это месяц, которому нельзя верить. Уже прячут зимнюю одежду в шкафы, и запах нафталина заполняет дома. Но по ночам еще крепки заморозки, по утрам идут дожди, а в полдень – нещедрое солнце.

Зима ослабела, но весна еще играет в жмурки, тайно скрываясь в наслоениях облаков, гуляя по городу, выцвеченому плакатами предвыборной гонки. Лозунги кричат со стен домов, топот демонстрантов по шоссе, рев рупоров.

Выбирают президента страны!

Даже тихая улочка, на которой расположена школа Иоанны, пробудилась от дремоты. Скромные дома оделись в полосатые одеяния лозунгов, раскрывших свои беззвучные пасти. И стена школы тоже сотрясает улицу крикливыми надписями. День за днем доктор Гейзе приказывает привратнику Шульце соскабливать эти надписи и закрашивать их известкой. Шульце посылает взвод уборщиц с ведрами известки в руках – но весь этот труд идет насмарку. На следующий день появляются новые надписи. В результате неутомимый доктор Гейзе, побежденный в этой борьбе, стоит у окна и смотрит на густую бороду дуба, который единственно на всю улицу сохранил свою чистоту.

У стены школы Саул ожидает Иоанну. Названивает в звонок велосипеда и вглядывается в зашторенные окна школы. Саул плюет на стену, залепленную плакатами партии Гитлера. В последний год Саул значительно вытянулся ростом. Он уже готовится к празднованию своего совершеннолетия – бар-мицве. Над верхней его губой появился темный пушок, и в голосе появились петушиные нотки. Все говорят, что зрелость пришла к нему раньше положенного времени. Но Саул гордится этим, и особенно тем, что, как говорят люди, он становится все более похожим на своего дядю – Филиппа. Очки у него, как у дяди, и на лице такое же озабоченное выражение.

Долго еще будет шататься Саул по улицам, пока сможет увидеть Иоанну. Но он не скучает и вовсе не считает, что теряет время. На скамьях в парках, на ящиках на углах улиц ораторы толкают речи, и массы людей шумят на площадях.

Саул возвращается к школе. В этот момент раздается сверлящий электрический звонок. Занятия закончились. Саул вскакивает на велосипед и заезжает за угол дома. Скрытый арочный тупичок служит им постоянным местом встреч. И каждый полдень, выходя из школы, она заглядывает сюда, не пришел ли Саул. И не то, чтобы они договаривались заранее, но она чувствует, что он здесь.

– Саул, крепись и мужайся! – поднимает руку в приветствии Движения Иоанна.

– Крепись и мужайся, Хана! – вытягивается по стойке смирно Саул и приветствует ее тем же жестом. – Почему ты вчера не была в походе? – строго спрашивает Саул.

– Была причина, – отвечает Иоанна тихим голосом.

– Какая причина?

– Я расскажу тебе в парке.

– Сегодня мы не едем в парк. Быстро садись на раму.

– А куда мы сегодня едем?

– Не спрашивай сейчас. Садись на велосипед.

– Почему ты сегодня какой-то странный, Саул?

– Есть причина. Ну, садись уже.

Саул подсаживает Иоанну. Велосипед катится по шоссе, выделывая трюки между несущимися по обе стороны автомобилями. Тысячи и тысячи голосов со всех сторон, треск моторов, гудки, а поверх всего этого цветные лозунги, мигание светофоров. Они выезжают из района, где живет Иоанна, и въезжают в самый центр города. И чем больше углубляются в город, тем более шумными и забитыми людом, лихорадочным движением становятся улицы.

– Куда мы едем?

– Не спрашивай сейчас. Лучше следи за полицейскими, – сердится Саул. За поездку на велосипеде вдвоем наказывают, и полицейские выслеживают нарушителей на каждом углу.

– Нам надо торопиться! – говорит своим тонким голосом Саул, надсадно дыша в затылок Иоанне. Она резко поворачивает голову, велосипед теряет устойчивость и чуть не врезается в проносящийся вплотную грузовик. Водитель высовывается из окна кабины.

– Черт вас побери, шушера! Нет у вас другого места заниматься любовью?

– Куда ты мчишься, Саул?

– Полицейский!

Иоанна спрыгивает с рамы, Саул уносится. Иоанна бежит вслед, ищет его. С угла улицы приближается к ней толпа, внимающая оратору который соорудил трибуну из подвернувшихся пустых ящиков, звучит знакомый членам Движения мотив. Саул берет Иоанну за руку и наконец-то шепотом сообщает ей свой секрет:

– Вчера, во время беседы в нашем подразделении, Белла сказала нам важную вещь…

На трибуне, с горы ящиков, оратор орет и размахивает газетой с прогнозом предсказателя Ханусена:

– Великий предсказатель Ханусен предвидит убедительную победу Гитлера!

– Уши вянут, – Иоанна тянет Саула в сторону от толпы.

– Минуточку, – сердится Саул, – слушай, что эта тварь сочиняет.

– Что?

– Минуту… А-а, нечего его слушать. Слушай, Хана. Вчера, во время беседы, – Саул снимает очки и протирает стекла рукавом рубахи. Это тоже из привычек дяди Филиппа, – вчера Белла нам рассказала вот что: собираются организовать репатриацию молодежи от четырнадцати до шестнадцати лет в страну Израиля.

– И девушек тоже?

– Ну, конечно, и девушек. Одна дама это организует. Я ее знаю…

– Ты ее знаешь? – спрашивает Иоанна.

– Да, знаю. Я встретил ее у дяди Филиппа. Они сидели у пишущей машинки и что-то писали вдвоем. И дядя сказал ей: теперь, госпожа, мы подпишем этот призыв. А она ответила очень странно: доктор, это излишне. Я ведь из мира листовок, там все анонимно. Этого я прошу и в тексте. Это молодежь просит помощи, а не я. Когда она ушла, дядя сказал мне, что эта дама из тех мечтательниц, которая умеет превратить мечты в реальность.

– Ах… – Иоанна уже думает о женщине-мечтательнице.

– Хана, ты не слышишь? Дважды я сказал тебе! Пойдем туда, на параллельную улицу. Там нет полицейских – ты что, спишь на ходу? – сердится Саул. – Беги, Хана, беги! – Саул уезжает, Иоанна бежит за ним, косички прыгают на ее спине, и мечты ее с ней.

– Садись на раму, – Саул облегченно вздыхает на тихой улице.

– Теперь куда мы едем?

– К этой даме. Я должен с ней поговорить. Я должен все узнать из первых уст.

Иоанна вскакивает на велосипед, не ощущая давления рамы.

* * *

Они останавливаются у большого серого здания на маленькой тихой улочке в центре Берлина. У входа в дом небольшой магазин, в окне которого – улыбающиеся восковые головы, на которых – роскошные шляпы. На доме вывеска с надписью – «Боника» и огромной картонной бутылью, указывающей на то, что Боника продает горячие напитки.

– Приехали.

Они входят в темный вход, Саул передает Иоанне велосипед:

– Жди здесь, а я поднимусь.

– Что? – обиженно говорит Иоанна. – И я хочу задать ей вопросы.

– Ты? Почему? Нельзя оставлять велосипед без охраны.

Голос Саула настолько агрессивен, что Иоанна сдается. Она грустно смотрит, как он быстрыми шагами поднимается по ступенькам. Она не увидит женщину-мечтательницу.

– Привет, Хана, – Саул почти сразу же возвращается.

– Что случилось?

– Ее нет дома. Придется подождать во дворе.

Маленький темный квадрат, вымощенный каменными плитками, отделяет дом от такого же большого серого дома, стоящего за ним. Саул и Иоанна сидят на ступеньках, ведущих к запертым дверям склада. Из магазина шляп доносится стрекотание швейной машинки.

– Мне через год уже исполнится четырнадцать.

– А мне – через два года, – опечаленно говорит Иоанна.

– Тебя и так не возьмут в отряд, который готовится к репатриации.

– Почему меня не возьмут?

– Белла вчера сказала, что поедут лишь избранные из подразделения, лучшие из членов Движения.

– Откуда ты знаешь?

– Тебя сильно критикуют в подразделении.

– Что обо мне говорят? – вскакивает Иоанна. – Говори правду.

– Ну… ты такая… недружественная, странная, просто не такая, как все.

– Ну и что? – говорит в отчаянии Иоанна. – Что я могу сделать?

– Что ты можешь сделать? Ты думаешь и делаешь всегда такое, что никто из нас не делает и даже не думает делать. А этого не терпят.

– Что например? – сердится Иоанна. – Скажи, что я сделала?

– Ну, например, то, что связано с синагогой. Теперь ты понимаешь?

Иоанна снова садится на ступени и втягивает голову в плечи. Дело это рассердило всех. Она пошла с девушками из Движения в праздник Ту-Би-Шват – поговорить с другими девушками о вступлении в Движение. Вместо того, чтобы стоять у входа и вступать в беседу с девушками до того, что они войдут в синагогу, она вошла внутрь, слушала песнопения и даже нашла, что они красивы.

– Саул, это неправда. Все это неправда. Ты меня знаешь.

– Всегда верно лишь то, что говорят все.

– Не всегда. Мой брат говорит, что есть люди, отличающиеся от всех остальных, и ничуть не хуже других.

– Всегда ты ссылаешься то на брата, то на отца. Это вовсе не важно, они люди из другого мира.

– И потому, что я такая, мне не дадут уехать в страну Израиля? – прерывается голос Иоанны.

– Ну, да. Именно, потому, что ты такая, тебе и не разрешат, – усугубил свои слова Саул. Но, увидев, как ссутулились ее плечи, смягчился. – Слушай, Иоанна. Ты можешь быть другой. Ты просто должна быть такой, как все. Например, тебе надо срезать косы. Ты выглядишь, ну, такой… не принадлежащей Движению.

– Нет, я не могу их срезать. Из-за матери. Она любила их и гордилась ими. Отец просил меня, в память о ней, никогда их не срезать.

– Опять твоя семья, – впадает Саул в полное отчаяние.

Из дома выходит служанка, направляясь к мусорным бакам. Саул вскакивает с места.

– Жди ее, юноша, жди, – смеется служанка, – ты сможешь пустить здесь свои корни, пока она придет.

– Ну, вы же сказали, что ее нет. А раз нет, то она должна вернуться.

– Вернется, вернется. Каждый день ее здесь ожидают такие, как ты, а она уехала в Лондон. Но, конечно, вернется, – смеется служанка.

– Мы можем уйти, – печально говорит Саул, но Иоанна не сдвигается с места. Ее отчаянное лицо не дает покоя Саулу. Он садится рядом с ней и кладет руку на ее плечо:

– Хана! – Но Иоанна молчит.

– Слушай, Хана, я тебе еще не все рассказал. Так или иначе, тебя бы не выбрали.

– Почему? – поворачивает к нему голову Иоанна.

– Белла сказала, что поедет тот, кому нечего делать в Германии. Нет денег на учебу, нет работы… Репатриируют молодежь в страну Израиля, чтобы спасти их от безработицы. Ну, а тебе ничего из этого не грозит.

– Ну и что? Не возьмут меня туда потому, что мой отец богат?

– Не теперь. У тебя еще есть время. Белла сказала, что все, кто сможет закончить учебу в Германии, должен это сделать. Движение даже потребует от них этого.

И услышав вздох Иоанны, решил сжалиться над ней:

– Что я буду делать, к примеру, через год? Мать хочет, чтобы я стал портным и учился шитью у Шапского. Тебе знаком Шапский? С Еврейской улицы. Там я буду сидеть в маленькой комнатке, вдевать нитки в иголки и слушать каждый день его крикливую жену, которую я ненавижу.

– Не делай этого, Саул. Не будь портным у Шапского.

– Не быть портным? Тебе легко говорить! – присвистывает Саул. – Дядя Филипп обещал мне найти работу на еврейском кладбище помощником садовника. Это хорошая подготовка к работе в стране Израиля.

– Что? – вскрикивает Иоанна. – Будешь крутиться между могилами по ночам?

– По каким ночам? Вечно у тебя какие-то выдумки. Я буду сажать цветы… Но, в общем-то, не хочу я этим заниматься. Дядя Филипп предложил мне продолжать учебу за его счет.

– Это же прекрасно, – осветилось радостью лицо Иоанны.

– Нет, Хана. Ты ничего не понимаешь. Я же не смогу быть рядом с отцом. А он старый и больной, каждую ночь стонет, а днем стонет мама… И к тому же не хочу я учиться. Я хочу быть рабочим. Поеду в кибуц, начну зарабатывать и привезу туда мать и отца.

Иоанна смотрит на Саула в полнейшем изумлении. Странное чувство нежности и милосердия возникает в его сердце к несчастной неудачнице Иоанне, которую так критикуют в подразделении, и он сжимает ей плечи.

– Саул, – неожиданно краснеет Иоанна, снимает его руку с плеча и повышает голос, – почему ты всегда кладешь руку мне на плечо, когда сидишь со мною рядом?

Теперь голос повышает Саул:

– Что вдруг ты это говоришь?

– Не знаю, но мне это кажется странным, – и настоящие слезы выступают у нее на глазах. Всегда Саул обнимает ее за плечи, и никогда она не отдавала себе в этом отчета, даже не думала об этом. И вдруг… Длинные пальцы графа. Белая его рука. О, это тайна! Страшная тайна! Один день, всего один день, и мир до такой степени иной, и все абсолютно не то, что было. Саул с удивлением смотрит на плачущую Иоанну. Трудно вообще понять эти ее превращения. Глаза ее блуждают от окна к окну, по высоким зданиям города. Вовсе ее не трогает, что дома над ней смеются, что в подразделении ее критикуют, зато в душе у нее большая и запретная тайна. Она сама пойдет к женщине-мечтательнице. Без Саула.

– Не будь всегда такой странной, Хана. Если ты не хочешь, чтобы я тебя обнимал, так я не буду этого делать.

– Я! – кричит Иоанна. – Я! – и убегает.

Она бежит по улицам Берлина, как вчера бежала по комнатам дома. Школьный ранец остался на ступеньках, рядом с удивленным Саулом.

* * *

Тихая улочка выводит на широкую шумную улицу, выходящую на Александерплац, которая полна народа днем и ночью. Вправо и влево от площади разбегаются узкие переулки, как темные руки, благодаря которым светлая эта площадь держится в теле города. Здания прижаты одно к другому, и каждый переулок подобен прорубленной тропе между темными и прямыми стенами. Узкие окна прорезают эти стены, не в силах обозревать пространство, и потому лишь обречены – вглядываться внутрь, во внутреннюю жизнь комнат.

Иоанна стоит на углу, у выхода из переулка, между шумом площади и безмолвием домов. Смотрит она вверх, не желая вглядываться в угол напротив. Там – «Трактир тети Иды», над которым развевается красный флаг со свастикой и большой плакат во всю ширину окна.