Безмолвна лишь афишная тумба со своими развевающимися прокламациями и портретами кандидатов в президенты страны – Тельмана, Гинденбурга, Гитлера. Над беснующейся толпой из окна выглядывает лицо матери Хейни сына-Огня. Черные ленты обернулись вокруг флага, опавшего на древке.

Среди толпы орущих наблюдателей стоит граф Оттокар в обществе «цветущего» Густава. В углу рта Густав держит роскошную сигару, подарок Оттокара, и равнодушно наблюдает за беснующимся Гансом. В голове Оттокара сливаются, словно в странном танце, обрывки картин – посверкивающий монокль в глазу отца, усачи-охотники, крестьяне, жующие огромные куски свинины, Тельман, Гитлер, Гинденбург и море красных флагов.

– Иисусе, – раздается женский голос за его спиной, – сумасшествие в эти дни, как эпидемия чумы, – и голос этот слышится единственно нормальным среди всего рева и гама.

– Ты, Клотильда? – слышит граф голос стоящего рядом Густава. – Я и не заметил, в каком приятном обществе мы здесь находимся.

– И ты здесь, Густав?

– Нет гулянки без Густава, – снимает Густав шляпу и поводит ею в сторону Ганса.

– Шутки в сторону, Густав, – голос у нее приятный, глубокий, – этот Ганс болен, душа у него больна опасной болезнью. Что скажешь, Густав?

– Клотильда, я всегда говорю то же, что говоришь ты.

Оттокар поворачивает голову в сторону низкого голоса. Рядом стоит высокая крепкая телом женщина с длинными, цвета соломы, волосами. Глаза светлые, голубые и большой широкий рот.

– Клотильда Буш, – представляет ее Густав. – Граф, стоило вам прийти сюда лишь для того, чтобы познакомиться с Клотильдой Буш, даже если вы не найдете здесь место для вашего старика Гете.

Светлые глаза глядят на него скучающим взглядом.

– Ганс Папир, полицейские! Полицейские нагрянули!

Группа полицейских врывается в толпу. Долговязый Эгон увидел их первым, бежит к другу и хватает его за руку.

– Ганс, полиция!

В тот же миг замирает Ганс по стойке смирно. Смущенный и испуганный, смотрит он на окружившую его и тоже замершую толпу. Опускает голову, словно собирается разрыдаться.

– Это снова на меня напало, Эгон, – говорит он другу плачущим голосом.

– Пошли домой, Ганс, – говорит Эгон печальным голосом. – Теперь ты должен отдохнуть.

– Не говорил ли я тебе в трактире, что это у тебя здесь, – стучит себя в грудь горбун, – стоит все же тебе прийти вечером в аудиторию, Ганс. Надо ведь немного развлечься.

– Разойтись! Разойтись! – кричат полицейские, и резиновые нагайки посвистывают в воздухе.

На тротуаре остаются лишь граф-скульптор, «цветущий» Густав и Клотильда Буш. Снова поднимаются жалюзи на витрине еврейской мясной лавки.

Одиноким остался Отто около своего киоска. Руки его скрещены на животе. Смотрит в расцвеченный флагами переулок, опять останавливает взгляд на черных лентах, развивающихся на ветру. Переулок безмолвен.

– Пойдем к Отто поговорить по душам, – предлагает Густав.

– Ни в коем случае, – говорит Клотильда Буш, – первым делом надо выпить.

Они пересекают улицу по пути к жилищу Клотильды Буш – обширному подвалу с множеством комнат. Клотильда не знает, кто дал ей это длинное красивое имя. Однажды найден был на пороге городского сиротского дома ребенок, родившийся месяц назад, закутанный в чистое одеяло, и на клочке бумаги, привязанном к маленькой ручке, написано было черными чернилами имя «Клотильда». Фамилию Буш прибавили ей в сиротском доме. В возрасте четырнадцати лет она сбежала из жестокого сиротского дома, не взяв с собой ничего, кроме гибкого сильного длинного тела и красивого лица. Этим она нашла заработок в избытке в большом городе, почти сразу же став «королевой переулков». И, казалось, она достигнет невероятных высот, если бы не ее горячее и чувствительное сердце, которое исходило жалостью к каждому бездомному бродяге. Найдя такого, она тут же тащила его в свой подвал, кормила, согревала своим красивым телом. Как только приходил тот в себя и обретал облик человека, она сразу же меняла его на другого бродягу. Только к таким существам было расположено ее сердце. Деньги, которые всегда были у нее в избытке, она тратила на этих отверженных жизнью, и никогда не тянулась душой за красивыми преуспевающими мужчинами, которые не стояли за ценой, покупая ее любовь, и не один предлагал ей быть его наложницей. Неизвестно, каким образом, но в дни войны эта «девица переулков» из подвала попала на фронт, и перед ней открылись ворота госпиталей, ведь была она почти неграмотной. Так или иначе, Клотильда Буш стала сестрой милосердия, и всю душу свою отдавала самым несчастным – безруким и безногим, потерявшим лицо. Она была любима солдатами, врачами и сестрами. Дни на фронте были самыми счастливыми в ее жизни, и с окончанием войны волосы ее стали желтее, глаза более блестящими, а большое тело еще более прямым и красивым. Но когда она вернулась в свой подвал и необходимость в ней отпала, исчез из ее глаз блеск, и она стала как-то странно двигаться, левое плечо искривилось, и левая ладонь вытянулась, как будто просила милостыню. На долгое время она закрылась в подвале, не откликаясь на многих, рвущихся к ней. Сразу же распространился слух, что Клотильда вернулась, и все обитатели переулков пришли поприветствовать ее и вернуть ей корону. И все же в один прекрасный день она открыла им двери, и с тех пор вернулись к ней прежняя стать и блеск в глазах. Но решительным образом она сообщила, что отныне она отрекается от статуса «королевы переулков» и открывает в своем подвале гостиницу, которая была открыта всем униженным, преследуемым и бездомным. Никого из них никогда не спрашивала, откуда он явился и куда собирается направиться. Полиция не осмеливалась ее тронуть и вообще входить в подвал. Все жители переулков защищали Клотильду. Все представители преступного мира готовы были душу за нее отдать. Они были записаны полицией как члены «Объединений по вольной борьбе» и называли друг друга «братьями». Полиция не трогала эти «объединения». По необходимости Клотильда прятала у себя в «гостинице» этих «братьев». Они это хорошо помнили, и с их щедрой помощью она могла содержать у себя бродяг, которых собирала по переулкам. В эти предвыборные дни Оскар и Отто приводили сюда «политических», на которых полиция положила глаз.

– Ганс Папир, – говорит Клотильда Оттокару и Густаву, идя с ними рядом, – я его ненавижу. Вы не знаете, что творит этот угорь. Мне рассказывала госпожа Шенке. Два раза он вытаскивал слабую птичку из клетки и давал на растерзание котам. И становился тогда веселым, и скакал от радости при виде поедаемой жертвы. Ты ведь не знаешь, Густав, за что он сидел в остроге много лет?

– Нет, – говорит Густав, – не знаю.

– Из-за какой-то женщины, – рассказывает Клотильда, – в гневе распорол ей живот. Несчастная попала в больницу, а его упекли за решетку. Ему там следовало быть до конца своих дней. Когда он вышел из тюрьмы, тут же явился ко мне. Я на порог его не пустила.

– А вы, – обращается Клотильда к графу. – Вы тоже нездоровы. Болезнь гнездится в вас… Как это вас кличет Густав?

– Граф, мадам. Так он меня кличет.

– Если так, граф, вы нездоровы.

– Так, мадам, – соглашается Оттокар. – У вас действительно проницательный взгляд. Весной нападает на меня аллергия. Болезнь весьма неприятная.

– Аллергия! – испуганно повторяет Клотильда. – Как же я это раньше не узнала!

Клотильда не знает, что это такое – аллергия. Но звучание этого слова пробуждает в ней большой интерес.

– Вы счастливчик, граф, – говорит Густав и подкидывает шляпу, – она вами заинтересовалась. Я не так счастлив, как вы. Я здоров и красив, а она таких не привечает.

– Иисусе, вы слышали, он красив! Красив! – Клотильда смеется от всей души. Она шагает между двух мужчин, гибкая и красивая.

На улицах масса народа. Влево и вправо разбегаются переулки, как темные щупальца огромного тела. Люди, выходящие оттуда, выглядят как посланцы тьмы, несущие с собой какую-то тайну и стремящиеся быстро раствориться в людском потоке, несущемся по главной улице. Предвыборная война во много раз усиливает эту суматоху. Все трактиры походят на крепости. Здесь – свастика, там – серп и молот, а в трех шагах – три стрелы на красном флаге, символ народного фронта социал-демократической партии. И даже Хугенберг поставил здесь свою палатку. Перед небольшим кабаком скромно стоят несколько парней, на рубашках которых нарисована стальная каска сталеваров. Целая армия партийных рыцарей собралась здесь, у трактиров и забегаловок, чтобы охранять ораторов и ящики, откуда извлекают все, что развешивается и расклеивается вдоль улиц. И смешивается эта армия с розничными торговцами по сторонам тротуара. И посреди всей этой многоголосой суматохи шагают полицейские, прогуливаются проститутки, бегут люди по своим делам, фланируют безработные в собственное удовольствие.

– Сворачиваем в переулок, – говорит Клотильда.

Густав указывает на витрину. Среди кремов, помады и прочей парфюмерии – две восковые головы – женщины и мужчины. Ее голова украшена рыжим кудрявым париком, его голова – черной шевелюрой.

– Граф, не забывайте из-за Клотильды, с какой целью мы пришли сюда, – указывает Густав на восковые манекены, – ведь и вы хотите поставить здесь некое подобие такой куклы, не так ли, граф?

Недовольная гримаса искривляет лицо графа.

– Не сердитесь на Густава, граф. Ваш Гете не перевернется в гробу, услышав шутку из уст жителя Берлина, пытающегося самого себя развеселить.

– Пришли, – шепчет Клотильда.

В подвале тишина. Временные жильцы ушли по своим делам, оставив после себя запах табака и давно немытых тел.

– Вилли! – зовет Клотильда. – Где ты, Вилли?

Вилли выходит из кухни. Граф застывает на миг. Странно выглядит этот человек. Маленький нос прячется между широких скул. Верхняя губа рассечена, и постоянная улыбка приоткрытого рта как бы просит прощения за уродство.

Вилли – бродяга, которого содержит сейчас Клотильда. Голова скошена, лоб словно прячется под кривой и лысый череп.

– Густав пришел! – радостно провозглашает Вилли и протягивает руку графу.

– В мою комнату, – говорит Клотильда, – прямо в мою комнату.

– Я там посадил Манфреда, – говорит Вилли, – пусть проветрится.

В подвале много комнат. Комната Клотильды – в конце коридора. В ней масса цветов и растений. Пес разлегся на диване, и множество кошек – на стульях, на столе и кровати Клотильды. Оттокар берет в руки анемоны, которые распустились в полную силу перед увяданием.

– Я люблю мягкий росток и распустившийся цветок, – говорит Оттокар, глядя на Клотильду, стоящую рядом. Она краснеет и опускает голову.

Около окна стоит мужчина, тело которого наполовину парализовано и один глаз, большой и голубой, смотрит на Клотильду и Оттокара, не сводищего с нее глаз. Это Манфред.

– Сойди со стола, – обращается смущенная Клотильда к кошке, разлегшейся в тени хрустальной вазы. – Все еще не знает, как вести себя в доме, – и она гладит кошку. – Подобрала ее на улице, и пса этого тоже. Я очень люблю животных. Они никогда не разочаровывают.

«Как такая женщина выросла в этих переулках?» – удивляется про себя Оттокар, и вслух говорит:

– Действительно удивляет, как у вас мирно уживаются собака и кошки.

– Вы не знаете как, граф? Вражда – это наследие человека. Человек – это самое злое животное. Я не права, Густав?

– Конечно же, Клотильда. Разве я не говорил тебе, что ты всегда права?

– Вы так добры к людям, госпожа Клотильда, – улыбается граф.

– Упаси Бог, – пытается хозяйка дома доказать обратное своим низким голосом, – просто есть такие, к которым душа моя весьма расположена. – Клотильда кокетливо смеется, словно шаловливый дух вселился в нее, и приказывает Вилли: – Принеси выпить.

Тяжелый вздох доносится с кресла-качалки около окна. Быстрым движением Клотильда поворачивает голову в сторону вздохнувшего Манфреда.

– Манфред, я ведь тебе уже сказала, что не надо себя мучить. Ты совершил это из-за большой любви. А за это прощают. Не так ли, Густав?

– Вы правы, Клотильда, – отвечает Оттокар, когда она приближает к нему свое большое лицо, он чувствует ее запах, и нервы его напрягаются при виде ее пунцовых губ.

– Вы даже не знаете, граф, что произошло с Манфредом, – шепчет она, – в момент любви он задушил в объятиях женщину. Тут же встал и сдался полиции. До сих пор не может объяснить, почему он это сделал. А я знаю, граф, он ее слишком любил. Приговорили его к пожизненному заключению за любовь, которая свела его с ума. И все же Господь сжалился над ним, граф: с ним, после двадцати лет тюрьмы, случился инсульт и парализовал половину его тела. Праведное дело совершил с ним Создатель. Из-за паралича был освобожден из тюрьмы, и вот, пришел ко мне. Бедный, несчастный мой.

Странно, но горячие взволнованные слова этой женщины ворвались, как источник живой воды в сердце Оттокара. Годами он не знал женщины, годами так не возбуждала его женщина, как теперь, эта сильная, красивая, здоровая телом Клотильда Буш.

– Пейте, граф, – голос Клотильды слегка охрип. – Еще рюмку.

– Пейте, граф, пейте, – поддерживает ее Густав несколько насмешливым голосом.

Со стен смотрят на них картинки, вырезанные из газет. Звезды кино, театральные актеры, футболисты, и против них всех – боксер Шмелинг! Глаз Манфреда следит за ними, как и глаза Вилли, стоящего за спиной Клотильды. Кошки крутятся и скачут вокруг них. Пес дремлет. Густав наливает себе еще рюмку, и Клотильда смотрит в свою полную доверху рюмку, смущаясь под взглядом графа.

– Граф, – говорит Густав, глядя на графа, не скрывающего вожделения, – пришло время двигаться дальше. Кажется мне, что вы на время оставили в покое вашего Гете.

– Что ты сегодня все время посмеиваешься над этим Гете? – выговаривает ему Клотильда. – Ты что, выпил уже до того, как пришел сюда?

– Ну, что ты, Клотильда, ни капли во рту не было, – Густав поднимается с места. – Что же касается Гете, Клотильда, тебе это объяснит граф, – и Густав подмигивает Оттокару.

– Мадам, – Оттокар встает, кладет свою ладонь в ее большую руку и чувствует, как электрический разряд проскакивает между ними, – мне очень приятно, мадам. До встречи, не так ли? Мы же еще увидимся?

– Увидимся, – смеясь, говорит Клотильда, – почему же не увидеться?

– Слушайте, – говорит Густав Оттокару уже на улице, – теперь мы идем к Отто.

– Кто это Отто?

– Придете и увидите.

Глядя на Оттокара, всунувшего руки в карманы пальто и негромко насвистывающего, Густав спрашивает:

– С чего бы такая радость?

– Потому что я здоров, Густав, абсолютно здоров.

– Прекрасно, – говорит Густав. – Отлично! – и подбрасывает шляпу.

У киоска стоит госпожа Шенке, сложив руки на своей пышной груди:

– …И тогда я пошла к ней и сказала ей…

Голова Отто торчит в окошке.

– Да, Отто, сказала ей, ты, несчастное существо, если он генерал, иди в полицию, корова, и принеси алименты для своих детей. Пусть оплатит тебе из своего богатого кармана. И что, ты думаешь, отвечает мне эта несчастная?

– Что? – напрягается Отто.

– Святая Мария, Отто, ну, что она могла ответить? Слушай, сказала она, Пауле пошел воевать за лучшую жизнь для моих детей… Иисус, кричу я ей, тупая корова, чем поможет твоим детям лучшая жизнь, если они будут ходить на кривых ножках? Разрыдалась она и добавила: Пауле вернется и переломает все мои кости, если я донесу на него в полицию. Так она сказала, эта корова.

– Пошел воевать за лучший мир, так она сказала? – с горечью смеется Отто.

– Именно так.

– О ком речь, можно узнать? – вмешивается Густав.

– Густав! – радостно восклицает Отто. – Это ты или твоя тень?

– Я и моя тень – едины, – отвечает Густав и с удовольствием прислоняется спиной к портрету Тельмана на стенке киоска.

– О ком речь? – кричит госпожа Шенке. – Что за вопрос о ком речь. О Пауле и моем муже Шенке.

– И что случилось с Пауле? – удивляется Густав. – Где он?

– Я могу тебе ответить, Густав, – говорит Отто. – Он и Шенке и еще многие, как они, проходят военную подготовку в лесах Пруссии. Армия Гитлера. Пауле там генерал. Республика разрешает им создавать свое войско. Соображаешь?

Густав пожимает плечами и подкидывает шляпу.

– И Пауле ведет армию Гитлера в лучший мир, – кричит госпожа Шенке, – и мой Шенке втянут в это дерьмо. В любое дерьмо он втягивается. За водкой, за Эльзой, за Гитлером, святая Мария…

– Что ты визжишь здесь? – сердится Отто. – Иди своей дорогой. Ну, а ты, Густав, что скажешь?

– Что скажу и о чем поговорю? – с явным удовольствием спрашивает Густав.