Вот, например, 8 числа он доказал, что хорошо ведет себя не потому, что понимает пользу для самого себя хорошего поведения, а только для того, чтобы его похвалили. Ведь он уже несколько месяцев так хорошо себя вел, что его постоянно избирали старшиною; оставили его раз без надзора да еще поручили ему товарищей, он и сам дурно себя вел, и другим дурной пример показал. Вместо того чтобы понять, какую ему честь делали, поручая ему товарищей, и постараться доказать, что он этой чести достоин, он доказал только, что ему доверять нельзя и что он звание старшины незаслуженно носит.

Николай. Хорошо в лесу, особенно в тихий жаркий летний день. В то время как на полях дохнуть нельзя от томительной жары, до боли жгут палящие лучи высоко на небе стоящего солнца и поднимаются от земли чуть видные волны трепещущего пара, – привольно, прохладно тогда под сенью развесистых дубов и стройных сосен.

Вот от большой дороги потянулась в самую чащу небольшая лесная тропинка. Травы покрыли ее роскошным ковром, какого не найти во дворце у вельможи. Как он душист, как он чудно разнообразен, этот дивный зеленый ковер. Тут и, как иглы, узкая трава, и тонко изрезанный перистый тысячелиственник, и широкие тусклые листья лапушника, и блестящие, как лаком покрытые, двойни просвирняка, а над ними роскошное кружево высокого папоротника. Там и сям разбросаны яркие – красные, желтые, лиловые – цветочки; вот и снежно-белые душистые колокольчики ландыша; там еще более душистые, причудливые, изжелта-белые цветки лесной фиалки; а солнце, пробиваясь сквозь листву нависших ветвей, усеяло дивный ковер яркими круглыми пятнами.

По сторонам тропинки, меж тонких стволов высоких сосен пышно разросся орешник, а сверху, сквозь зеленый свод, кое-где виднеется воздушная синева далекого неба.

А вечером, как волшебно прекрасен становится лес, весь пронизанный косо скользящими лучами заходящего солнца! Один за другим потухают лучи; все выше и выше растет темнота; еще блестят высоко в небе верхушки, да пылает на западе сквозь почерневшие стволы багровое полымя.

Но вот воцарилась полная тьма; жутко становится запоздалому путнику среди величавой тишины заснувшего леса.

Зашелестели листья; пронесся таинственный шорох, пронесся и замер где-то далеко. Опять зашелестели листья сильнее прежнего. Как тревога пошла по лесной чаще; закачались высокие сосны, заходили их вершины, как волны бурного моря; как крик испуга, пронесся по лесу пронзительный свист налетевшего ветра; глухим раскатом пронесся звук далекого грома, и забушевала неистовая буря. Грохочет гром, трещат, ломаясь, высокие сосны, а могучий лес, как страждущий дух, скрежещет, и стонет, и рвется куда-то, зачем-то.

И в тихой красе прекрасного летнего утра, и в грозную пору бушующей бури величаво таинственен лес-исполин.

Кто жил среди леса, кто прислушивался к его голосам, у того сохранится глубоко в душе величавое чувство и светится в задумчивом взоре запавшая мысль.

И Сергей, и Коля родились в лесу, отец их служил лесником у моего отца.

Сергей дольше пробыл в лесу, чем Коля, да и старше брата, лучше мог понимать; оттого, быть может, и теплится его взор так спокойно, иногда почти строго. У Коли взор веселее, да ласковый такой, как будто он видел больше ясных солнечных дней, а Серега наслушался страшного голоса бури.

Как умер их отец Павел, поступила вдова его Фекла хлебопекаркой в Свесу на заводы; и попали Сергей с Колей из лесного одиночества в самый разгар шумной фабричной жизни.

И взрослому человеку трудно прожить, не переняв многое от людей, его окружающих; а ребенок что воск мягкий, все, что он видит и слышит, на нем отпечатлеется.

У фабричных рабочих мало чего хорошего перенять можно; не хочу я их обвинять, может, они в том и мало виноваты, да так уж жизнь их сложилась. Целую неделю работает фабричный, кроме машины своей ничего не знает; вот и хочется ему развернуться в свободный день, повеселиться. А веселие у него какое! Принарядится да и в кабак; что заработал на неделе, в кабаке и оставит; а пьяный человек что бессмысленное животное, и кончается праздник вместо веселия руготнею да дракою. Так все они к этому привыкли, что не стыдятся пьянство называть молодечеством, а пропойного пьяницу не стыдятся любовно обзывать удалою головушкой; а дома-то у него жена и дети без хлеба сидят, везде грязь и нищета, да и сам он, как пугало, ходит.

Грязно, неряшливо, безалаберно живет наш фабричный; неопрятен, неряшлив и Коля, да отчасти и Серега.

Посмотрите, как неряшливо на Коле сидит платье: все в пятнах, разодранное, пуговицы не застегнуты. И красивый он мальчик, а смотреть на него неприятно.

Богатый человек может и себя, и дом свой украсить дорогими вещами; для бедного человека лучшим украшением и дома и его самого – опрятность, а опрятность невозможна без порядка и бережливости. Не будет бедный человек держать свои вещи в порядке, ему не на что будет купить пропавшую вещь, придется занимать у соседа; не будет он беречь свое платье, будет ходить в грязных лохмотьях. И другим на него смотреть гадко, да и для него самого неприглядна жизнь в грязной, запущенной хате.

Михаил. Помните, детки, когда я вас взял, вы, было, прозвали Мишу совою.

Его большие глаза смотрели как-то дико, бессмысленно, точно он все чему-то удивлялся, точь-в-точь глаза совы, вынесенной на свет дневной.

Теперь вы его совою больше не назовете, а отчего? Глаза у него остались большие по-прежнему, да выражение в них уж далеко не совиное. Много поработала белокурая головка: и читать, и писать научилась, а к арифметике уж так способна стала, что всякую задачу скорее всех товарищей решит. Загорался в больших глазах светлый огонек, и далеко стало совиным глазам до глаз нашего Миши.

Знаем мы за Мишею кое-что хорошее, знаем за ним и кое-что дурное. Учился Миша хорошо и вел себя, бывало, отлично, так что даже хотя он у нас и из меньших, а был выбираем старшиною; зато выдался и такой месяц, что был он признан из всех худшим по поведению.

Помню, после первых выборов в старшины