Еженедельно на совет собирались братские семьи, зачитывали и обсуждали записи из семейного дневника; старшина подводил итоги деятельности каждого члена семьи. Ежемесячно под председательством посадника проводилось собрание старшин (рада), на котором обсуждались протоколы семейных советов. Безотносительно к установленному времени собрание старшин мог провести любой из старост, если того требовала необходимость решения конкретных хозяйственных вопросов. Собрание старшин могло принять решение о вынесении выговора провинившимся членам семей, наложении на них денежного штрафа или назначении им трудовой повинности. Более серьезные проступки, касающиеся возможности дальнейшего пребывания в братстве тех или иных членов семей, выносились собранием старшин на рассмотрение братской думы.

Ежегодно все члены братства собирались на вечевой сбор для прослушивания отчета посадника, утверждения смет и уложений на предстоящий год, приема новых членов и суда над провинившимися членами братских семей. Любой из вопросов, выносимых на общее собрание, предварительно должен был обсуждаться думой. Это правило действовало в обязательном порядке. Точно так же, только по особому постановлению думы или по личной просьбе посадника, могло быть созвано и внеплановое собрание членов братства.

Важнейшей задачей трудового братства считалось образование подрастающего поколения. Воспитание и обучение детей в братских школах состояло из теоретических и практических занятий. Теоретические занятия продолжались с октября по апрель. Изучались Закон Божий и церковное пение, русский язык и чистописание, арифметика, геометрия, русская история и география, черчение, измерение земель, естественные науки, земледелие, садоводство и лесоводство, скотоводство и лечение скота, законы крестьянской жизнедеятельности. С апреля начиналась практика, для чего при школах имелось свое хозяйство, которое составляли более 51 десятины пахотной земли, 12 десятин луга, более 1 десятины питомников (древесного и плодового). В распоряжении учащихся были 8 рабочих волов, 4 лошади, 4 коровы, свинарник, необходимые орудия и упряжь.

Отчетливая и ясная сознательность усвоения научных данных, полезных в жизни, простое и жизненное отношение к ним – это то, что отличало воспитанников Н. Н. Неплюева. Обратимся в этой связи к воспоминаниям барона Н. В. Дризена.

«Ранним утром выехали мы с управляющим Воздвиженским хутором А. И. Фурсеем (милым и деловым малым из бывших воспитанников школы) для осмотра достопримечательностей экономики, а вернее, для наблюдения за работой воспитанников. Еще издали замечаю я мальчика в большой соломенной шляпе, которые они плетут здесь сами, сосредоточенно шагающего по свежевспаханной борозде, вслед за лениво подвигающимися волами. Мы подъезжаем к самой пахоте и велим кучеру остановиться.

– Бог помощь, – говорю я, вылезая из экипажа и подходя к мальчику ближе, – скажи мне, милый, как твоя фамилия, сколько тебе лет, в котором ты классе?

Мальчик, успевший остановить волов, вынуть лемех из земли и ответить на мой поклон, не спеша удовлетворяет мое любопытство. Ему 15 лет, зовут его Антоном X., он только что перешел во 2-й специальный класс.

– Вот барон хочет узнать, – вмешивается в разговор Андрей Иванович, – как устроен плуг. Расскажи-ка нам!

Мальчик так же спокойно, как только что называл свою фамилию, объясняет мне устройство плуга. Технические названия он произносит без всякого труда, как будто они были ему знакомы с детства, а не усвоены всего с год назад. Между прочим, рассказывая о стальном лемехе, он упоминает слово трапецеидальный. Я останавливаю его и спрашиваю, что значит это слово.

– Это значит, – отвечает мне мальчик, – что лемех имеет вид трапеции, т. е. такой геометрической фигуры, у которой из четырех сторон только две между собой параллельны»^[29].

Работа между воспитанниками распределялась следующим образом. Подготовительные классы исполняли более легкую работу: посадку корнеплодов, прополку, вывозку корнеплодов, чистку свеклы, жатву хлеба серпами, уборку луга и яровых хлебов. Кроме того, эти классы участвовали и в более важных хозяйственных работах – пахоте, бороновании (в качестве помощников старшеклассников).

1-й специальный класс исполнял вместе со старшими классами и под их руководством пахоту, боронование, отчасти посев на сеялках, вывозку и раструску навоза, обработку питомников, уборку хлебов и корнеплодов.

Ученики 2-го и 3-го специальных классов выполняли все главные хозяйственные работы: посев озимых и яровых хлебов, вспашку; все важнейшие садовые работы: прививку, обрезку, формовку, посадку и пересадку плодовых и лесных деревьев; уборку хлеба машинами, перевозку и укладку урожая в скирды и бурты.

Ученики 3-го специального класса назначались по очереди на дежурство при управляющем школой. В их обязанности входило ведение школьной конторы: табели и учет работ. Эти ученики ежедневно следили за ходом всех работ в хозяйстве, представляли вечером управляющему школой проект наряда на следующий день, приучаясь, таким образом, к самостоятельной хозяйственной деятельности.

Своим воспитанникам Н. Н. Неплюев предоставлял определенную свободу. Они могли еженедельно проводить общее собрание – раз с учителями и другой раз, через неделю, без учителей. На этих собраниях, называвшихся одно кругом, другое товарищеским собранием, не только во всеуслышание обсуждалась жизнь школы за истекшую неделю, но и рассматривались нужды школы, о которых свободно мог говорить каждый из учеников. Такие собрания имели целью приучить учеников к тому, чтобы они могли постоянно проверять свою жизнь, оценивать свои поступки и так усваивать добрую привычку себя контролировать. С этой целью ученикам даже советовалось вести дневники и каждый день, отходя ко сну, вспоминать прожитый день и по совести производить оценку своих поступков в нем. Дневник нравственного возрастания своих воспитанников вел и сам Н. Н. Неплюев^[30]. Главное – пробудить в воспитанниках совесть и добрую волю, воспитать в них сознательную самостоятельность.

«В прошлом 1881 году, четвертого августа я принял вас на воспитание. Ровно год мы прожили вместе. За это время я узнал некоторые хорошие ваши качества, узнал и некоторые из ваших недостатков.

Желая вам добра от всего сердца, я старался, как мог, избавить вас от недостатков ваших, укрепить в вас, развить хорошие качества.

Эту книгу я написал для вас на память об этой первой годовщине нашей дружбы, на память о том, что много раз я повторял вам в течение протекшего года.

Обыкновенно детям говорят только об их недостатках; о добрых качествах детям не говорят, боясь, что это может им повредить, дав им слишком высокое мнение о себе. Громко и без боязни я говорю вам о ваших добрых качествах, любите и уважайте их в себе: это святая искра добра; пусть она разгорится в вас в яркое пламя, и осветит оно ум ваш и согреет сердце ваше.

Яков. Наискось от Георгиевской церкви стоит бедная хижина крестьянина Феодора. Не везло Феодору в жизни, прежде, бывало, перепадет ему какая работа, да работал он неохотно, и работа у него не спорилась; кончилось тем, что не стали вовсе давать ему работы; жена его, Ирина, была, напротив, очень умная и работящая женщина, да заболела тяжелою болезнью, так что не только работать, но и с постели встать не могла.

И прежде они жили небогато, а как заболела Ирина – совсем обеднели. Невмоготу стало Феодору прокормить жену и двоих деток. Бывало, лежит больная Ирина одна-одинешенька, и невеселые думы ей думаются; так бы и встала она, с радостью принялась бы за тяжелую работу, деткам бы своим хлеб заработала, да силы нет: больные ноги не носят, больные руки ослабли.

Горько заплачет Ирина, у Бога смерти просит, только бы не видеть горя домашних, только бы не быть им в тягость. А что станется с бедными детками, кто о них позаботится, – и заноет сердце пуще прежнего.

Прослышала она, что задумал я детей взять на воспитание, поднялась через силу с постели, взяла с собою старшего сына Якова и, опираясь на палку, медленно поплелась ко мне. Хотел было я принимать только одних сирот, да подумал, что такой же сирота Яков и при отце живом – и порешил успокоить бедную мать, взял Якова на воспитание.

Теперь я очень доволен, что взял его. Славный он у меня, добрый, старательный во время работы, прилежный во время учения.

Только глупые и злые люди не понимают ни любви, ни благодарности. Сильно любила Яшу его бедная, больная мать, и Яша помнит о ней и любит ее.

Раз, когда все вы были у меня, я заиграл на фортепьянах грустную песенку. Молча слушал Яша, тихо вышел в другую комнату и долго не возвращался. Пошел я посмотреть, а он сидит грустный такой, весь бледненький: «Что ты, Яша, пригорюнился», – спрашиваю его, а он молчит, глаза опустил, слезы закапали. Взял я его на колени: «Скажи, – говорю, – что у тебя на душе, легче станет». Спрятал он ко мне на грудь свое бледное личико, да так тихо, чуть слышно, говорит: «О маме вспомнил», – крепко обвил мою шею ручонками да так зарыдал, как рыдать умеют только те, кто не только много горя видел, но и чутким сердцем это горе перечувствовал.

Дня через два повез я его в Глухов, где мать его лежит в больнице. Увидел Яша, что хорошо ей там, и успокоился, и повеселел мой добрый мальчик.

Другой раз он сильно провинился.

Стал я ему объяснять значение и последствия его дурного поступка, сильно он затосковал, как понял, что поступил дурно, целую неделю играть не хотел с товарищами, сидит в уголке грустный такой, задумается.

Жаль мне его стало, приласкал его. «Ты понял, – говорю ему, – что поступил дурно, значит, другой раз так не поступишь, ну, посмотри мне в глаза, видишь, и я на тебя не сержусь более», – а он мне отвечает: «Вижу, а все думается», – и опять горько заплакал.

С этой минуты я полюбил моего Яшу больше прежнего. За чуткое сердце его полюбил. Если будет он во всю жизнь так вдумываться в свои дурные поступки, так сильно сожалеть о них, хорошим, очень хорошим человеком станет Яков.

Только бы к чуткому сердцу да железную волю, чтобы никакой дурной человеке, никакое дурное желание не осилило доброе, чуткое сердце.

Сергей. Часто я повторял вам, детки, что никогда не запрещаю вам что-либо без причины; если я что вам запрещаю, значит, знаю, что оно чем-либо вредно для вас, может помешать вашему счастью; потому я никогда и не запрещаю вам ничего, не сказав, почему так поступать или такое чувство в себе иметь не следует и какие последствия из того выйти могут.

Вы еще так мало на свете прожили, так мало видели и знаете, что вам самим не распознать, что хорошо и что дурно.

Все в человеке – привычка; привыкнете вы к дурному, вредному – будете дурными, вредными и несчастными людьми; да, вредными для других и сами несчастными; по пословице: что посеешь, то и пожнешь, посеете для других горе и злобу, пожнете для себя то же горе, ту же злобу сторицею.

Зло, вред и горе неразлучны; если бы все люди понимали, как много вреда они себе делают, стараясь вредить другим, все бы они стали добрыми, чтобы быть счастливыми.

Не всегда человек вредит себе и другим, потому что хочет вредить, гораздо чаще он делает это по глупости. Теперь я бы этого не сказал. Горьким опытом я узнал, что зло происходит не от глупости, а от грехолюбия, по незнанию; вот в эти минуты, когда человек не знает, что добро и что зло, ему нужен совет опытного, знающего, искренне любящего его друга.

Таким другом я и хочу быть для вас, дети. Я-то этого хочу от всей души, но этого недостаточно, надо, чтобы и вы смотрели на меня как на вашего лучшего друга и были со мною вполне откровенны, иначе мне невозможно быть полезным вам, несмотря на все мое желание.

Вы все хорошо знаете нашего Серегу и, конечно, удивляетесь, что вместо того, чтобы говорить о нем, лучшем и по учению, и поведению между всеми вами, я напоминаю о пользе откровенности. Когда же Сергей бывал скрытным?

До сих пор я всегда называл неоткровенным, скрытным того из вас, кто лгал, не признавался в своих дурных поступках; такая откровенность обязательна для всякого честного человека, и наш честный Сергей никогда не был скрытен в этом смысле.

Но есть и другая высшая откровенность, такая откровенность, какой не имеет права требовать от вас всякий встречный.

Когда мы сильно любим и уважаем человека, нам хочется поделиться с ним каждым нашим желанием, каждой нашей мыслью; при каждом затруднении мы рады обратиться к такому человеку за советом; ему нам приятно сказать то, что ни за что не сказали бы никому другому.

Только тот человек и может считаться нашим истинным другом, кому мы дарим такое доверие, перед кем чувствуем потребность открыть всю свою душу. Вот этой-то откровенности я и жду от вас, дети, и буду гордиться ею, когда заслужу ее.

Открыто ли сердце моего Сереги передо мною? Мне иногда кажется, что нет – и страшно становится за него. Смогу ли я его направить на добро и счастие, остеречь от зла и несчастия, если останется закрытым для меня хоть один уголок его мысли, хоть один уголок его желаний.

Иван. То было лет 12 тому назад. Приехал я раз на лето в Ямполь; показалось мне, что уж очень я далекий, чужой для всего Ямполя; захотелось мне стать ближе хоть к одной ямпольской семье. Вот и сказал я обоим священникам, что окрещу первого ребенка, какой родится в наибеднейшей семье одного из двух приходов. Бедных семей в Ямполе много. Не прошло и двух дней, как пришел ко мне с письмом от отца Николая отставной солдат Яков Лукьяненко-Дробязка.

Окрестил я его мальчика и дал себе слово, как подрастет мой крестник, заняться его воспитанием, постараться сделать из него хорошего человека.

Крестник мой скоро умер, умер и отец его Яков; осталась кума моя с двумя детьми, Михаилом и Иваном. Случалось, навещал я вдову; бывало, заговорю с маленьким Ваней, а он не дичится, глаз не тупит, прямо в лицо мне смотрит, а в глазах у него так и прыгает чистая, детская радость; самому на сердце весело станет.

Больно мне было думать, что и эту головку наклонит тяжелая нужда, что и в этих глазках выражение детской радости заменит тупой взор безысходного горя, и взял я Ваню к себе.

Прокоп. Вижу, отсюда вижу, как вы все, кроме моего серьезного Сереги, улыбаться стали, как только прочли имя Прокопа. А знаете ли, почему вам смешно становится, как только заговорят о нашем силаче? То вам смешно, что наш силач – добрый силач. Не верите, что смешна в нем для вас именно его доброта? А оно так, и вы, надеюсь, сейчас со мною согласитесь.

Не только вы, дети, но и большинство взрослых людей живет изо дня в день, совсем не вдумываясь ни в свои чувства, ни в свои мысли. Одна мысль сменяется другою, одно чувство сменяется другим; идут у них мысли и чувства привычною чередою; уверены они, что именно так мыслить и чувствовать должно, что иных мыслей и чувств быть не может; а вдумались бы они в свои мысли и чувства, от души бы посмеялись над многими из своих собственных мыслей и чувств.

И теперь люди немного думают, но было время – они еще меньше думали; тогда умели уважать одну только силу; а сила-то была неразумная, а без разума и сила не впрок. На добрые дела у сильных людей ума не хватало: ведь на добро ум нужен; ведь не поняв добра, даже и желая добра, одно только зло сделать можно. Вот и делали сильные люди все зло, какое только сделать могли слабым да беззащитным; и чудное дело, слабая толпа привыкла любить и уважать эту глупую, злобную силу; и чем больше издевался над нею сильный человек, тем более любовалась она его силою и злобою, похваляла его за удальство и молодечество.

Привык человек уважать силу и злобу, и все мы так думаем и так чувствуем, сами того не сознавая. Цепко держится в нас это скверное, подлое чувство, и многое надо передумать и перечувствовать, чтобы вырвать его из себя.

Никто никогда не учил вас уважать эту злобную силу, но и вы сами, не зная того, так думаете и так чувствуете, потому что привыкли с самого первого дня, как стали понимать, что кругом вас делается, видеть, что все так думают и так чувствуют.

Будь наш Прокоп, при своей силе, злым мальчиком, вы бы боялись его и, может быть, до поры до времени его бы уважали, а он у нас добрый; другой бы на его месте да с его силою все бы дрался да других обижал, а наш добрый силач чаще плачет, чем самый слабый из вас, да еще плачет-то при таких обстоятельствах, когда другой и не думал бы плакать.

Бывало, закапризничает брат его, Андрей, а наш силач горькими слезами заливается: «Жаль, говорить, брата, что дурно ведет себя». Добрые это были, хорошие слезы.

А помните ли вы, когда уходила от нас кухарка Ефросиния; грустно было расставаться с вами сыну ее Михайле; сидел он в углу кухни и горько плакал; а наш живчик Денисок, не обдумав, что делает, над ним смеяться стал: увидел это Прокоп, жаль ему стало Михайлу; так прочувствовал он обиду, что сам заплакал, – святые то были слезы.

Припомню вам и еще один случай. Была у меня красивая коробка из-под конфет – всем вам очень хотелось ее получить; разыграли мы ее в лотерею, выиграл ее Прокоп. Все вы ему позавидовали, а Миша наш даже заплакал; и что же – отдал ему Прокоп коробку; смотрю я ему в глаза, а в них ни слезинки, только улыбается радостно.

А ведь могли вы его сделать дурным человеком; заметил бы он, что над добротою его смеются, стал бы злым, а я его полюбил за доброту; будете умнее, и вы поймете, какая сила в его доброте, и будете уважать его за доброту, а у него от доброты силы не убавится, и будет он сильный и добрый, полезный и счастливый.

Денис. Все вы его прозвали лисою, и ему это название нравится. Посмотрите, как плутовски смотрят его карие глазенки, как они весело запрыгают, когда его так назовут. Видно, он считает, что лисою быть очень хорошо, и ошибается он при этом только наполовину.

Не то хорошо, что он лиса, а хорошо то, что позволяет ему быть лисою. Ведь не прозвали бы вы лисою Адарку, Проську или Гришку. Малоумные в местечке Ямполь, на то у них ума не хватает, ну а нашему Дениске ума не занимать стать.

Умен-то Денисок наш – умен, да выйдет ли толк из его ума; всего более это зависит от него самого. Захочет употребить он свой ум на добро, легко ему будет стать полезным, уважаемым и любимым человеком; захочет он при помощи того же ума делать зло, и станет он вреднее и более ненавидим, чем всякий другой.

Ведь ум его, что нож острый: не будут пользоваться ножом, пролежит он целый век без пользы; возьмут нож в руки, можно им сделать много полезной работы, а можно и человека убить.

Так и ум Дениса. Не будет Денис своим умом пользоваться или употребит его на пустяки, шутки да прибаутки, проживет он таким же бесполезным человеком, как если бы у него ума и не было; шутки да прибаутки забудутся, и никто не помянет его добрым словом. А захочет Денис ум свой употребить с пользою, очень полезным он может стать помощником для меня, другом и советником для вас; тогда мы в нем ум уважать станем, а его любить будем.

Покуда Денис хоть и не глуп, а иногда ведет себя очень глупо.