Я тоже поспешил уверить продавца курганной добычи, что он вне всякой опасности. Чеченец молча подошел к моему письменному столу и, не торопясь, высыпал на него из кожаного кошелька какие-то блестящие мелкие предметы. Я и Хаким принялись рассматривать их. Самыми крупными между ними оказались две парные пряжки, весьма замечательные по тонкости и изяществу отделки. Каждая пряжка состояла из овального бронзового обода, обвитого тонкою золотою проволокою; обод этот одною из широких сторон своих входил в перегиб золотой пластинки, лицевая, представляла четырехугольник, имевший в длину 3 и в ширину 1 ¾ см; края пластинки окаймлялись филигранною золотою цепочкою, а во внутреннем поле ее находилось пять гнезд, обложенных такою же цепочкою. Одно гнездо, побольше, в форме неправильного круга, занимало центр пластинки окаймлялись филигранною золотою цепочкою, а во внутреннем поле ее находилось пять гнезд, обложенных такою же цепочкою. Одно гнездо, побольше, в форме неправильного круга, занимало центр пластинки, а четыре остальных, каждое в форме сердца, располагались по углам ее, на диагональных линиях. Центральное гнездо было пустое, в других же четырех находились прекрасные аметисты красноватого цвета. Между средним и угловыми гнездами блестели три чуть заметных камушка, укрепленных в самом поле пластинки. Задняя сторона пластинки, таких же размеров, как и передняя, была совершенно гладкая, без всяких украшений; в ней виднелись только две дырочки, в которые входили, конечно, металлические шпеньки, скреплявшие пряжку с ременным поясом. В средине перегиба пластинки имелся четырехугольный вырез и в нем, на бронзовом шпеньке, укреплялся корень обтянутого золотом бронзового язычка пряжки. Все вместе представляло вещицу красивую и вполне пригодную для практических целей. Кроме пряжек в числе высыпанных на стол предметов были: а) десятка полтора шарообразных, маленьких и гладких зерен золотого бисера, с отверстиями для продевания нитки, б) с десяток круглых плоских зерен бисера из зеленого стекла, в) маленькие кусочки бронзы и меди неопределенной формы, г) два небольших бронзовых гвоздика с грибовидными шляпками и раздвоенными концами, д) бирюзовый камушек, может быть, часть камня, может быть, часть камня, находившегося в среднем гнезде пряжки, и е) множество очень маленьких кусочков золота в форме коротеньких палочек, угольничков и дуг, имевших на лицевой, выпуклой стороне одинаковые поперечные нарезы. По всем признакам, эти разрозненные кусочки золота составляли одно целое, покрывавшее собою какой-то предмет из металла или из дерева, успевший разрушиться от времени. Пересмотрев вещи, я обратился к чеченцу с расспросами о месте и способе нахождения их. Из слов его оказалось, что он, совместно с несколькими своими односельцами, раскопал один из курганов, находящихся у предгорья так называемых здесь Черных гор, т. е. лесистых, близ почтовой дороги, идущей из укрепления Ведень в г. Грозный. Объяснить внутреннее строение кургана и положение в нем найденных вещей чеченец оказался не в состоянии: он видимо обращал очень мало внимания на обстановку, в которой производил свои работы, поглощенный одною мыслью – найти в недрах кургана нечто такое, что могло бы обогатить его.

– Кроме того, что ты принес, вы больше ничего не нашли в кургане? – спросил я своего собеседника.

– Хорошего больше ничего не нашли… Были там кости, несколько человеческих черепов – один толстый, большой и такой крепкий, что мы насилу разбили его камнем. Каменная чашка была: ее мальчишки взяли. А больше ничего… Другие нашли разные вещи…

– Какие же именно? Может быть, оружие, посуду, металлическую одежду?

– Говорят, за Аргуном нашли в кургане золотой пояс с хорошими, дорогими камнями. В Грозном, говорят, за него дали 200 рублей. В Герменчуке нашли шишку, еще печать нашли, две медали…

– Как медали? Какие? Вроде теперешних?

– Да, медали; говорят, их носить на груди можно.

Я спросил чеченца, что он хочет за свое золото.

– А ты что дашь? Ответил он вопросом на вопрос.

Не зная цены вещей, но готовый приобрести их, как археологическую редкость, я на угад предложил ему за них 15 рублей.

Чеченец не сказал ни да, ни нет, а только подошел к столу, высыпал вещи обратно в кошелек и снова положил его в пазуху.

– Что же ты ничего не говоришь? Сколько же тебе за них?

– Мне наш серебряк за каждый камушек по 5 руб. дает, да золото…

Я отказался сделать такую дорогую покупку и чеченец ушел, неуклюже протянув мне на прощанье свою массивную руку.

«Шашка, печать, медали…» – раздумывал я, после ухода от меня бронзолицового чеченца. «Если бы самому посмотреть эти предметы… А что же!».

Я решился воспользоваться предстоявшею мне поезлкою, чтобы лично осмотреть разрытые чеченцами курганы и, если окажется возможным, приобрести покупкою некоторые из найденных ими предметов. Через час после приведенного разговора мы уже мчались с Хакимом по отличной шоссированной дороге, проложенной в Хулхулауском ущелье. Вправо и влево от нас одни кряжи гор сменялись другими. Вековые чинаровые леса, покрывающие скаты гор, засыпанные снегом, стояли полчищами застывших великанов. Снизу доносился гул бешено несущегося потока. Было ясно и морозно. Спутник мой, как страстный любитель всякого рода переездов и, вообще, шатаний по свету, был в наилучшем настроении духа и с упоением рассказывал мне об удовольствиях минувшего вечера, проведенного им на вечеринке (лаузар – по-чеченски) у чеченца-лавочника. Так как я уже описал наружность своего переводчика, то, пользуясь дорожным досугом, скажу еще два слова об его душевных качествах. Как большинство чеченской молодежи, он – легкомысленное и взбалмошное дитя, подчас своенравное, черствое и злое, способное на очень дикие поступки, но чаще грубо-простодушное, понимающее жизнь с одной только стороны – со стороны возможно легкого удовлетворения своих простых инстинктов.

В моем Хакиме одна из преобладающих страстей – это сытно и жирно покушать, но не иначе, как на чужой счет. Он никогда не бывает так беззаботно весел, так словоохотлив, и толстые губы его никогда не складываются в такую блаженную улыбку, как в тех случаях, когда перед ним красуются на низеньком туземном столике аппетитные чеченские блюда: свежая молодая баранина, яичница, отлично приготовленная курица и чашка со свежим душистым медом. Энергично истребляя кушанья, он никогда не ждет вторичных приглашений хозяина, а напротив, сам разбрасывает приглашения направо и налево, подкладывая куски то тому, то другому из своих сотрапезников. Есть он обыкновенно до тех пор, пока не отрыгнет в честь хозяина на всю саклю, и после того впадает в состояние апатии и сонливости. Но этою грубою страстью не исчерпывается его любовь к радостям жизни. Не меньше аппетита к жирной баранине велик в нем аппетит и ко всякого рода увеселениям, в особенности к вечеринкам с танцами девушек под звуки зурны или гармоники и с громовыми выстрелами из азиатских пистолетов. Танцует прекрасно и под пару себе выбирает обыкновенно самую красивую девушку из числа участвующих в вечеринке. Взгляните. Вот он грациозно и медленно направился следом за плывущей павой – горской красавицей. Сначала походка его как будто даже вялая и только руки, и плечи, и весь стан его играют и колышутся в такт музыке. Но вдруг он, изогнувшись и подобрав полы черкески, начал выделывать ногами изумительные па, ежеминутно перерезывая красавице дорогу и каждый раз только на миг останавливаясь перед нею на кончиках больших пальцев. Красавица, как испуганная лань, уносится от него без оглядки, но, как ловкий охотник, он ни на миг не упускает ее из виду и все преследует. Вот она как будто в его объятьях, как будто он хватает ее с намерением убежать с нею из круга… Но он уже бросил ее, он как будто забыл об ней и, очутившись на средине круга, опять выделывает ногами мудреные фигуры, смотря или вниз или прямо перед собою. Но это только уловка: мигом повернувшись к красавице, он снова преследует ее… У самых ног его раздается выстрел, потом другой, третий… Окружащие танцующую пару бешено бьют в ладоши, восклицая: «ха! иха!»… Зурна заливается, а в Хакиме жажда веселья разгорается все сильнее и сильнее…

Любит он погарцевать или, как у нас выражаются, поджигитовать на коне и на всем скаку пострелять в брошенную на дорогу дырявую шапченку какого-нибудь пастуха, любит часа по два просиживать праздно в компании таких же беспечальных людей, как и сам он, очень серьезно напрягая свою мысль, чтобы выдавить из себя наивно-острое словцо и, когда ему это удается, сам же первый награждает себя таким беззаветно веселым и громким смехом, что смотрящему на него становится неотразимо весело; любит нарядиться в красивую черкеску, стянутую в талии узеньким ременным поясом, увешать себя оружием и разными серебряными тесемками и в этом виде изображать из себя военного рыцаря несуществующего ордена… за то ничего серьезного, никакого напряженного труда он не любит. Профессия его – служба в качестве переводчика, и служит он, как большинство чеченцев, довольно исправно, но чисто формально. Душа его вне этой службы, как вообще вне всего того, что не имеет значения веселых и праздных развлечений.

Боясь упрека в том, что вместо археологии, даю читателю наброски портретов живых людей, замечу, что и самая статья моя названа мною набросками любителя прежде всего этнографии, а потом уже археологии. С чисто археологическим материалом мы познакомимся с читателем попутно, но почему же нам за одно, и даже преимущественно, не знакомиться также и с самими оригинальными археологами, тем более, что они, эти археологи, в известном смысле тоже не более, как живые представители археологической древности. Для строго научной статьи такое смещение курганных бронз с живыми людьми не совсем удобно, но я и не задавался мыслью писать строго научную статью…

В Сержен-юрт я приехал под вечер и остановился там у старого кунака своего Саадулы. Саадула – чеченец с матово-бледным, немного плоским лицом, живыми темно-карими глазами и длинным, сильно искривленным, носом, – человек приятный и бывалый. Когда-то он служил в своем ауле старшиною, но был за что-то сменен. Сам он думает, что гнев начальства обрушился на него из-за интриг его недоброжелателей и завистников, но другие говорят, что сместили его с должности за интимности с ночными охотниками на чужих лошадок и бычков. Теперь он занимается кое-какою торговлею, разъезжает не только по Чечне, но и по Кабарде и Кумыцкой плоскости и поэтому знает все и всех. Он, как и большинство чеченцев, очень любит поболтать о внутренней политике, при чем проявляет замечательную способность метко и не без юмора характеризовать персонал местной администрации. Как сын своего народа, считающий гостеприимство одною из первых добродетелей, Саадула принял меня очень радушно. Через несколько минут после моего приезда к нему, в занятой мною кунацкой уже весело горел огонь в камине, а спустя с полчаса я, мой хозяин и Хаким уже попивали дымящийся чай, оживленно беседуя о новостях дня. Воспользовавшись благоприятным моментом, я сообщил Саадуле о цели своего приезда.

– Что же ты раньше не приезжал? Заметил он, – несколько дней тому назад нашел бы весь наш аул на раскопках курганов: и старый и малый были заняты этим делом, потому – у нас теперь время досужное. Наши таки не мало курганов раскопали, да много и осталось еще…

– Значит, их будут раскапывать после?

– Нет, теперь уж нельзя: запрещено. Да и муллы наши не хвалят за это: грешно, говорят, открывать кости старых покойников.

– Хорошо; но что выкопали, то, конечно, берегут. Вот эти предметы мне и хотелось бы видеть: если есть ценные вещи, я бы купил, пожалуй.

– Трудно будет добыть что-нибудь теперь, заметил Саадула: – после запрещения раскопок стали скрывать добычу: боятся, чтобы пристав не отнял. А все же попытаюсь, поищу. Тут у меня есть свои (родственники), я вот к ним пошлю.

Саадула велел набравшейся в кунацкой молодежи сходить к названным им лицам и попросить их принести или прислать то, что ими найдено в курганах.

– Ценного у нас почти ничего не нашли, обратился он ко мне после ухода молодых людей, – золотые пряжки, которые ты видел, да бисер золотой же – вот и все. Находили больше медные вещи пустые…

Между тем вошел один из посланных Саадулы и подал мне плоскую каменную чашку с отбитым углом, найденную, как он объяснил, в одном из курганов, находящихся к северу от укрепления Эрсеной. По величине, чашка несколько менее обыкновенной обеденной тарелки; края ее загнуты внутрь. Она сделана не из глины, а как будто из превращенного частью в порошок, частью в мелкие зерна какого-то камня, даже двух камней. Сердцевина стенок ее черная, зернистая и с примесью еще мелких белых зернушек, от середины же к поверхности стенок черный цвет переходит в серый и зернистость сменяется плотною массою. Чашка обожжена, но плохо и сделана весьма грубо.

Другой молодой человек принес красный кувшинчик. Кувшинчик был невысокий, пузатый и с широким устьем; формою своею он очень напоминал кувшинчики или крынки, в которых наши крестьянки держат молоко, только последние делаются обыкновенно без ручек, а курганный кувшинчик имел две ручки, расположенные одна против другой; сделан он был из красной глины и как будто подвергался обжиганию.

Тот же молодой человек подал мне найденную в кургане небольшую овальную бронзовую пряжку, весьма сходную с пряжками, которые находят в каменных могилах, разбросанных в нагорной полосе Чечни (Ичкерия). Пряжка эта, а также описанная каменная посуда дают некоторое основание предполагать, что курганы на плоскости и разбросанные по всей Ичкерии, а также по соседству с нею, в Чеберлоевском обществе (Чеченского же племени), каменные могилы, вроде описанных мною в статье «Загадочные могилы», суть памятники одного времени и одного народа. У обладателя пряжки оказались еще тоненькие, как бумага, кусочки меди и несколько обломков каких-то бронзовых предметов.

Ничего больше сержен-юртовцы мне не показали, хотя Саадула сомневался, чтобы им нечего было показать. Разочарованный результатом своей остановки в ауле, я ухватился за мысль попытать счастья в следующем, лежавшем на моем пути в Грозный, ауле Герменчуке. Мыслью этою я тут же поделился с Саадулой.

– И отлично! Объявил мой кунак: я с удовольствием поеду с тобою. Сегодня же распоряжусь насчет верховых лошадей и завтра утром все будет готово. За почтовыми лошадьми мы пошлем в Эрсеной после, когда окончим дело в Герменчуке.

– Ей Богу, хорошо будет, вставил свое слово Хаким. – Знаешь что, Саадула, обратился он затем к нашему хозяину: – пошли-ка ты сегодня же кого-нибудь из молодых людей в Герменчук – известить о нашем приезде, все лучше, если будут знать: хорошую закуску приготовят… На принятом решении я и остановился.

III. На другой день я выехал в Герменчук в сопровождении Саадулы и Хакима. Некоторое время мы ехали котловиной, образуемой здесь последними отрогами Черных гор; потом котловина стала расширяться и около опустевшего теперь укрепления Эрсеной перед нами открылась необозримая равнина, известная под именем чеченской плоскости. Впереди нас, к северу, лежала громкая в истории покорения Кавказа Большая Чечня; налево, на краю горизонта, сквозь беловатый утренний туман, виднелась еще более громкая в историческом отношении Малая Чечня, а направо в полумгле скрывались селения мичиковского общества, охваченные выдвинувшимся из Черных гор, так называемых Качкалыковским хребтом. Вблизи нас, по сторонам дороги, местность была покрыта небольшими кустарниками и казалась несколько волнообразною. Я много раз проезжал по ней и она до того мне примелькалась, что теперь я не обратил на нее никакого внимания.

– Курганы хочешь посмотреть? Обратился ко мне с вопросом Саадула.

– Разумеется, да где они?

– А вот здесь, смотри.

Саадула указал рукою на находившиеся впереди и по бокам нас небольшие возвышенности, казавшиеся, из-за покрывающих их кустарников, природными подъемами местности. Замечание Саадулы заставило меня внимательнее осмотреться вокруг себя и тут только я заметил, что раньше ошибался насчет характера поля, которым мы ехали. Поле это, само по себе совершенно ровное, кажется волнистым, благодаря лишь массе разбросанных по нему курганов. Курганы находятся один от другого на различных расстояниях, но все образуют собою обособленную группу, занимающую площадь, размерами в квадратную версту или даже более. Высота курганов не одинаковая: иные поднимаются над уровнем поля всего аршина на 2, на 2 ½, другие имеют высоты 3—5 аршин, а в средине площади гордо возвышается курган аршин а 7—8 по вертикальной линии и в несколько десятков шагов в окружности. Замечательно, что площадь курганов смотрит прямо в Хулхулауское ущелье, отстоя от выхода из него верстах в четырех. Это, конечно, не случайность. Можно предположить, пожалуй, что так как через эту площадь в самые древние времена, как и ныне, должна была пролегать дорога из гор на плоскость, то курганное кладбище было устроено тут в знак уважения к покойникам. По крайней мере, нынешние мусульманские обитатели Кавказа, по побуждениям, имеющим тот же источник, ставят своим покойникам памятники на перекрестках дорог или на отдельных возвышенностях. Но представляется более основательным предположить, что места нахождения курганных кладбищ свидетельствуют о местах кровавых столкновений народов. Едва ли можно сомневаться, что в отдаленной древности, как и в недавно минувшее время, обитатели гор нелегко допускали к себе разных плоскостных завоевателей. Аланам, гуннам, хазарам, монголам, калмыкам, прежде чем они проникали в горы, приходилось, конечно, не раз вступать в ожесточенные схватки с воинственными горцами. Естественно, что схватки эти происходили на ровных плато, расстилающихся перед устьями ущелий, – и вот здесь и скрывается вероятнейшая причина существования у входа в Хулхулауское ущелье курганного кладбища.