Ода к радости

Сегодня день отдыха.

Выборы мэра.

У меня с утра в голове крутится «Ода к радости» Бетховена.

Стою у старого инструмента и перебираю клавиши одним пальцем.

Так и хочется, чтобы эта мелодия прозвучала именно сейчас!

Я сходу фальшивлю.

Но упорно долблю: ми-ми, фа-фа, соль-соль, ля-си…

Я прислушиваюсь и тут же разочаровываюсь.

Иду на кухню.

Соня режет салат, тем не менее после моей просьбы молча вытирает руки о бумажное полотенце и следует за мной.

Встаёт боком к инструменту и, не глядя на клавиши, играет.

На все девять этажей 4-го подъезда разносится «Ода к радости» Бетховена.

Удовлетворив мою просьбу, она возвращается на кухню.

Я и Соня одеваемся подобающим образом и идём голосовать.

Выходим, как всегда, без пяти минут десять.

Идём по дороге, никого не встречаем.

Пятиэтажное здание, где на фасаде имитированы колонны до второго этажа.

Эта старая школа и есть наш избирательный участок.

Нам пройти до неё ровно пять минут.

Избирательный участок ждёт нас, чтобы мы поскорее отдали свои голоса.

У дуги металлоискателя нас встречает десяток работников безопасности.

У всех сосредоточенные строгие лица.

Все смотрят на меня оценивающим взглядом.

Через рамку проходит Соня.

Тут же сбоку засвечиваются несколько голубых лампочек.

Их я вижу.

Процедура напоминает мне сцену фантастического кино.

Когда я прохожу, то не знаю, было или нет подобное же явление.

На той стороне подрамника мы становимся слегка взволнованными.

Полицейский указывает нам, куда идти дальше.

Мы поднимаемся по лестнице на второй этаж, и тут Соня говорит:

– Хороший полицейский!

Входим в зал.

Вдоль стены, за составленными паровозом столами сидят четыре женщины.

Перед каждой из них раскрыты листы формата А3.

На стене, выше голов женщин, закреплены таблички с указанием улиц и номеров домов.

Я и Соня подходим к женщине, сидящей под табличкой с нашей улицей и домом № 8.

– Мы на букву… – говорит Соня, при этом указывает пальцем на нашу фамилию.

Женщина концом шариковой ручки втыкает в строку с нашими фамилиями и, чтобы не потерять, там так и держит ручку.

– Паспорта давайте! – говорит она.

Она сличает с паспортом имя и фамилию Сони в списке и, удостоверившись, проверяет также место прописки.

Убедившись, что и тут всё в порядке, возвращает Соне документ.

Ставит напротив фамилии Сони галочку, а потом говорит:

– Присаживайтесь!

Её голос строг.

Мне слышится в нём приказ.

Соня садится на единственный стул рядом и расписывается.

Женщина протягивает Соне лист бюллетеня со списком кандидатов в мэры.

И значок с надписью: «Наша семья голосовала за мэра».

Я сажусь на стул без приглашения, паспорт протягиваю уже на раскрытой восьмой странице, где заполнена графа прописки.

Мне памятный значок не достаётся.

Я доволен, не услышав её напряжённый голос: «Паспорт давайте!»

На обратном пути мы опять не встречаем ни одного идущего к участку человека.

По территории школы прохаживаются двое полицейских и оттуда, как бы между прочим, посматривают на нас.

Я замечаю это и тихо шепчу Соне, но она молчит, а потом:

– Хватит! – говорит мне строго. – Нечего смотреть туда!

Всюду тихо.

Кажется, нас только двое.

Молчание Люси

Я выхожу на балкон.

Напротив подвальной церквушки дворник, опершись на черенок метлы, смотрит под наш балкон.

Вижу, там – Люся!

Она окучивает саженцы, которые посадила только что.

На полоске, пустовавшей всегда у стены дома.

Земля твёрдая.

Люся каждое вытыкание штыковкой сопровождает возгласами: «Иэх!», «Иэх!»

Этот уголок земли, размером с лестничную площадку, никогда не убирается.

Здесь кончается тротуарная лента дороги улицы у дома 8.

Здесь должна была быть детская площадка для нашего дома.

Жители близлежащих домов превратили её в автостоянку.

Я захожу обратно в комнату.

С балкона начинать разговор с Люсей считаю бестактным.

Выйдя из квартиры, дёрнув ручку наверх, закрываю дверь.

Выхожу на улицу, идя по тротуару, проверяю ключи.

Они в кармане.

Замечаю, что иду в домашних шлёпанцах.

Наш панельный дом детище типового проекта.

Он не имеет фасада как такового.

Фасадом считается отвесная стена в девять этажей высотой более тридцати и в длину двести с лишним метров!

Цельная стена от первого этажа до крыши разделена на множество оконных квадратиков.

Внизу отвесной стены – четыре некрепких козырька подъездов.

Козырёк – однослойная необработанная панель, без бортика.

Панель прижата к отвесной стене над входной дверью подъезда.

Спереди её подпирают две шпунтовые железобетонные сваи.

Как только поворачиваю за угол, вижу Люсю.

– Здра-асть… – здороваюсь громко, чтобы на минутку оторвать её от работы.

Она не обращает на меня внимание.

– Мне очень жаль, что вчера я не смог защитить вас… во время скандала…

Люся, подняв голову, пристально смотрит на меня, а потом говорит:

– А я вас об этом просила?

– Прошу извинить меня… – отвечаю я.

Вижу, не хочет она распыляться по мелочам.

Я стою и хочу сказать ей, что сейчас не сезон для посадок.

Соседка не прекращает работу.

Вдруг она дико уставится на меня голубыми круглыми глазами и спрашивает:

– Я вам мешаю?

– Не-не!.. – говорю я.

На этом разговор у нас заканчивается.

Она продолжает копать землю.

Я стою.

Не хочется так просто повернуться и уйти.

Тут Люся, повернув голову, спрашивает в третий раз:

– Что вы тут делаете?

– Да стою… – говорю я. – Хочу вам подсказать, что сейчас не сезон посадок.

– А я не знаю?! – говорит Люся, продолжая свою работу.

Я понимаю, просто Люся места себе не находит.

Вот и занимается ненужными делами.

Она действительно не знает, когда сезон посадок, но имеет желание что-то делать.

Тут медлить нельзя.

Надо сказать правду и вернуться домой.

Мои ступни чувствуют необычный холодок.

Простуду прихватить запросто!

– Соседка моя! – говорю я осторожно. – Не обидитесь, если скажу вам…

Она, вдруг перестав копать землю, смотрит на меня.

– Не обижайтесь, я не буду скрывать ваши ошибки… – тяну я свою мысль.

Она спокойно слушает.

Тогда добавляю:

– Вы наделали тут дел.

На вашем месте надо было первоначально проконсультироваться со мной.

– И теперь не поздно! – вдруг соглашается она.

– Если только по азам… – говорю я и продолжаю. – Мне приходилось с детства иметь дело с деревьями…

Она тут уставилась на меня не моргающими голубыми глазами.

А я начинаю свой рассказ:

– В нашем лесничестве рабочие скрещивали клён с кедром.

Липы выращивали из семян, а сосновый молодняк привозили из Сибири.

Каждой осенью наша деревня всем миром подготавливала молодняк к зиме.

Вязали из ивовых прутьев щиты для них…

Смотрю, Люся притихла.

– Вы уж не обижайтесь, – говорю я.

Для этой почвы нужна лунка глубокая.

В ней должны быть ещё дренаж, земля и удобрения…

– Я эту работу делаю впервые, – заявляет тут Люся.

– Ну-ну!.. – вдруг вырывается у меня. – Прошу прощения! Я помешал вам…

Я, проворно двигаясь, направляюсь в подъезд, оттуда к себе.

Вышел опять на балкон.

На ленточке у стены дома Люси уже не было.

А штыковка стояла в вертикальном положении.

– Что я наделал?! – сокрушаюсь я во весь голос.

Среди своих

Тут после встречи с депутатом я почувствовал себя, будто побывал среди своих.

Настроение сходу поднялось.

Нет, не скажу, что встреча меня вдохновила.

Я ждал нового поворота жизни.

Вспоминал былые времена:

раз – и поворот после выступления Хрущёва,

раз – поворот после выступлений Горбачёва,

раз – поворот после выступлений Ельцина!

После встречи с депутатом я надеялся на новый вектор жизни хотя бы на нашей улице.

Иду теперь и продумываю, как бы мне больше собрать подписей жителей дома!

Иду и планирую свои дальнейшие действия.

Письмо с подписями передать депутату нашего округа.

Депутат обязан нам оказать помощь.

Вопрос, кто запишется к нему на приём?

Я не пойду, потому не знаю, как это делается.

Но всё же решаю собирать подписи.

Я подхожу к соседнему подъезду.

Входные двери открыты.

Гастарбайтеры мельтешат, не закрывая вход из-за своей беготни.

Они выгружают лес, рейки, плинтуса.

Я пристраиваюсь за ними, повторяя шаги впереди идущих рабочих.

Поднимаюсь до лестничной площадки первого этажа.

Повернувшись направо, остаюсь в дверном проёме.

Нажимаю звонок квартиры.

Из квартиры лаем отвечает собака.

По голосу чувствую, что пёс огромного размера, кажется, сенбернар.

Басовитым голосом он долго лает в ответ на мой звонок, а потом вдруг перестаёт.

Оглянувшись, вижу женщину и узнаю Лайму Яновну.

Идёт прямиком ко мне, точно живёт тут.

– Что тут делаешь? – говорит Лайма Яновна. – Ведь ты живёшь в четвёртом подъезде?

– Я к вам по делу, извините… – говорю я. – Не уделите мне пару минут, ради общего дела.

– А по какому вопросу я должна уделять свои минуты тебе? – говорит Лайма Яновна.

У неё брови собираются на переносице, а глаза округляются.

– Вы ведь живёте в этой квартире? – говорю я.

– Откуда у тебя такие сведения? – спрашивает Лайма Яновна и добавляет: – Тут живёт моя собака.

Я живу выше этажом!

Тебя беспокоит моя собака, лает в неурочное время, не так ли?

– Извините, меня не интересует лай собак, – говорю я.

Тут Лайма Яновна, повернувшись к рабочим, которые несли на плече стройматериалы, говорит им:

– Отнесите в большую комнату, на полу есть место, выгружайте туда.

Когда гастарбайтеры удаляются по лестнице вверх, Лайма Яновна, повернувшись лицом ко мне, продолжает с того места, где прервался наш разговор:

– А что случилось с нашим домом, я не пойму?!

– Ах, вы не были на встрече жильцов с депутатом… – говорю я.

– Ну и что с этого? – спрашивает она.

– Могу порадовать вас, – говорю я. – Появился инвестор.

Он покрывает расходы капремонта нашего дома из своего кармана.

А дальше, я думаю, нам придётся платить ему из своего кармана…

Лайма Яновна многозначительно молчит.

– Я собираю подписи жильцов против богача, – говорю я. – Вы не присоединитесь к нашему обращению?

– Ты сначала меня спроси, – говорит она, – имею ли я претензии к Совету?

Тому, кто собирается вложить собственные деньги, чтобы привести в божий вид Одиннадцатую Текстильщиков?

Я успеваю подумать:

«Откуда ей известно, что имя инвестора – Совет?»

– У меня к Совету-филантропу претензий нет! – продолжает она. – Пусть ряды богачей умножаются.

Меня же беспокоит завтрашний день моих детей.

Этого хочет любой здравомыслящий человек.

Не скрою, поэтому я тут числюсь дворником.

Работать тоже иногда приходится…

Главное – будущая выгода!

Деньги нужны моим детям и внукам!

Не такое уж плохое начало, за пять лет имею в этом подъезде пять квартир!

Когда бы я ещё достигла такого результата?

Если бы лежала на своём насиженном побережье, погружаясь в грёзы мечтаний?

При этом жаловалась на судьбу, что не шлёт мне немного денег?

Совет-филантроп верно делает.

Деньги делают деньги!

Хочешь быть богатым, слезай с кровати!

Побегай налево, побегай направо, что-нибудь да получится.

Если человек лодырь, к тому же палец о палец не желает ударять, а сам любит хлеб с маслом есть, да за счёт госбюджета, такому я пожелала бы шиш с маслом!

– Если так рассуждать, многие будут выброшены на улицу… – говорю я.

– Пусть! – отвечает Лайма Яновна решительно. – Я не настолько богатая, чтобы делиться с ними.

Пусть они отдыхают! Они слишком уважают себя.

Таких людей только смерть спасёт.

Да-да, пусть они подыхают!

Я чувствую, что во рту появились излишки слюны.

Плюю в кучу мусора, куда только что рабочий бросил дымящийся свой бычок, и попадаю точно на него!

Лайма Яновна встаёт передо мной, будто она мне мать родная:

– Подписи собирать может председатель кондоминиума! – говорит тут она. – Но дом наш не имеет кондоминиума.

А ты просто житель!

У простого жителя всего лишь один голос, твой, и всё!

У остальных ты не можешь собирать их голоса.

Так что смешишь только людей, да-да!

Никто не поддержит твою инициативу.

Ещё, на тебе отпечаток дворника, а не знаменитости!

На мне этот отпечаток знаменитости больше, чем у тебя!

Я сойду за неё хотя бы внешне.

А ты нет, да-да!

Всем это известно, и тебе самому известно.

На деле мне надо зарабатывать деньги, а не быть просто богатой.

А тебе, чтобы просто жить, деньги не нужны, да-да!

Я стою и отвечаю ей долгим молчанием.

– Конечно, ты, как дворник, эти тонкости не должен знать, – жалеет меня Лайма Яновна. – Не переживай.

Получил, что называется, подзатыльник, тем не менее говорю:

– Собирают же подписи агитаторы?

– Они собирают на основании закона, – ставит точку она. – Ты никакое не ответственное лицо.

С бухты-барахты заняться сбором подписей тебе нельзя!

Тебя может любой стукнуть, а агитатора охраняют.

Слова Лаймы Яновны меня смущают до мозга костей.

– Благодарю вас за подсказку… – выдавливаю я из себя. – Всё же… Наперекор судьбе…

– Обижаться ты можешь, – говорит Лайма Яновна. – Сам хоть знаешь, чего ты добиваешься?

Вдруг настроение нашло на тебя, и пошёл собирать подписи.

Вот что это называется!

– Эх, Лайма Яновна… – говорю я.

Но тут она опять меня перебивает:

– Я серьёзно тебе говорю!

Ведь ты борешься за свою жилплощадь?

– Нет! Нет! – перебиваю на этот раз я сходу. – Я забочусь обо всех жителях нашего дома!

Я произношу слова, хотя чувствую, как жар у меня пробегает по всему телу от смущения.

Лайма Яновна, подняв голову, смотрит мне в глаза:

– Я Совету скажу, чтобы он не трогал твою семью, – говорит она. – А ты приватизируй её.

В мозгу у меня мелькает: «И эта буржуа!»

– Вы напрасно это… – сопротивляюсь я. – Хочу помочь всем жильцам…

Опять щеки мои рдеют от смущения.

– Если хочешь продавать свою квартиру по выгодной цене, то не скрытничай!

Ещё не поздно.

– Лайма Яновна, не морочьте мне голову! – говорю я уже сердитым голосом. – Я вам, господам… не верю!

Один раз наши отцы вам поверили и остались в дураках!

– Ну вот и приехали! – говорит Лайма Яновна.

Я остаюсь на том месте, а Лайма Яновна молча спускается по лестнице.

Я размышляю о своём намерении.

В подъезде всего 36 квартир…

И вдруг Лайма Яновна обращается ко мне снизу:

– Хватит заниматься ерундой!

Кто живёт тихо, тот живёт долго.

А эту позу свою оставь революционерам!

Что говорит дальше Лайма Яновна, мне не слышно.

Я, чтобы расслышать её слова, убыстряю свой ход, следуя за ней.

Мы выходим из подъезда.