В кольце двойных объятий

– Разговор теперь по существу, – говорит большой Совет. – На меня возложены расходы по капремонту вот этого дома!

Тут он прерывает своё выступление, оглядывая наш дом слева направо.

Потом с крыши до фундамента.

Жильцы, разом повернувшись, смотрят на свой дом, но дружно молчат.

– Я думаю, вы сегодня обсудили все детали предстоящей работы, – говорит Совет.

Жители сосредоточенно ждут продолжения только его выступления.

– Теперь разговор не по существу, – говорит тогда Совет. – Начался срочный выкуп квартир вашего дома.

Тут ряды собравшихся жителей будто током ударило.

Кто с восторгом, кто со страхом – все, подняв голову, впиваются взглядом в рот инвестору.

– В связи с этим я ответственно заявляю, – продолжает Совет, – кто имеет желание продать свою квартиру, я готов выплатить ему сумму по рыночной цене.

Неожиданно с места выскакивает Люся и сходу кричит высоким голосом на всю детскую площадку:

– Ах ты, басмач! – и тычет пальцем в Бугая. – Не верьте ему!

Он оконченный подлец!

Рая из 108-й квартиры, испугавшись, уговаривает соседку:

– Не чуди, Люся, ты что?

Теперь этих басмачей нигде нет.

Люся, вся бледная от злости, вновь ополчается на инвестора:

– Он – басмач! – кричит она. – Не нужны нам его деньги!

Он – вор и негодяй с большой дороги!

– Брось такие вещи говорить! – заступается теперь Тамара Михайловна. – Мне, Люся, за тебя стыдно.

С какой стати ты радеешь за нас?

Ты уж выступай от своего имени.

– Сейчас откуда басмачам взяться, – сомневается Говорун. – Я бы рад был глянуть на них, но все истреблены…

– Действительно… – вторит Николай из 110-й квартиры.

– Как это, «откуда басмачам взяться»? – говорит тут большой Совет. – Вот он я, перед вами стою!

Я – басмач, живу среди вас!

Пока вы жили, как в той песне: «Мой адрес не дом и не улица…», никто на меня не обращал внимания.

На деле мои предки были баями – богачами!

А их красные стали называть дурным словом «басмачи».

Вот всего-то навсего!

– Пардон, я не знал, что вы басмач! – говорит депутат, бросая в адрес инвестора шутку, и, встав с места, продолжает:

– А мне какое дело?

Кто за белых, кто за красных?

И те, и другие далеки от меня.

Депутат опять садится на своё место.

Люся, вскочив с места, ещё громче орёт истошным голосом, оглушая окрестности.

– Всё это – ложь! – выговаривает она между плачем. – Ложь!

Начинает плакать в голос и, указывая на Совета рукой, тараторит дальше.

Она объясняет, что знает его, потому что училась с ним на одном курсе в Институте управления.

На третьем курсе басмач был отчислен.

Собравшиеся жильцы хотят узнать, за что его отчислили.

Люся скрытничает, избегая прямого ответа.

Соседствующая с Люсей по лавочке Рая говорит тихо:

– Кто старое помянет, тому глаз вон!

Люся плачет, выказывая тем желание ни на йоту не отступать от своего обвинительного настроения.

Было заметно, что она хочет всерьёз ворошить старое.

Тогда депутат встаёт, чтобы успокоить Люсю.

Обняв плачущую женщину, прижимает её к себе.

Тут Бугай подходит к ним и обнимает Люсю со стороны спины.

Люся в кольце двойных объятий рыдает ещё больше.

Участники встречи, смутившись поведением Люси, умолкают.

Некоторые, нервно встав с мест, самовольно покидают встречу.

– Никогда не думала, что моя жизнь вот так плачевно закончится! – по-волчьи воет на весь двор Люся. – Разве теперь у меня будет нормальная жизнь?

Депутат крепче сжимает Люсю в объятиях, что-то шепча ей на ухо.

– Зачем, зачем вы, представляющие нас, власть, привели его сюда? – говорит Люся ему. – Чтобы растравить мою душу?!

Когда рыдающая Люся вздрагивает, вырываясь из объятий, депутат отпускает её.

Старания его не дают положительных результатов.

Люся плачет по-прежнему горько, то в ладоши к себе, то в жилетку депутата, не обращая внимания на реакцию окружающих.

Депутат теперь не в себе.

Трясущейся рукой залезает в карман.

Достаёт мобильный телефон и набирает кого-то.

Плачет Люся и ни на что не реагирует.

Депутат опять подходит ближе к ней:

– Так нельзя! – говорит он. – Я вызову врача, вы согласны?

Люся, тут же вытерев слезы, потом и губы, говорит, стиснув зубы:

– Не-не!

«Скорую» вызывать не надо!

Увезут, потом дома родного не увидишь.

Лучше на своей кровати эвтаназию произвести.

– Что ты мелешь? – удивляется Совет.

– Пусть едет, пусть! – криком тут опять исходит Люся, обращаясь к депутату. – Хотя бы давление померяют.

А то дозвониться до них невозможно.

Только скажите, что нет въезда к нашему дому с Волжского бульвара.

Депутат вдумчиво и медленно начинает набирать номер.

Все следят за его движениями.

Пока телефон соединяется, депутат размышляет вслух:

– Недавно я выезжал к улице Артюхиной со стороны бульвара, как они быстро всё изменили?

А почему поменяли направление движения?

Зуммер гремит по всей площадке, он слышен всем.

Никто не поднимает трубку.

Все понимают, что вызвать «скорую помощь» даже депутат не может.

– Люся! – говорит вдруг Совет. – Слышишь?

Люся встрепенулась, услышав своё имя.

Потом остолбенело застывает.

– Не возражаешь, – говорит Совет, – если мои ребята померяют тебе давление?

К ней тут же направляются оба парня, которые все время его сопровождают.

В руке у одного старенький кейс.

Люся, отпрянув назад, мотает головой:

– Ни-и-нна-до! – кричит, стиснув зубы. – Я боюсь случайного врача.

Один из них сегодня ночью зарезал здорового человека с четвёртого этажа!

Добрейшего человека, Виля!

– Ну, не мои же ребята, – говорит Совет. – Не убьют тебя!

Вот я стою рядом с тобой, Люся!

Двое парней подходят к ней, первый из них, открыв кейс, достаёт японский тонометр.

Плотно прижимает мембрану поверх рукава летнего платья Люси и начинает мерить давление.

Люся, как заворожённая, всё это время смотрит на огромную тень Совета, которая лежит головой к её ногам.

Не огласив показатели, парень, привычно быстро собрав тонометр, возвращает его в кейс.

Щёлкнув крышкой, отходит назад.

Тут депутат коротко объясняет нам значение реновации.

На детской площадке становится опять тихо.

После он обращается к оставшимся участникам встречи:

– Будут ли ещё вопросы?

Говорун берет слово.

На этот раз он ругает тех, кто ставит на ночь свои машины вокруг нашего дома.

Завершает выступление предложением организовать здесь платную парковку.

Депутат указывает худенькой девушке, сопровождавшей его, что надо записать это в протокол.

Михаил из 111-й оповещает всех, что трём собакам он купил американские намордники, а не китайские, как были раньше.

Теперь его собаки соседей не будят, на что они жаловались раньше.

– На этом позвольте завершить нашу встречу, – говорит депутат. – Мы покидаем вас.

Нас ждёт работа.

Не забывайте, через три недели выборы!

Сентябрь!

От вашей активности зависит счастливая жизнь наша и ваша!

– Минуточку! Куда вы? – кричит тут Люся с таким раздражением, что слюни вылетают изо рта. – А ремонт?!

Когда же эта кабала прекратится?

К новому витку Люсиной истерики никто не готов.

Жители группами покидают встречу.

На детской площадке остаётся всего горсточка жителей.

И они, стыдясь ссоры перед посторонними людьми, отворачиваются от Люси, смотря кто куда.

Депутат, широко раскрыв руки, подходит к Люсе, молча прижимает её к груди.

Люся хотя и даёт себя обнять депутату, обидевшись, исподлобья смотрит на него, но ничего не говорит.

Депутат прощается с нами за руку и оставляет нас на детской площадке.

Он направляется в сторону Волгоградского проспекта.

С ним рядом семенит его помощница.

Они ещё не прошли мимо церквушки, что в подвале дома 4, а Совет со своими бугаями направляется к четвёртому подъезду, что в пяти шагах от детской площадки.

На жителей, кто оставался до конца с депутатом и инвестором, встреча производит неизгладимое впечатление.

Они так поражены, что некоторые не решаются рассказать всё домашним.

Скептики говорят о встрече как очередной болтологии.

Самое ощутимое мнение имеет депутат, который понимает, что инвестор Совет перечеркнул его авторитет.

Впредь именно инвестор становится для жителей Одиннадцатой Текстильщиков спасательным кругом в бескрайнем океане.

Люсе видится плохой знак, что не смогла получить со стороны депутата быструю поддержку.

Она боится, как бы ей не пришлось ходить к Совету с поклоном.

Тут Люся видит направившихся к четвёртому подъезду молодчиков Совета.

Она не может совладать собой:

– Стойте! Не пущу! – кричит Люся во весь голос. – Немедленно остановитесь!

Её голос слышат через открытые форточки женщины дома 8 и стоящего напротив дома 7.

Взглянув вниз, они видят на детской площадке тень мечущейся женщины.

Но их не волнует это и, не придав значения крикам о помощи какой-то женщины, продолжают свои дела.

Бежит Люся, с горячим желанием быстро догнать Совета, но одышка сдерживает её.

Депутат ещё на пути к своему офису набирает местную ДПС и даёт ей задание.

Люся двигается к подъезду медленно, оберегая своё больное сердце.

Вдруг видит на углу своего дома двух автоинспекторов.

Они устанавливают новый знак дорожного движения.

По рисункам знака она понимает, что теперь машины могут ехать перед домом 8 со стороны Волжского бульвара к улице Артюхиной.

Я, открыв дверь подъезда с улицы, придерживаю её, чтобы Люся могла войти.

– Власть на меня ноль внимания! – брюзжит уставшая Люся. – Я для неё не существую!

Звонок в дверь

Смотрю на часы, семи нет.

Внуки ещё спят, да и мы с Соней на стадии просыпания.

– Кому это приспичило… – ворчу я.

Встаю, накинув на себя халат, мысленно ищу отгадку, кто бы мог это быть сейчас за дверью?

– Не открывай, – говорит Соня. – Мы спим!

Не спать – это их проблема!

Совесть совсем потеряли!

– Мы-то не потеряли… – говорю я и подхожу к двери.

Стоят двое мужчин впереди, а за ними вижу половину лица Совета.

– Ни хрена себе! – шёпотом говорю я. – Что им надо?!

В спальне и большой комнате не слышен разговор у входной двери.

– Скажите, где живёт Люся? – спрашивает Совет из-за спины своего парня, стоящего у самого глазка.

– Не-н-н-аю… – говорю я, чуть исказив свой голос.

Всем миром они, отвернувшись от глазка, дружно удаляются.

Я, войдя в квартиру, закрываю замок на два оборота.

Соне ничего не говорю, хотя она смотрит на меня выжидающе.

Тогда я, махнув рукой, даю знать, мол, ошиблись квартирой.

Соня, окончательно проснувшись, встаёт и, позёвывая, в одном халате направляется в ванную комнату.

Мне становится тревожно за Люсю.

Достаю телефонную книжку, нахожу номер её городского телефона и набираю.

Думаю, что она будет недовольна столь ранним звонком, но предупредить её всё же важно.

Тут дверь ванной открывается.

Вижу голову Сони, смотрящую прямо на меня.

Городской телефон установлен в прихожей, ей тут легко слышно и видно.

Мне вдруг за свой поступок становится неловко и, не дождавшись ответа, бросаю трубку на рычаг.

– Я тебе помешал? Прошу прощения…

– Не мне, а тебе кто мешает сейчас? – спрашивает Соня.

– Надо Люсю предупредить… – начинаю я.

Соня вдруг запускает в меня мокрой мочалкой!

Мочалка, шлёпнувшись о левое плечо, там так и остаётся.

Брызги тёплой воды, облив мою шею, заставляют меня инстинктивно сжаться.

Соня с грохотом закрывается в ванной.

Внук выходит из своей комнаты, недовольный тем, что мы громко разговариваем у его двери.

Из своей комнаты выглядывает и внучка:

– Сегодня дед и бабушка рано начали шуметь! – говорит она.

Опять звонок в дверь.

– Что за дела?! – говорит раздражённо из ванной Соня. – Откройте, кто поближе к двери!

Я думаю о Соне, как бы не завести её.

Тогда успокоить жену будет нелегко.

Интенсивными шагами подхожу к глазку, а там опять Совет со своими людьми.

Вдруг впереди стоящий бугай, отворачиваясь, говорит:

– Ой! Ошибся!

Я на этот звонок уже нажимал.

Он удаляется, и за ним все остальные.

Соня ждёт моего ответа из ванной.

– Опять тот же тип! – говорю я.

– Не врёшь? – спрашивает Соня с ухмылкой в голосе. – Ты хоть к двери подходил или, стоя тут, придумал?

– Подошёл-подошёл! – говорю я. – Не успел спросить.

Они, похоже, ошибочно повторно нажали на звонок.

Сами ушли. Придумывать тут нечего…

Мой ответ окончательно выводит Соню из себя.

– Не дали человеку спокойно принять душ, – говорит Соня и с сердитым видом уходит в спальню.

Я пожимаю плечами, а потом добавляю:

– Хозяин Совет проводит обход своей вотчины… – говорю я.

Но меня эти слова вдруг самого обжигают.

Я столбенею оттого, что Соня появилась опять на пороге.

Она с вытаращенными глазами смотрит на меня:

– Опять обобщаешь?! – говорит строго.

– Я в глазке дважды видел Совета! – говорю я. – Он ходит, чтобы таким образом уломать непокорных жильцов!

Они мешают его продвижению к своей цели.

В это время в наше окно стукает камушек.

На этот раз подходим к подоконнику оба.

– Квартира Люси от вас направо или налево? – доходит до нас знакомый мне голос.

Соня, одним движением руки зашторив окно, схватив меня за руку, пятится назад.

Останавливаемся в центре комнаты.

Отсюда нас не видно с улицы.

Соня не участвовала во встрече с депутатом.

Поэтому к моим рассказам до сих пор относится скептически.

– Где живёт Люся? – повторяется вопрос с улицы.

– Квартира за лифтом! – говорю я громко, чтобы им было слышно.

Через щелину штор видим, как Совет и его люди направляются налево.

– Люся! Открой дверь! – слышится тот же голос теперь оттуда. – Мы играть в прятки не собираемся!

Взрослые люди так себя не ведут!

Открой, слышишь?!

– Что происходит? – говорит Соня в недоумении. – Кто эти люди?

– Новые господа… – говорю я.

– Что это значит, «господа»?! – не врубается Соня. – Ты в своём уме?

– Хозяин нашего… дома… – говорю я.

Соня, вдруг поверив моим словам, умолкает.

Но продолжает делать вид, что не понимает происходящего.

Переходим в спальню, и тут Соня задаёт свой первый вопрос, потом второй, потом следующий…

Я ответ держу по своей догадке, появившейся после встречи с депутатом.

На этом мы завершаем спор, хотя, как всегда, и на этот раз точку ставит Соня:

– Почему мне об этом не говорил?

На пороге нашей комнаты показываются внучка и внук и молча смотрят на нас, не крепко ли мы собираемся ругаться.

Любой наш разговор на повышенных тонах внуки воспринимают как начало скандала.

Я и Соня, увидев их на пороге, усмиряем свой пыл, горячность своих речей, тогда они уходят.

Я, открыв страницу Манаса, по просьбе сына продолжаю работу по его развёрнутому пересказу.

Но мои глаза смысла написанного не воспринимают.

Тогда, закрыв великую книгу и компьютер, беру в руки «Калевалу».

Но и её тоже откладываю в сторону.

Вдруг доносится из спальной голос Сони:

– Ой, не могу! – говорит она, при этом хохочет. – Выдумывай да меру знай!

У нас под боком дети!

Отец!

Что ты мелешь?!

Соня иногда считает меня сочинителем от нечего делать.

Об этом не говорит открыто, но в уме держит.

На деле я получаю в месяц около двадцати тысяч, Соня зарабатывает больше.

Поэтому она всегда побеждает в споре со мной.

На этот раз, рассердившись на постоянное неверие в мои слова, обзываю её Фомой Неверующим.

Она, в свою очередь, меня – жалким сочинителем!

Соня вдруг понимает свою ошибку и неожиданно замолкает.

Я знаю, что теперь она будет долго молчать, пока не всплывёт у неё на поверхность хорошее настроение.

Так мы наказываем друг друга.

Я сижу за столом в большой комнате.

Круглые часы тикают в тишине, громче обычного раздаётся каждый их удар, обрывая мои мысли.

С улицы опять слышу разговор удалого Совета со своими парнями:

– Послу-у-шай! – говорит Совет им. – Вот что я заметил!

Этот чудик – хитрец!

Или больной!

Как это он не знает Люсю, живя по соседству?

Если она действительно соседка.

Чо он, дебил?

Да знает он!

Знает, в какой квартире Люся днюет и ночует.

Он прикрывает её!

Сам прикалывается, делая из себя дурачка, чтобы обмануть нас!

Тут у меня в голове пробегает новая мысль, и я выкладываю её открыто Соне:

– Этот новый богатей вживается в свою роль… – говорю я. – В нашей жизни он отсутствовал более 70 лет!

И утратил все прежние свои премудрости управления нами…

А за это время мы тоже стали непослушными сорванцами!

Раскрепостились.

Да ещё как раскрепостились!

Причина?

Столько время нас власть советская оберегала!

Не давала буржуям притеснять нас!

Теперь у господина Совета задача: нас, уже непокорных, приручить заново…

И тогда мы будем слушаться его, как прежде…

– Бред какой-то! – говорит Соня. – Ты это о ком?

Вдруг стук в нашу дверь.

Грубый и безо всяких приличий.

Моя семья, все, кто есть дома, собираются в большой комнате.

Внуки реально испугались, они такого вероломного стука никогда не слышали.

У Сони глаза полезли на лоб, жестом указывая мне – иди, узнавай.

Я иду встречаться с бузотёром.

Моя семья остаётся за дверью с тревогой в душе.

Я не успеваю открыть дверь:

– Ах ты, предатель! – орёт Совет на меня. – Душман!

– Ё-моё! – только успеваю выкрикнуть я.