Сейчас, когда мне уже за восемьдесят и я путешествую по миру несколько раз в год, я думаю о долгом странствии, которое невероятным образом привело меня из Хайфы тех времен, когда государство Израиль еще даже не существовало, к приключениям в архитектуре, которые продолжаются для меня уже шестьдесят лет.

Хайфа, ныне израильский город, во времена моего детства входила в состав мандатной территории Палестина, которой управляли британцы по мандату Лиги Наций. В Хайфе находилась штаб-квартира британцев. Город расположен в южной части побережья длинного серповидного залива, на дальнем краю которого, к северу, раскинулся город Акка (Акра) и виден горный хребет Ливан. Хайфа росла по склонам хребта Кармель ступенями. На берегу был порт, построенный и управлявшийся британцами. Портовая территория простиралась вдоль берега к востоку до границы нефтеперерабатывающего завода трубопровода Ирак – Хайфа (с его знаменитыми трубами). Вдоль порта проходил главный проспект центра города, в те времена известный как Кингзуэй, а сейчас улица Независимости. Здесь находились банки и деловая часть города. За этой улицей начинался Нижний город, или Старый город, как его называли. В этих районах преобладала характерная арабская средиземноморская архитектура с узкими улочками и многолюдными базарами. Воздух наполняли ароматы специй и жаренного на кострах мяса. В Нижнем городе была каменная застройка – теплая, средиземноморская, со сводами и куполами. Я с детства любил купола. В этом присутствует, я уверен, духовный элемент – кругообразность символизирует единство, – но есть и практический, эволюционный аспект, о котором я узнал много позже и который внушает благоговение: в пустынных районах, где мало деревьев для древесины, купола из кирпича или камня служат единственной формой для перекрытия большого пространства.

По направлению вверх от Старого города, как тогда, так и сейчас, цвет и характер города меняются по мере подъема. На полпути к вершине, на склонах хребта Кармель находился район Хадар-Ха-Кармель из белых зданий в стиле баухаус. В центре Хадар-Ха-Кармеля располагался кампус Техниона, ныне израильского аналога Массачусетского технологического института. В отличие от яркой, современной простоты баухауса Технион представлял собой увенчанное куполом здание с симметрично расположенными крыльями с полированными каменными аркадами – попытка воссоздать романтический ориентализм в европейской архитектуре. Дальше вверх по склону находились Сады Бахаи, святое место для бахаитов, где похоронен основатель их религии. В юности я считал эти сады самым красивым местом в мире – воплощением рая. Наконец, на вершине, с которой открывался невероятный вид на гавань и город, находилась огороженная территория с озелененными виллами и малоэтажными многоквартирными домами. На вершине горы жили в основном высокообразованные немецкие евреи-иммигранты с утонченными манерами – профессора, квалифицированные специалисты, предприниматели, – которых менее утонченные обитатели района называли yekkes (от акронима для фразы на иврите, означающей «трудно понять»). Над этими людьми потешались – например из-за выраженного акцента, когда они говорили на новом для себя языке, – и в то же время их глубоко уважали. Именно с ними, а также с другими выходцами из Восточной Европы связано появление архитектуры баухауса в Хайфе и Палестине. В теплый полдень из открытых окон их домов звучала классическая музыка. На вершине горы Кармель росло много сосен. До сих пор всякий раз, почувствовав аромат сосны, я думаю о Хайфе. Это по-прежнему красивый город.

Я родился в Хайфе в День взятия Бастилии в 1938 году – через год с небольшим с момента знакомства моих родителей. Мой отец, Леон Сафди, приехал в Хайфу из своего родного сирийского города Алеппо в 1936-м. Он был девятым из десяти детей в семье еврейского торговца. Я никогда до конца не понимал, что привело моего отца в Хайфу. Был ли он сионистом? Старался ли проложить свой путь в семье, где было слишком много конкурентов? Но он приехал в Хайфу и основал собственное торговое предприятие. Он занимался импортом текстиля, высококачественной шерсти и хлопка из Англии и тканей из Японии и Индии для местных рынков.

Моя мать, Рейчел Сафди, урожденная Эссес, была англичанкой, но тоже родом из еврейской семьи с корнями в Алеппо. Бизнес ее отца тоже был связан с текстилем, и на рубеже XX века мой дед с семьей, эмигрировав в Англию, осел в Манчестере, который в то время был международным центром текстильной промышленности. Моя мать родилась в этом городе и воспитывалась как добропорядочная английская девушка. Она сохранила на всю свою жизнь сильный манчестерский акцент.

В 1937-м мама (ей тогда было 23 года) отправилась из Манчестера в путешествие на корабле, чтобы навестить свою сестру Глэдис, которая жила в Иерусалиме. Из Англии корабль прибыл в порт в Хайфе, откуда моя мама намеревалась по суше добраться до Иерусалима. Сойдя на берег, мама почти сразу же познакомилась с молодым человеком, у которого был офис рядом с доками, и через месяц вышла за него замуж. Поскольку вскоре началась мировая война, прошло десять лет, прежде чем мама вернулась в Британию.

Мой отец говорил на арабском, плохо владел ивритом, а образование получил на французском языке, поэтому владел им в совершенстве; мама говорила по-английски и немного по-французски. Так что поначалу у них даже не было надежного общего языка. Я был их первым ребенком, в течение нескольких лет родились еще двое, Габриэль и Сильвия, а Лилиан, четвертый ребенок, появилась на свет, когда мне было восемнадцать и наша семья уже жила в Канаде.

Технион в Хайфе, построенный по проекту Александра Бервальда в 1924 г., – флагман еврейского образования в Палестине

Евреи из Алеппо были широко известны как мизрахим, или восточные евреи, но большинство из них также утверждали, что принадлежат к сефардам, то есть происходят от евреев, изгнанных инквизицией из Испании и Португалии в конце XV века (слово «сефарад» на иврите означает «Испания»). На самом деле в Алеппо жило и множество других евреев, чьи предки никогда не покидали Ближний Восток. Сефарды говорили на ладино (сефардском языке), испанском диалекте, хотя в свое время давние жители Ближнего Востока тоже переняли ладино, и стало трудно провести четкие различия между двумя группами. Еврейский народ строго разделялся на ашкеназов (европейцев) и восточных евреев, а евреи из Алеппо, независимо от их фактического происхождения, принадлежали к восточной группе. Моя семья происходит из города Сафед в Галилее, отсюда и фамилия Сафди, варианты которой (Сафдие, Сафади) также можно встретить среди мусульман, христиан и друзов. Когда-то, в XVI–XVII веках, из-за экономического упадка Сафеда многие евреи переселились из Галилеи на север, в Алеппо.

В Хайфе моя семья сначала жила в трехэтажном многоквартирном доме в стиле баухаус в буржуазном районе Хадар-Ха-Кармель, где проживала основная часть представителей большого еврейского сообщества города. Я ходил в детский сад на территории кампуса Техниона. Помню, с четырех или пяти лет мне разрешали ходить туда одному, а мама смотрела с балкона, как я перехожу улицу Бальфур и оказываюсь в кампусе, до тех пор, пока я не пропадал из виду. В таком раннем возрасте я уже наслаждался независимостью, и это чувство начало проявляться еще ярче, когда я стал подростком, – это знакомо многим израильтянам моего поколения.

Одни из моих самых ранних воспоминаний связаны с началом Второй мировой войны. По вечерам в пятницу на ужин в шаббат мы принимали гостей – солдат-евреев, служивших в австралийской армии. Почти каждую ночь мы спускались в бомбоубежище в подвале нашего дома. Я помню, как с волнением смотрел на привязанные к тросам гигантские серебряные аэростаты заграждения, которые запускали над заливом в качестве препятствия для воздушных атак. Помню поглотительные башни вдоль побережья, выпускающие дым для маскировки нефтеперерабатывающего завода, который был основной причиной, по которой Хайфа становилась первоочередной целью для врага. К счастью для нас, врагами были не люфтваффе, а Королевские ВВС Италии, и хотя итальянцы действительно нанесли несколько ударов, которые причинили ущерб, они не были сокрушительными.

В отличие от Хайфы, Иерусалим во время войны не бомбили. Сестра моей матери, Глэдис, жила в Иерусалиме с мужем и четырьмя детьми. Наша семья, чтобы избежать опасностей на побережье, довольно долго оставалась у них в 1940 году, и именно тогда родился мой брат Габриэль. Путешествие из Хайфы в Иерусалим в начале 1940-х было серьезным предприятием: четыре или пять часов на автобусе по пыльным дорогам с постоянными остановками для перерыва и отдыха у магазинчиков, предлагавших фалафель, апельсиновый сок и сэндвичи.

Торговый центр Хайфы, 1940 г. Очертания многих районов города сформировались под влиянием наплыва архитекторов-модернистов

Мне не нравилось у тети и дяди. Их дом в Иерусалиме был маленьким и тесным, а сами они были очень религиозными и слишком рьяно соблюдали все предписания, в отличие от моей семьи. Дядя, представительный мужчина, однажды предложил мне фунт стерлингов за то, чтобы я не пользовался электричеством в шаббат в течение целого года – это было в те времена, когда за фунт давали четыре доллара. До сих пор вижу ту серебряную монетку в его руке. Но я отказался. Иудаизм и духовное начало в моей жизни тесно переплетены и имеют большое значение, но непримиримая религиозность моих тети и дяди – их попытки навязать ортодоксальность – только усиливали мое сопротивление.

Сам Иерусалим я любил, особенно Старый город с его узкими улочками и ведущими вверх и вниз ступенями повсюду. Я бродил по базарам со стойками для специй и изделий местных ремесленников. Под стать настоящему оркестру языков и диалектов было разнообразие одежд: мусульманки, скромно закутанные в разноцветные хиджабы, британские солдаты в шортах цвета хаки, религиозные иудеи в черном, англичанки в шляпках с цветами. Громкий звон церковных колоколов прерывал призыв мусульман к молитве – в те времена с минарета на молитву призывал настоящий муэдзин, человек из плоти и крови, а не усиленная запись. К Западной стене (Стене Плача), единственным сохранившимся до наших дней остаткам Второго храма, в то время можно было пройти только по переулку шириной около 4,5 м между Храмовой горой и Марокканским кварталом (кварталом Муграби). Для еврея посещение Западной стены, по сути, означало преодоление похожего на каньон прохода через арабский район. Напряженность была осязаемой. Нельзя было предугадать, в какой момент в тебя начнут бросать камнями или случится что похуже. Однако у стены всегда толпились молящиеся иудеи, причем мужчины молились вместе с женщинами, в отличие от дня сегодняшнего. Увидеть стену в перспективе из переулка-каньона было невозможно, поскольку его окружал Марокканский квартал и стена нависала над головой; тогда еще не было широкой площади, благодаря которой в наши дни стена кажется меньше.

За стенами древнего города шумел современный развивающийся центр. Элегантный отель King David с высокими суданцами-швейцарами в великолепных красных тюрбанах взирал на Старый город. С террасы в задней части отеля открывался вид на стены города, Купол Скалы (мечеть Куббат-ас-Сахра) и Масличную гору за пределами города. Улица Бен-Йегуда была наполнена суетой из-за кафе и магазинов.

Мне Иерусалим казался очень космополитичным. Присутствие британцев было неизбежным: чиновники, солдаты, дельцы. Так же обстояли дела со старинной арабской аристократией. Жизнь евреев вращалась вокруг медицинского центра «Хадасса», Еврейского университета и Еврейского агентства, предшественника правительства Израиля.

Мои мать (третья слева) и отец (крайний справа) во время путешествия в Египет, 1938 г.

Путешествие от прибрежных равнин к возвышенности во внутренней части страны давало волнующее ощущение восхождения к Иерусалиму; это точно выражает библейский язык псалмов – «восхождение» к дому Господнему. После того как в 1948 году Израиль обрел независимость и последующие двадцать лет до победы в Шестидневной войне 1967-го Иерусалим был разделен, Старый город оказался недоступен для израильских евреев. Однако в начале 1940-х, когда я впервые его увидел, город был единым. Как правило, мы ездили в Иерусалим два раза в год. Кроме того, каждое лето мы путешествовали из Хайфы в другом направлении – на север, в Ливан. Там жила большая часть наших родственников: они переехали в Бейрут из Алеппо. Еще мы ездили на курорты в горах Ливан^[2], такие как Дхур-Шуэйр и Бхамдун. Моя сестра Сильвия родилась во время одной из таких поездок – это была еще одна продолжительная остановка из-за войны. На этот раз состояние тревоги было близко к панике, хотя я осознал это лишь значительно позже. Панику вызвало продвижение Африканского корпуса под командованием немецкого генерала Эрвина Роммеля через Ливийскую пустыню к Египту. Будет ли Палестина следующей?.. Мы оставались в Ливане до сражения при Эль-Аламейне в Египте в 1942 году, после которого успехи английских войск под командованием фельдмаршала Бернарда Лоу Монтгомери ослабили прямую военную угрозу со стороны нацистской Германии.

* * *

Наша последняя поездка в Ливан состоялась в конце лета 1947 года. С одной стороны, я знал, что в семье все хорошо. Изобилие было почти осязаемым. Годы войны благотворно сказались на бизнесе – отцу удалось продолжить ввоз товаров, которые отправляли из Индии мои дяди. Родители купили многоквартирный дом на горе Кармель. Мы поехали в Бейрут и купили машину. И не просто машину, а «студебекер-коммандер» 1947 года – первый автомобиль с горизонтально вытянутым багажником, похожим на капюшон. Люди смотрели на это чудо и гадали, в какую сторону оно поедет. Было потрясающе обладать «студебекером» цвета слоновой кости, новый радикальный дизайн которого разработал блистательный Реймонд Лоуи.

Во время этой поездки в 1947 году мы отправились дальше, чем обычно, в сам Алеппо. Это был мой единственный визит в этот город. Наша семья в полном составе, дети и взрослые, загрузилась в три лимузина «крайслер» и отправилась из Бейрута на север, проведать мою хрупкую и миниатюрную бабушку Симбел. Мы посетили древнюю цитадель Алеппо – впечатляющее средневековое строение на месте, которое было укрепленным в течение четырех тысячелетий. Помню, как мои дяди запаниковали, когда увидели на наших с братом рубашках эмблему нашей школы «Реали» с вышитыми на ней словами vehatznea lechet, что означает «поступайте смиренно». Так как надпись была на иврите и обозначала нас как евреев, взрослые боялись выпускать нас на улицу.

Реклама автомобиля «студебекер коммандер» 1947 г. (дизайн Реймонда Лоуи), который мои родители купили в Бейруте

В арабском мире напряженность особенно возросла в последние дни мандата Британии на управление Палестиной. В это самое время страны, входящие в недавно созданную Организацию Объединенных Наций, обсуждали вопрос об образовании Государства Израиль, который имел жизненно важное значение для всех жителей региона. В конце концов дяди срезали с наших рубашек эмблемы и сказали не говорить на иврите на публике. Мы перешли на английский, наш второй язык.

Палестина несколько лет находилась в состоянии гражданского мятежа, когда евреи – борцы за независимость вели партизанскую войну против британских властей. Наша семья была в Иерусалиме в июле 1946-го, когда «Иргун», вооруженная подпольная сионистская организация, которая считала насилие средством убеждения, взорвала бомбу в отеле King David, где британцы устроили свою штаб-квартиру. Мне тогда было восемь лет, и в тот самый момент мы с кузенами стояли у Яффских ворот и смотрели на запад. Мы увидели вспышку, а секунду спустя ужасный звук достиг наших ушей. Десятки людей – британцев, арабов, евреев – были убиты.

ООН согласилась создать независимое израильское государство 29 ноября 1947 года, разделив Палестину, и с этого момента конфликт с британцами расширился до конфликта между евреями и арабами. К весне велась борьба за Хайфу, когда еврейские вооруженные силы – Хагана, ядро израильских войск, – стремились получить контроль над стратегически важным городом, который находился в регионе, предназначенном для еврейского государства. Из нашего дома на склоне горы, выходящем на порт, мы слышали стрельбу. После того как шальная пуля влетела через окно в мою спальню, мы установили защитные стальные листы на веранде и на окнах. Говорят, что после битвы за Хайфу евреи-победители через громкоговорители, установленные на машинах, обращались к арабскому населению, призывая их оставаться в городе, – такой призыв точно не звучал в других городах во время Войны за независимость. На самом деле лишь немногие арабы остались. У моих родителей были друзья-арабы. Сегодня Хайфа представляет собой одно из наиболее успешных сообществ израильтян-евреев и арабов. Но десятки тысяч арабов, испытывая вполне понятный страх, в 1948 году покинули город, устремившись в арабские города на севере, в Ливане и за его пределами.

Мои воспоминания об этом исходе болезненны. Вместе с друзьями я наблюдал, как многие представители арабского населения собрались и уехали, а потом видел, как евреи из более бедных прилегающих районов зашли в арабские кварталы и начали грабить. Они заходили в дома, выдвигали все ящики и опустошали их. Люди часто уезжали очень быстро, оставляя серебряную посуду и другие вещи. Я видел, как кто-то уносил коллекцию марок. В этом юном возрасте я уже чувствовал, что все изменилось и жизнь становится сложнее.

Помню, как в День независимости, 14 мая 1948 года – мне тогда еще не исполнилось десять, – я пошел в центр Хайфы с друзьями. Родителей с нами не было. Мы присоединились к толпе перед зданием муниципалитета и слушали радиотрансляцию, когда Давид Бен-Гурион в Тель-Авиве провозгласил независимость Израиля. Арабские армии соседних стран вторглись на следующий день. Оглядываясь назад, я нахожу примечательным то, что в период постоянной вражды группка десятилетних мальчишек могла свободно гулять по улицам без надзора.

Школа «Реали» представляла собой элитное учреждение, основанное перед Первой мировой войной, и я посещал представительство этой школы на вершине горы Кармель, а не основной корпус рядом с кампусом Техниона. Моим родителям было непросто устроить меня в школу «Реали»; однажды они рассказали, что меня сначала не принимали, как они думали, из-за того, что мы были сефардами. Как рассказывал отец, он пошел к управляющему Англо-Палестинским банком, с которым вел дела, и попросил его вмешаться, чтобы меня приняли. Я был одним из двух учеников-сефардов, позже нас стало трое, а затем и четверо, когда в школу зачислили моих брата и сестру, Габриэля и Сильвию. Ребенком я никогда не испытывал какой-то изоляции, не говоря уже об откровенной дискриминации, из-за своего происхождения. Но мои родители явно обладали иным опытом и были очень чувствительны к проблеме.