Глава 7
Нож и рояль

Спеша сбежать из дома кошмаров, Розина решила уже на следующий день перевезти мужа в их квартиру на улице Гинемера.

После того как мсье де Крошан пообещал ей до вечера побыть со Стефеном, она тут же отправилась в Париж, чтобы подготовить там все к их возвращению.

Она хотела, чтобы эта «мизансцена» была милой и знакомой. Нужно было, чтобы home встретил Стефена праздничным убранством, словно он и не пустовал.

С помощью слуг Розина принялась усердно украшать жилище розами и гвоздиками, мимозами и прозрачными шарами со снежинками, поднимающимися при встряхивании.

Такой вид деятельности чрезвычайно благоприятствует свободному ходу мысли. Небольшая физическая нагрузка, машинальные движения пальцев и сосредоточенность способствуют ясности мысли.

Не переставая расхаживать взад и вперед, расставлять по вазам цветы в самых разнообразных сочетаниях и искусно наводить живописный беспорядок, Розина проводила мысленное расследование причин и обстоятельств необычайного кошмара.

То, что она нисколько не сомневалась в его реальности и была уверена в том, что видела экстериоризированный сон мужа, – было для нее неопровержимым фактом, к которому мадам Орлак даже и не думала возвращаться. Но сам сон, образы, из которых он соткан, – вот что ее заботило.

Ладно еще рояль. Учитывая жуткий страх будущего, владеющий музыкантом, появление рояля в одном из его снов имело вполне рациональное объяснение. То же относилось и к выражению отчаяния на лице его двойника, когда тот садился за инструмент.

Но ножи?

Нож, помеченный знаком «X»?

Что он означал – совершенное преступление?

Наказание?

Эти четыре концепта не имели никакого явного отношения к концепту рояля. Но между ними, похоже, существовали в высшей степени прочные причинно-следственные связи! Вопреки мнению мсье де Крошана, Стефен на протяжении большей части своего сна вел себя весьма последовательно. Тогда почему бы не допустить, что эта логика руководила им на протяжении всего сна? Почему бы этой логике не соединить концепт рояля с другими концептами по ассоциации идей, о которых Розина даже не догадывается, но ключом к разгадке которых может владеть сам Стефен?..

После катастрофы он стал таким молчаливым, таким замкнутым!

«После катастрофы». Тогда уж лучше сказать – «после поездки в Ниццу». Так будет точнее.

Но Розине было прекрасно известно обо всем, что делал Стефен во время этого короткого перемещения. Он прибыл в Ниццу прямо в день концерта, а уехал оттуда на следующее утро. Он провел там всего лишь несколько часов, и как провел – Розина знала из восторженного письма Люси Моруа. Моруа были их хорошими друзьями. Зимой они проживали в Ницце. У них-то Стефен и остановился. Он не покидал их ни на минуту и казался им оживленным и вполне бодрым, – как только о катастрофе стало известно, мадам Моруа, беспокоясь о судьбе Стефена, поспешила написать Розине. Люси рассказала, сколь триумфально он выступил, мастерски исполнив «Фантазию на венгерские народные темы» Листа для фортепьяно с оркестром. В ее письме не упоминалось ничего необычного. Молодые супруги находились со своим гостем вплоть до отхода поезда.

С другой стороны, с момента трагического прибытия этого самого поезда в Монжерон уже Розина не расставалась с мужем до той минуты, когда передала его в честные руки Серраля.

Вывод: если у Стефена и состоялась какая-то неприятная встреча, эта встреча произошла во время следования поезда из Ниццы до Монжерона. Но если же на протяжении этой поездки не случилось ничего такого, что пианист пожелал бы скрыть, значит причиной всех его несчастий является страшная рана; и в этой гипотезе кошмар – следствие расстройства его способностей.

Здесь снова вставал призрачный силуэт Спектрофелеса. Вероятнее всего, человек в белом был попутчиком Стефена. Разговаривал с ним? Что они сказали друг другу? Что он сделал с ее мужем? Из двух путешественников выжил лишь один, и этот выживший молчит, а расспрашивать его запрещено.

«Не досаждайте ему, пусть живет спокойной и легкой жизнью» – такой была настоятельная рекомендация доктора…

В таком мраке не взойдет никакая заря.

Однако Розина продолжала биться над этой загадкой.

Кошмар прошлой ночи – не первый, который взволновал больного настолько, что заставил его стонать. Но в другие разы Розина ограничивалась тем, что стучала по перегородке или же поспешно поднималась с кровати и находила, что Стефен проснулся от шума, очнулся от своего страшного сна. Будь она чуть проницательнее, возможно, многое бы поняла… И действительно, кто мог бы утверждать, что предыдущие кошмары отличаются от последнего по своей природе?

Несмотря на любопытство, Розина от всего сердца надеялась, что последующие события не дадут ей возможности это выяснить. Вернувшись домой, словно портрет в привычную раму, Стефен, по всеобщему мнению, должен был претерпеть самую благоприятную метаморфозу.

Вот хрустальные шары со снежинками, которые он любит видеть в уголке своего стола. На фиолетовом фоне большого абажура – веточка мимозы с шафранного цвета круглыми соцветиями, которая порадует его глаз. Рядом с сигаретами «Ричмонд» поставим для дорогого мужа пепельницу «Сатсума». В яванские курильницы для благовоний насыплем его любимую смесь из камеди и ароматной древесины…

Все готово. Квартира очаровательна. За окнами виден Люксембургский сад, уже начавший облачаться в нежную листву; Стефен может приезжать.

Теперь уж – как будет угодно Богу!

Нет смысла утомлять читателя, гоняя его, вслед за мадам Орлак, из Люксембургского сада в Нёйи, затем, шестнадцатью часами позднее, из Нёйи в Люксембургский сад, в обществе наших героев. Прокручивая шестнадцать часов за шестнадцать секунд, мы рискуем поломать часы времени – уж лучше, мне кажется, дождаться молодых супругов прямо здесь, где будет увлекательно понаблюдать за возвращением Стефена.

Вот и он. Феликс остановил лимузин прямо у тротуара. Розина вышла первой.

Хотя она и бодрствовала всю ночь, она вся светилась от радости, ибо Стефен спал как младенец.

Восторженный консьерж сопроводил их до самого лифта (один раз – еще не привычка). Нельзя было отрицать, что выздоравливающий был доволен и что, пока он соразмерял ход своих костылей, его бледное лицо озаряло выражение счастья.

Им нужно было подняться на третий этаж. Светлые стены ушли вниз. Легкий толчок – и лифт остановился. Мадам и мсье Орлак вышли.

Вот теперь нам нужно открыть глаза и обратиться в слух.

Нажав на кнопку, Розина отправила лифт вниз и тут же вздрогнула, услышав глухое, сдержанное восклицание Стефена.

Что же она увидела? А вот что – и от этого сама пришла в ужас: в двери, прямо посреди окрашенной в кремовый цвет филенки, торчал глубоко воткнутый нож с кольцом на рукоятке! Видимая часть лезвия была покрыта кровью. Словно из раны, по двери текла красная струйка, и – крошечная деталь, поразительное совпадение – рукоятка ножа была помечена знаком «Х»!

У объятого безграничным страхом Стефена лицо помертвело, Розина же едва не лишилась чувств. Что-то застило ей глаза, хотя они оставались открытыми, словно внезапно наступила ночь, набежавшая, точно туча. Все вокруг потемнело. Был виден лишь слепящий прямоугольник двери; и, внезапно возникнув из этой непрозрачной материи, будто ныряльщик, поднимающийся на поверхность воды, из этого слепящего прямоугольника появился темный человек, окаймленный ярким гало, распрямившийся во весь свой рост, со скрещенными на груди руками, словно неумолимый стражник. Нож торчал у него прямо из сердца.

Энергичным усилием, требующим большего напряжения, чем подтягивание на руках, когда ты завис над пропастью, Розина превозмогла себя. И как нельзя вовремя! Кто-то приближался к двери из самой квартиры. Вторая створка распахнулась настежь перед их камердинером. Спектрофелес тотчас же рассеялся.

Александр, слуга, услышавший шум лифта, вышел им навстречу. Хозяйка сделала пару шагов вперед: видеть нож ему было совсем не нужно!

Стефен понял ее маневр. Пока Розина заслоняла проход, он ухватился за нож, вырвал его из двери и спрятал в карман плаща на меховой подстежке.

Что все это значило?..

Теперь Розину связывало с мужем своего рода сообщничество. Объяснится ли он наконец?.. Он по-прежнему молчал.

О цветы! Запахи! Безделушки! Безукоризненный порядок, царивший в квартире! Роскошная драпировка! Гармония, встречавшая их с такой нежностью! Всего этого Стефен не замечал. Теперь он даже не осознавал, что находится дома.

Не осмеливаясь расспросить мужа, Розина провела его в курительную комнату. Там он машинально взял сигарету, поспешно прикурил.

– Плащ не снимешь?

– Ба! Еще успеется. Тут прохладно.

Стефен курил. Он выглядел раздраженным. Лучше было пока оставить его одного.

Тем более нужно было немедленно кое-что сделать.

Даже слепой ничего бы не услышал. Приглушая шаги, Розина вернулась в прихожую, чтобы провернуть небольшое дельце…

Она лишь раз провела по двери влажной салфеткой – и струйка крови исчезла с кремового цвета филенки. Теперь о зловещем инциденте напоминала лишь едва заметная трещина. Ее можно было бы заделать мастикой. Но зачем? Никто не догадается, что она оставлена обагренным кровью ножом, помеченным знаком «X»!

Нож никто не видел – иначе консьерж был бы в курсе. Да и потом, кровь еще не засохла. Это доказывало, что дверь пострадала совсем незадолго до прибытия супругов Орлак. Сделав свое грязное дело, злоумышленник, должно быть, укрылся на верхних этажах, а потом сразу же спустился…

Глядя на то, как горит в камине окровавленная салфетка, Розина размышляла.

Итак, Спектрофелес снова вступил в игру! В который уже раз, после долгого перерыва, монжеронский мертвец вмешался в жизнь Стефена…

В голове Розины кружился необъяснимый водоворот мыслей. Но как нам уже известно, она была не из тех женщин, которых можно застать врасплох.

Преступление? Преступление, совершенное в этом доме? Возможно. Однако она в это не верила. Скорее, она верила в некий знак, предупреждение, сверхъестественное предзнаменование. Что ее беспокоило, так это дьявольский характер происшествия. Одно из двух: либо нож вонзил в дверь какой-то хулиган, начитавшийся второсортной литературы, либо же Спектрофелес – вовсе не беспомощный призрак, вовсе не пугало, заброшенное в наш мир некой подземной рукой. И приходилось признать, что появления этого мертвеца, особенно учитывая торчавший из его груди нож, беспокоили с каждым разом все больше.

Да и потом, разве этот нож с кольцом, помеченный знаком «Х», этот нож, идентичный ножу из кошмара, не являлся свидетельством двух корреляций, двух связей, таинственных и вместе с тем дополнявших одна другую: во-первых, между кошмаром и реальностью, а во-вторых, между Стефеном и Спектрофелесом?

Преступление, совершенное в этом доме? Маловероятно. Хотя будет видно.

Пока же самое элементарное благоразумие предписывало хранить об этом случае молчание – как минимум, до вечера.

– Стефен, дай мне свой плащ!

– Держи. Я уже немного согрелся.

На его руках было не больше крови, чем на руках Аристида. Он избавился от всех улик.

Розина сама унесла плащ. Порылась в карманах…

Никакого ножа.

Когда она вернулась в курительную комнату, Стефена там уже не было. Она принялась наблюдать за ним издали, надеясь, что он пересечет гостиную не останавливаясь.

Однако он все же остановился, опираясь на костыли.

Она смотрела на него из-за шторы золотого цвета, страстно желая, чтобы взгляд его не задерживался на дипломах с траурными пальмовыми ветвями (в которых его печальным глазам, казалось, виделись слова: «Вечные сожаления» и «Requiescat in pace»^[28]) и на черном и длинном, как катафалк, рояле.

Он подошел к этому безмолвному гробу, потенциально содержавшему в себе всю музыку, погладил, словно чистокровного каракового жеребца, его блестящую, лакированную поверхность…

Розина едва удержалась от того, чтобы не появиться, не увести мужа… Увы! Сегодня или завтра час рояля еще пробьет – фатально!

Но тут Стефен приподнял крышку клавиатуры… Почему Розина так дрожала за золотистой шторой? Почему с замиранием сердца спрашивала себя, что там – под крышкой?..

Слава богу! Там были только обычные клавиши.

Стефен произнес едва слышно:

– Нужно бы удлинить…

Теперь его правая нога не доставала до педали.

Господи! Стефен, сидящий за роялем!.. Он!.. А ведь она думала, что потеряла его навсегда!.. Стефен за роялем!.. Ах! Он становился самим собой лишь на этом месте, прилаженный к этому чудесному предмету, словно искусно выточенная человеческая деталь!

В чертах его лица была жесткость алебастрового маскарона^[29]. Он уже положил руки на клавиши. Одним пальцем, всего лишь одним робким пальцем он наиграл мотив «Фантазии» Листа, последнего исполненного им, Стефеном Орлаком, произведения…

Равно как беглый набросок вызывает в памяти всю магию цвета какой-нибудь хорошо известной картины, так и венгерский мотив заставляет думать о феерии всего шедевра. Ноты, не изливающиеся сплошным потоком, а боязливо следующие одна за другой через небольшие паузы, наводят на мысль о потайной арфе, которая скрыта внутри рояля. Звуки поют в звонких далях, как зефиры^[30] в глубине священного леса. Это музыкальная поэма во всем изобилии звуков. Подобно развевающемуся на ветру шарфу, переменчивые аккорды обвивают в ней путеводную тему, словно гирлянда тирс^[31]. В этом вся «Фантазия»: она крадется позади тишины, готовая ринуться вперед, закружиться, танцующая и великолепная, безумная и божественная. Стефен чувствовал, как ей не терпится вырваться из-под его рук. Розина уже почти слышала ее.

Орлак вскинул руки!..

Это был уже не вдохновенный пианист, намеревающийся блестяще исполнить «Венгерскую фантазию» Листа для фортепьяно с оркестром. Теперь это был лишь мужчина, плачущий на груди глубоко расстроенной женщины.

Воцарилась гнетущая тишина.

Откуда-то донесся звук разбившегося стекла.

Стефен опустил крышку рояля, словно то была крышка гроба с телом его возлюбленной.

* * *

Преступление, совершенное в доме?

На следующее утро Розина выяснила все, что хотела знать.

Все жители дома находились в Париже; никто из них ни на что не жаловался. Консьержи, искусно расспрошенные, ясно дали ей понять, что никого подозрительного накануне не видели. Оставалось лишь присмотреться, по возможности, к друзьям дома и в первую очередь к слугам Орлака.

Розина была в них уверена. Александр, прислуживавший Стефену, и Эстер, его жена, являли собой типы надежного слуги и преданной горничной. Сесиль, пышнотелая кухарка, тоже никогда бы не предала: мало того что она питала искреннюю привязанность к своим хозяевам, так и вовсе едва ли была способна на столь коварное злодеяние в силу своей дородности и мягкости нрава.

Хотя невиновность всех трех слуг была очевидна, их все же следовало расспросить. Возможно, кто-либо из них скажет что-нибудь полезное.

Обстоятельно обдумав собственную систему расследования – к слову, весьма примитивную, – Розина призвала к себе всех троих одновременно.

Сесиль вытирала о синий фартук свои толстые, с напоминавшими сосиски пальцами, руки, от нее пахло рыбой, ибо дело было в пятницу, что делало ее похожей на пышнотелую сирену. Она была величественная, пунцовая и сияющая. «Магдебург» – так ее называл мсье де Крошан по причине, как он говорил, ее полушарий^[32], и от этого тучная девица заходилась таким смехом, что напоминала торговку-колбасницу, трясущуюся и подскакивающую на рытвинах мостовой вместе с ее передвижной колбасной лавкой.

Рядом с ней Александр и Эстер выглядели полусозданиями, словно две полукилограммовые гири рядом с килограммовой.

Прочистив горло, Розина сказала им:

– Какой-то зловредный безумец воткнул во входную дверь кинжал – или что-то вроде того, – насколько я могу судить по трещине, которую я на ней заметила и которой еще позавчера там не было.

Но никто из троицы ничего не слышал, ничего не видел. Ни бродяг, ни попрошаек в подъезде замечено не было. В промежуток времени между отъездом мадам и возвращением мсье никто не приходил. «Сильный удар? Нет, мадам, да и буфетная – совсем рядом с входом». – «Но, – сказал Александр, – дырку вполне могли проделать, просто приставив к ней какой-нибудь инструмент и надавив на него; это не произвело бы никакого шума».

Кроме того, Розина услышала несколько пристрастных слов об адвокате, проживающем этажом выше, и промышленнике со второго этажа, после чего узнала, что прислуга прочих жильцов – «самые что ни на есть лучшие люди».

Другой информации Александр, Эстер и Сесиль предоставить не смогли.

Этого было маловато. Розина горько сожалела о том, что, в отличие от детективов из книг и фильмов, оказалась не в состоянии выстроить цепочку дедуктивных или индуктивных выводов, которая привела бы ее от окровавленного ножа к его обладателю. Все рассыпа́лось, все пряталось! Ей даже не удавалось сузить круг поисков, который до сих пор охватывал всю огромную вселенную!

И однако же, она сделала все, что могла сделать! Не было таких темных сфер, которые бы она не прозондировала со дня катастрофы!

И потому тот мертвец, которого она называла Спектрофелесом (Ах! От чего же он умер на самом деле?.. Или все же действительно погиб при крушении?..), – так вот, этот мертвец… если Розина все еще не знала, кто он такой, то отнюдь не по своей вине! Она обзавелась полным официальным списком жертв катастрофы и мало-помалу собирала сведения о каждом погибшем – о его личностных характеристиках, профессии, прошлом. Всем этим она занималась сама, решив не прибегать к услугам частных сыщиков. Но погибших было семьдесят три человека! Задача была нелегкой, на ее выполнение могло уйти немало времени, к тому же бо́льшую часть ее внимания занимал Стефен… Ах, если бы только он (Нет-нет, он бы не причинил зла даже мухе! Он же такой кроткий, такой безобидный! Чтобы он – и пролил чью-то кровь! Никогда!), если бы только он был сейчас более склонным к излиянию чувств, к откровенности! Если бы только позволил себя расспросить! Если бы еще и мсье де Крошан не был таким эксцентричным и насмешливым!..

Розина уже была готова впасть в уныние. Она подытожила все имеющиеся у нее сведения, но актив ее знаний равнялся нулю. И тут она, содрогнувшись, поняла, что брала в расчет лишь возможное, тогда как невозможное за это время разрослось (в ущерб возможному) до такой степени, что, вероятно, уже безвозвратно склонило чашу весов в свою сторону.