Глава 5. Наблюдатель

Первое, что мне вспоминается из моего детства, – снег, падающий на крышу за окном в спальне. Он такой белый, такой лёгкий, такой пушистый, как перина. Я жила в большом старом бревенчатом доме, который принадлежал моим бабушке и дедушке и находился в Варангере^[20], к югу от Сванвика^[21], на границе с Финляндией.

Я любила этот дом, хотя и немного боялась тёмного чердака, населённого тенями и загромождённого пыльными ящиками и старой мебелью. Я не ходила в одиночку и вниз, на цокольный этаж, расположенный за большой, запертой на замок дверью.

«Там наверняка кто-то живёт», – думала я. Ведь оттуда постоянно доносились какие-то звуки.

У меня было счастливое детство. По вечерам в большой столовой меня поили какао и овсяными кексами. Когда моя мама не могла читать мне вслух, бабушка делилась своими детскими воспоминаниями. Конечно, не все истории годятся для детского восприятия, детство моей бабушки выпало на годы Второй мировой войны – она выросла в разрушенном бомбами Финнмарке. Для меня мамины сказки о троллях и гоблинах и мемуары бабушки сливались в одну нескончаемую фантастическую эпопею.

Мирная жизнь в деревянном доме протекала без забот и хлопот, пока однажды в пятилетнем возрасте студёным зимним утром я не решила спрыгнуть на белоснежный наст под окном спальни. Я поскользнулась на крутой обледенелой крыше, упала на землю и сломала ногу. Глубокий снег вокруг деревянных стен дома образовал ледяные сугробы. В них моё маленькое туловище, одетое лишь в ночную рубашку, исчезло почти без следа.

Прошло немало времени, прежде чем мои родители обнаружили меня, полностью обмороженную и в бессознательном состоянии. Отец поднял меня по лестнице в спальню. Меня завернули в одеяло, обложили грелками. Температура тела опустилась до тридцати трёх градусов, констатировал врач. Мне просто повезло, что я выжила.

Казалось бы, столь ранний и печальный опыт заставит меня бояться снега и холода, но не тут-то было. Мне так хорошо мечталось, когда я лежала, укутанная снегом, и замерзала. Кроме того, мне уделили так много внимания в связи с загипсованной лодыжкой. Моя мама называла меня принцессой, в её интерпретации этот инцидент послужил основой для легенды об отважной девочке, которая восстала против ледяного тролля.

Но детство в Варангере скоро закончилось – причём почти неожиданно. Мне едва исполнилось двенадцать лет, когда моя семья переехала в Осло. Контрасты жизни в Осло и Финнмарке, где я выросла, оказались чересчур резкими. Хуже всего было то, что на начальном этапе я не поняла этого. В школе я поделилась со своими сверстниками, что я и моя семья жили вместе с моей бабушкой в старом деревянном доме. Я промолчала про темноту и метели, про горы и равнины. Лишь бы одноклассники не подтрунивали надо мной.

Детство, проведённое на севере Норвегии, закалило меня – я стала очень активным подростком и могла постоять за себя. Я любила старые сказки и легенды, была суеверна и боялась темноты. В Нордстранде^[22] меня считали немного чудаковатой, что, конечно, ничуть не радовало меня.

Скоро я научилась помалкивать о вещах, которые мне самой казались загадочными, и мне даже понравилось играть роль самой скрытной и самой таинственной девочки в классе. Я стала домоседкой и предавалась чтению, пока мои сверстницы ходили по торговым центрам или знакомились с соседскими мальчишками. В конце концов я нашла для себя такие ниши, где можно было бы самоутвердиться и никого при этом не провоцировать. Я преуспевала в математике и стала образцовой лыжницей.

Постепенно я обрела себя и прошла через то, через что обычно проходят все тинейджеры. Процесс взросления и адаптации, всегда очень болезненный, отмечен потерями. Что касается меня, то я рассталась с финнмаркским диалектом.

Но даже самый одинокий из всех подростков в конце концов находит друзей, примыкает к кому-нибудь. Мадс Фриис тоже чувствовал себя довольно одиноко в школе, хотя у него было что-то, что компенсировало его круглое лицо, жидкую шевелюру и очки. Его родители относились к кругу состоятельной и консервативной публики. А в Нордстранде это очень даже котировалось. После того как я подружилась с Мадсом, одноклассники меня зауважали. Он был на несколько лет старше и мог брать меня с собой в такие места, которые разрешалось посещать только начиная с восемнадцати лет.

Мадс изучал право. Конечно, я знала, что у Мадса есть и другие друзья. Я видела их в автобусе, в новом торговом центре в Сетере^[23]. Красивая само уверенная Камилла Эриксен. Смазливый блондин Карстен Хауге, который, кстати, был знаменитостью – вся Норвегия смотрела фильмы о мальчике из Южной Норвегии, который путешествовал по морям на парусных судах. Все восхищались Карстеном. И он, казалось, привык к этому.

А Мадс делил свою жизнь на несколько отдельных сегментов. Довольно долгое время я не пересекалась ни с членами его семьи, ни с его ближайшими друзьями.

Мне казалось вполне естественным, что Карстен не помнил меня – за исключением тех редких случаев, когда мы с ним встречались. Он был знаменитый странник, и я даже считала, что не достойна приближаться к нему. И только после одного серьёзного инцидента старые школьные друзья Мадса приняли меня в свою компанию.

Та зима, когда мне исполнялось восемнадцать лет, выдалась аномально снежной. За несколько недель выпало столько снега, что улицы Нордстранда завалило, а потом несколько дней подряд лили дожди, и дороги и улицы превратились в реки и моря слякоти и льда.

Как раз перед Рождеством Мадс пригласил меня погостить и переночевать в одном из дачных домиков в Эстмарке, принадлежащем его семье. Мои родители так и не смогли прийти к согласию – следует меня отпустить или нет. Моя мама без конца повторяла отцу, что меня ещё слишком рано отпускать из дома.

Я уверяла их, что это полный идиотизм – считать, что мы с Мадсом влюблены друг в друга. А если бы мы были влюблены, то какая нам разница, где заниматься любовью – в городе или в загородном домике. В конце концов мой отец встал на мою сторону. Он, похоже, наконец-то обратил внимание на то, что я уже не ребёнок и мне скоро исполнится восемнадцать лет. И потому он согласился с тем, что я могу сама выбирать себе друзей, даже если они выросли в городе и никогда не бывали на севере.

За мной признали право на свободу. Против своей воли моя мать отпустила меня в трёхдневное предрождественское путешествие с Мадсом, Камиллой и Карстеном. К тому же она даже помогла мне упаковать сумку, но при этом у неё было такое выражение лица, словно я собиралась на похороны. В некотором смысле, она оказалась почти права.

Подъехать к домику на машине не представлялось возможным – он находился далеко в стороне от дороги. Провиант, напитки и одежда были уложены в четыре рюкзака. Ключи от домика были у Мадса. Мой отец подвёз нас до Эдегорда, а оттуда начиналась вполне приличная горнолыжная трасса. Мадс в первый раз увидел моего отца. Я даже почувствовала некоторую неловкость, уж очень они были вежливы друг с другом. Мой отец говорил на финнмаркском диалекте и держался крайне дружелюбно. Ни одного грубого слова, пока мы распределяли рюкзаки и вставали на лыжи. Поскольку нам уже пора было в путь, Карстен сказал, что я могу отправиться первой, поскольку я заядлая путешественница и у меня уже есть опыт общения с дикой природой.

Он, конечно, сказал это в шутку, и не было никакого повода обижаться. Может быть, я была особенно чувствительна, потому что плохо знала своих спутников и мне очень хотелось произвести на них приятное впечатление. Как ни странно, но Мадс очень близко к сердцу воспринял эту невинную реплику.

– Лучше бы уж он сам отправился в путь первым, – сказал он. – Тем более что он знает, где находится домик.

Первая часть лыжной трассы была довольно крутой – дорога вела вверх, к ручейку. Через несколько километров Мадс обнаружил в стороне от дорожки едва заметный заснеженный след. Карстен вернулся и крикнул, мол, он не уверен, что они выбрали нужную тропинку. Они и раньше вместе с Мадсом ходили в походы. Но Мадс даже не обернулся и только кинул через плечо, что уж сам-то он должен знать путь к своему домику. Тон у него был обиженный, но мне показалось, что немного неуверенный.

Через полчаса уже никаких сомнений не оставалось. Домик и в самом деле не мог там находиться. Покрытая снегом тропинка исчезла.

Мы углубились далеко в дебри и всё чаще наталкивались на кусты и ветки. В конце концов я остановилась и крикнула Мадсу, что это не та тропинка. Нам нужно вернуться к главной дороге и начать всё сначала.

Мадс обернулся с непреклонным выражением на лице, упорно доказывая, что он знает, домик находится там. Затем он прошёл несколько шагов, но вдруг упал и провалился в снег. Снег оказался глубокий и доходил до рук, Мадс очутился в старом ручье. Пока мы спешили к нему, чтобы вытянуть его наверх, он провалился под лёд. Правда, воды было не так уж много, но всё же он почти по колено промок. Он застыл, при этом выражение лица у него было недоверчивое, словно он и сам не мог поверить в то, что с ним произошло. Возможно, это был шок, но всё же ничего по-настоящему страшного не случилось.

Опустились сумерки, хотя было всего лишь начало шестого. На нас надвигался холод. Теперь, когда мы стояли молча и пытались помочь Мадсу, мы поняли, что сейчас, наверное, температура опустилась на несколько градусов ниже нуля. Камилла ёжилась в коротком анораке, который больше защищал её от ветра, чем от холода.

– Я поддержу тебя, – сказала она.

Хотя я пока ни о чём не просила. Впрочем, именно этой поддержки мне и не хватало. Я взяла ситуацию под свой контроль, велела всем снять с себя рюкзаки и сложить их вместе. Мадс уселся на землю – но не сопротивлялся. Я стащила с него лыжи и ботинки. У него насквозь промокли и замёрзли ноги. Я задрала свитер и рубашку и приложила его ноги к своему голому животу. Мадс очень испугался. Его зрачки расширились и потемнели, а рот исказился в гримасе. Но он не проронил ни единого слова.

Я стянула с себя носки и надела их на Мадса. Выжала воду из его носков и потрясла ими, чтобы как следует просушить. Сама надела на себя ледяные шерстяные носки и натянула ботинки. Мадс пытался протестовать. Я и сама была перепугана, так что дискутировать мне было некогда. Время было позднее, стало очень холодно, и мы понятия не имели, где находимся.

Мы вернулись к основной тропинке, опираясь больше на интуицию, чем на знания. Через час мы оказались около домика. Тёмный, покрытый морилкой домик, традиционная древесина, белые ставни, узкая деревянная лестница и крыльцо. Дом показался просторным, и, конечно, когда мы затопим камин, сразу станет уютно. Я начинала замерзать, что-то невидимое нервировало меня.

Карстен подошёл ко мне, он ничего не сказал. Просто положил руки мне на плечи и прижался ко мне. Камилла так растрогалась, что даже заплакала, но Мадс вроде бы оставался безучастным. Он стоял и озирался вокруг, словно никогда не бывал тут раньше. Он наклонился и открыл свой рюкзак, пошарил внутри. Он искал ключи. Через несколько минут он с робким выражением лица признался, что не может их найти. Я решила немного взбодрить его и высказала предположение, что он мог положить их в карман пиджака. Или, может быть, он передал их Карстену? В конце концов он нашёл ключи в рюкзаке, в котором искал их в самом начале. Но замок не поддавался. Мадс выглядел подавленным, но был непреклонен. Он предположил, что мы пытаемся ворваться не в тот домик, на что Карстен отреагировал саркастической усмешкой. С утёса, на котором возвышался домик, я созерцала замёрзшее озеро. Стало уже очень темно, и луна освещала снег стальным глянцевым блеском. Ни облака. Я испугалась и всё спрашивала у своих спутников, знаком ли им запах холода. Они улыбнулись, но в конце концов и они почувствовали его приближение. На нас надвигался ледяной холод.

Я даже не знаю, что вдруг на меня нашло. Я схватила одну лыжу и с отчаянием резким ударом выбила окно рядом со входной дверью. К счастью, защёлка находилась на внутренней стороне, и мы смогли зайти внутрь. Трое моих спутников смотрели на меня так, словно в меня вселился бес, но по их взглядам читалось и определённое уважение к решительности и умению действовать.

Мы внесли наши рюкзаки, разожгли огонь в большом камине в гостиной и включили конфорку на кухне. Я приготовила какао для всех, сняла с Мадса ботинки и носки. Его ноги покрылись синими пятнами. «Еще немного, и было бы поздно», – подумала я.

В домике скоро стало тепло, но потребовалось некоторое время, чтобы просушить и проветрить одеяла, подушки и простыни. Карстен нашёл термометр и выставил его за крыльцо, чтобы проверить, какая снаружи температура. Мы распили бутылку красного вина, которую принесли с собой, и начали играть в настольные игры, которые нашлись в книжном шкафу. Юные и беззаботные, мы ощущали радость от того, что путешествуем без присмотра родителей. В половине первого ночи мы улеглись спать.

А Карстен, до того как лечь спать, вышел на лестницу и взглянул на термометр: он показывал минус тридцать шесть градусов, на двадцать градусов холоднее, чем когда мы покинули Эдегорд. У него даже расширились зрачки, он не мог понять, откуда взялся такой холод. Я ответила, сидя уже сонная в кресле у камина, что, может быть, термометр не совсем точен, но он покачал головой. Сказал, что я совсем не похожа на тех девиц, с которыми он ходил в походы. Он смотрел на меня восхищённо. «Что ж, нет худа без добра», – подумала я. По крайней мере, мы все четверо познакомились друг с другом.

Мы называли себя нордстрандской четвёркой. Наша команда – это Камилла и Карстен, Мадс и я. Конечно, в нашем поле гравитации появлялись и другие юноши и девушки, но очень немногие из них оставались надолго. Карстен, Камилла и Мадс изучали право, но после университета все выбрали разные направления.

Ни у кого не вызывало сомнений, что Мадс будет работать в фирме своего отца. Через пару лет за ним последовал и Карстен. Все, казалось, были очень довольны этим обстоятельством. Карстен привнёс свежесть и новизну в старую семейную компанию, по словам отца Мадса.

А Камилла так и не закончила свою учёбу, она только прослушала первый курс юриспруденции, что, конечно, с точки зрения перспектив не было многообещающим. Несколько беспокойных лет она пробавлялась случайными заработками, пока не начала работать корреспондентом в газете «Дагбладет»^[24]. Работа пришлась ей по душе, и это оказалось взаимно. Насколько я понимаю, она попа ла в самую точку. У неё изменился стиль общения – она стала изъясняться более определённо, начала с коллегами посещать пабы и ездить в малонаселённые места, чтобы писать репортажи. Карстен и Мадс смотрели на всё это со сдержанным любопытством. Они были слишком хорошо воспитаны, чтобы осуждать чужие взгляды и поступки.

Я получила диплом архитектора и после учебы переехала в маленькую квартирку в Сетере. Мои родители вернулись в старый деревянный бабушкин дом в Финнмарке. Мой отец работал участковым врачом, а мама осуществила свою мечту и стала детским писателем. Они жили другой жизнью, не такой, как я, а более яркой и захватывающей. Мне часто становилось грустно, когда я получала письма от них, я тогда не понимала, что меня просто одолевает ностальгия. Жизнь в Нордстранде казалась мне своего рода параллельным существованием, и я считала, что смогу удрать от неё, если она мне наскучит.

Возможно, я бы и уехала обратно, если бы Карстен внезапно и необъяснимо не прервал длительный роман с Камиллой, хотя окружающие считали, что у них всё идёт к свадьбе. После этого он мог бы завоевать кого угодно. Он мог быть невероятно привлекательным, когда хотел. Но ему захотелось завоевать меня. Честно говоря, я уже довольно давно была влюблена в него.

Мадс не выглядел слишком расстроенным, правда, он всегда был очень скрытен – никогда не знаешь, о чём он думает или что планирует. Через несколько месяцев он и Камилла стали парой.

Той же осенью мы с Карстеном отправились на отдых в Грецию вдвоём. Он сделал мне предложение поздней ночью, когда мы ужинали в романтичном ресторанчике. Было жарко и темно, звёзды высыпали на небо над крышами каменных домиков, а вдоль всех изгородей и кирпичных стен росли цветы. Я попыталась обратить всё в шутку. Может быть, Карстен решил, что я сказала «да»? На самом деле я была напугана. Я должна была бы откровенно признаться ему, что хотела бы вернуться в Финнмарк, я была одинока в Нордстранде. Я чувствовала себя наблюдателем, словно я просто гость.