Я перестала ходить взад-вперед, и застыла на месте, ловя ртом воздух. Через дорогу мужчина входил в парикмахерскую. Группа друзей сидели за столиком на открытом воздухе, они смеялись и заказывали напитки. Люди выбирали закуски. Курили сигареты. Сдавали одежду в химчистку. Подбирали собачьи экскременты. Отменяли помолвки. Мир двигался без остановки в приятный, теплый майский день, а я стояла совершенно потрясенная на тротуаре, узнав, что матери грозит серьезная опасность умереть от болезни, которая уже убила любимого мной человека.

«Постарайся не слишком волноваться, – сказала она. – Мы с этим разберемся. Иди к своему другу».

Как? Как, как, как? Как может женщина в полном здравии обратиться к врачу по поводу расстройства желудка и уйти с диагнозом рак?

Я увидела, что вдалеке из-за угла появляется Дункан. Он помахал мне рукой, когда я закончила разговор. Я сглотнула ком в горле, закинула сумку обратно на плечо и улыбнулась. Вспомнила мамины слова: «Прибереги слезы для моих похорон».

В баре был «Счастливый час»: «купи одну и получи вторую бесплатно», так что мы заказали по две бутылки пива Miller High Life, которые нам принесли мгновенно. Мы обменялись новостями о жизни друг друга после окончания учебы. Он только что закончил репортаж о Лане Дель Рей^[43], и после того как я потребовала от него подробностей, рассказал, что на протяжении всего интервью она курила одну сигарету за другой и всю беседу записала на свой iPhone, чтобы защититься от неверного цитирования, что мне в ней очень понравилось.

На второй бутылке я призналась, что рассматриваю идею переезда в Нью-Йорк, полностью осознавая, что сейчас говорю, как героиня некой драмы, мысленно открещиваясь от информации, которую узнала всего час назад. Я понимала, что любые планы, которые я могла строить, теперь обнулились, и что мне, вероятно, придется вернуться в Юджин, чтобы быть там, пока мать проходит курс лечения. Я помешалась на секретности. Мне было противно скрывать такую монументальную информацию, но я считала совершенно неуместным сообщать ее человеку, которого знаю лишь поверхностно, а еще я боялась, что если произнесу эти слова вслух, то тут же разрыдаюсь.

Дункан одобрил мое решение и призвал меня снова к нему обратиться, когда придет время. Мы попрощались, и я позвонила Питеру, стоя на том же месте тротуара, где за два часа до этого узнала, что у матери рак.

Питер был первым из моих парней, который понравился моей матери. Впервые они встретились в сентябре прошлого года. Мои родители праздновали тридцатилетие своей свадьбы в Испании и договорились перед этим сделать остановку в Филадельфии. Прошло три года с тех пор как они посетили меня на Восточном побережье, это был первый раз после выпуска из колледжа. Я была полна решимости произвести на них впечатление знанием города и своей самодостаточной, хотя и шаткой версией взрослой жизни, поэтому провела недели, изучая лучшие рестораны города и бронируя столики, а также запланировала однодневную поездку в Элкинс-Парк, чтобы показать маме корейский район.

Питер отвез нас всех в Джонгачжиб, ресторан, который специализируется на сундубу тиге, остром супе с мягким тофу. Мать просветлела, взволнованная разнообразием блюд, которых не предлагали в корейских ресторанах Юджина, просматривая меню и выбирая то, что понравится моему отцу. Питер выздоравливал после простуды, поэтому она посоветовала ему заказать самгетан, сытный суп из молодой курицы, фаршированной рисом и женьшенем. На общий стол она заказала хэмуль паджон^[44] «басак басак», что означает «хрустящие-хрустящие», – к этой тактике она всегда прибегала, чтобы получить как можно более хрустящие блинчики. За сундубу тиге и хрустящими, толстыми ломтиками блинчиков с морепродуктами я рассказала маме о расположенном по соседству корейском спа-центре, похожем на те, в которые мы ходили в Сеуле.

«У них даже есть скраб^[45]», – сказала я.

«В самом деле? У них даже есть скраб? Мы все пойдем?» – спросила мама со смехом.

«Звучит забавно», – поддержал Питер.

Тимчжильбаны^[46], как правило, разделены по половому признаку, с общей зоной для общения представителей обоих полов в свободных, одинаковых пижамах, выдаваемых при входе. Внутри бани полная нагота является нормой. Если бы Питер с нами пошел, это бы означало, что ему и моему отцу пришлось бы проводить время обнаженными немногим менее чем через двадцать четыре часа после их первой встречи.

Питер послушно съел свой суп, поблагодарив маму за рекомендацию, и с удовольствием поглощал банчаны – миёк мучим, нежный салат из морских водорослей, заправленный терпким уксусом и чесноком; сладкого и пряного вяленого кальмара; гамджа джорим, масленый вареный картофель в сладком сиропе – все эти блюда он полюбил с тех пор, как мы начали встречаться. Одной из моих любимых особенностей Питера было то, как он закрывал глаза, когда ел то, что ему действительно нравилось. Он как будто считал, что отключение одного из органов чувств усиливает остальные. Питер был не робкого десятка и никогда не давал мне понять, что то, что я ем, является странным или отвратительным.

«Он ест как кореец!» – сказала мать.

После того как Питер извинился, чтобы выйти в туалет, родители начали перешептываться, сблизив головы над центральной частью стола.

«Держу пари, что он струсит идти в баню», – сказал папа.

«Держу пари на сто долларов, что он это сделает», – возразила мать.

На следующий день в вестибюле спа-салона, когда пришло время расходиться, Питер, не дрогнув, направился к мужской раздевалке. Мать выстрелила в отца самодовольной улыбкой победителя и потерла палец о палец, намекая на то, что ему придется раскошелиться.

Баня была меньше, чем те, в которые мы обычно ходили в Сеуле. Там было три ванны разной температуры – холодная, теплая и горячая, а напротив них – дюжина насадок для душа, где, сидя на миниатюрных пластиковых табуретах, мылись женщины. В дальнем конце были сауна и парилка. Мы с мамой приняли душ, а затем медленно опустились в самую горячую ванну, сев рядом на гладкую синюю плитку. В отгороженном углу три аджуммы в нижнем белье усердно терли своих клиенток. В помещении было тепло и тихо, единственные звуки – непрерывный хлесткий поток воды, струящейся с потолка в холодную ванну, да случайные шлепки ладоней, скребущих голые спины неизвестных женщин.

«Ты бреешь свою боджи-тхоль^[47]?» – спросила она.

Я сильно скрестила ноги, умирая от стыда. «Стригу», – ответила я, краснея.

«Не делай этого, – посоветовала она. – Это выглядит распутно».

«Хорошо», – пробормотала я, погружаясь глубже в воду. Я чувствовала, что она с явным неудовольствием смотрит на татуировки, которые я набила, несмотря на ее яростное неодобрение.

«Мне нравится Питер, – сказала мама. – У него нью-йоркский стиль».

Любой, кто действительно жил в Нью-Йорке, не стал бы приписывать Питеру «нью-йоркский стиль». Несмотря на то что он учился в Нью-Йоркском университете, Питеру не хватало жесткости и стремительной напористости, которые жители Западного побережья обычно ассоциируют с особенностями характера человека Восточного побережья. Он был терпелив и нежен. Он уравновешивал меня так же, как мать уравновешивала моего отца, который, как и я, вечно торопился, быстро отказывался от любой задачи при первых же признаках неудачи и делегировал ее другому человеку. Мать имела в виду, что ей понравилось, что Питер уже в начале знакомства доказал, что он порядочный парень.

* * *

«Я приеду, – сказал Питер по телефону. – Как только освобожусь, я отправлюсь к тебе!»

Это был вечер пятницы, и у него была поздняя смена в баре. Солнце садилось, небо розовело. Я направилась к метро и сказала, чтобы он не беспокоился. Он не выйдет из бара раньше двух, и не стоило приезжать на ночь, если я уже утром собиралась отправиться домой на автобусе.

Я села на поезд линии М до Бушвика, где договорилась переночевать у своего друга Грега. Грег играл на барабанах в группе под названием Lvl Up и жил на складе, известном как The Steakhouse Дэвида Блейна, где проходили шоу DIY^[48]. У него было пятеро соседей, и все они спали в крошечных спальнях, которые сами же и построили из гипсокартона. Они напомнили мне деревянные хижины, в которых жили Потерянные Мальчики из «Питера Пэна». Я лежала на диване в гостиной в полном оцепенении. Интересно, что думали их матери, когда сюда приезжали, глядя на бытовые условия, в которые ставят себя музыканты ради дешевой аренды и свободы отдаваться своим чуждым условностей увлечениям.

Я вспомнила, как после бани мама предложила закупиться продуктами в H Mart, а потом замариновать мясо у меня дома, чтобы после их отъезда я могла ощутить вкус дома. Как я затаила дыхание, когда она вошла в мой обветшавший дом, ожидая, что она разберет по косточкам все его убожество или выдаст ту же язвительную мудрость, которую озвучила после моего увольнения. Но вместо этого она без единого слова критики прямиком направилась на кухню, без колебаний протискиваясь мимо коллекции прислоненных к стене велосипедов. Она даже великодушно проигнорировала зияющую дыру в задней стене, которая образовалась после того как наш домовладелец ударил по ней молотком, проявляя находчивость при попытке отогреть замерзшие трубы, в результате чего обнаружилось полное отсутствие пушистой розовой теплоизоляции.

Она не прокомментировала тот факт, что в наших кухонных шкафах нет двух одинаковых предметов, что наша посуда состоит из находок, сделанных в комиссионных магазинах и частично из запасов родителей моих соседей по дому. Она нашла то, что дарила мне на протяжении многих лет – оранжевые контейнеры для хранения LocknLock, сковороды Calphalon, – затем закатала рукава, разложила на разделочной доске купленное в H Mart мясо и начала отбивать его с помощью молотка. Я все ждала, когда же она примется бурчать себе под нос. Я знала, что она все заметила, что от ее острого взгляда не ускользнула потрепанная мебель, пыль в углах и разношерстные тарелки с трещинками и сколами. Я была уверена, что она все мне выскажет, как всегда высказывала свое мнение о моем весе, телосложении и осанке.

Всю мою жизнь она пыталась уберечь меня от подобного образа жизни, а теперь с улыбкой ходила по кухне, нарезала зеленый лук, наливала в миску 7Up и соевый соус, пробовала пальцем, казалось, не обращая внимания на расставленные повсюду ловушки для тараканов и грязные отпечатки пальцев на холодильнике, в твердом намерении оставить после себя ощущение дома.

Мать либо окончательно сдалась, оставив свои попытки превратить меня в нечто, чем я не хотела быть, или перешла к более тонкой тактике, понимая, что вряд ли я протяну еще год в этом сарае, прежде чем обнаружу, что все это время она была права. Или, может быть, сделали свое дело пролегающие между нами пять тысяч километров, так что она просто счастлива быть рядом со мной. Или, возможно, она в итоге смирилась с тем, что я прокладываю свой собственный путь и нашла человека, который любит меня безусловно, так что, она наконец поверила, что со мной все будет в порядке.

Питер все же приехал в Нью-Йорк. Он закрыл ресторан в два и был у Грега в четыре утра. Все еще липкий от кроваво-оранжевой «Маргариты», с прилипшим к джинсам рефритос^[49], он прижался ко мне на диване и лежал неподвижно, пока я рыдала в его серую студенческую футболку, наконец получив возможность выплеснуть поток эмоций, подавляемый целый день, благодарная, что он меня не послушал, когда я сказала ему не беспокоиться. Лишь гораздо позднее он признался, что мои родители вначале позвонили ему. Он узнал, что она больна, раньше меня, и обещал им, что будет рядом, когда об этом узнаю я. И будет поддерживать меня в предстоящих испытаниях.