Цитаты из книг автора «Мишель Фейбер»

Доктор Керлью внимательно смотрит на дочь, на эту небрежно одетую, плохо ухоженную сухопарую женщину, комбинацию из мяса и костей, которую тридцать лет назад он сотворил. С той поры она выросла, но не стала красивой – более чем неудачное сочетание его собственного длинного лица и шишковатого, неправильной формы, черепа его жены. Он вдруг вспоминает дату ее рождения и смерти ее матери – двух событий, которые произошли в одной и той же кровати в одну и ту же ночь, – и неожиданно осознает, что, несмотря на слабое здоровье, Эммелин сейчас намного старше своей матери. Мать умерла розовощекой и ничего не понимающей, без морщин на лбу, без гусиных лапок в углах глаз, без выражения усталой мудрости – и без стоически переносимого горя.

Ужасная история! Я ничего не знала! А что ее муж, Уильям, он совсем не подозревает, где может быть жена? Доктор Керлью качает головой. – Наш чемпион промышленности, – устало-саркастично говорит он, – только утром был доставлен домой из больницы в Сомерсете. На него глухари напали во Фроме. Эммелин неприлично фыркает: – Кто-кто?! – Глухари. Грабители, которые подстерегают пьяных у кабаков. Как же так, Эммелин, ты столько времени проводишь в «Обществе спасения», общаешься с низами Лондона, и никогда не слышала этого словечка? – Зато слышала другие, которых ты можешь и не знать, отец, – парирует она. – И как же чувствует себя мистер Рэкхэм?

Во время краткой послеполуденной передышки, когда гувернантка клюет носом от изнеможения, Софи заявляет: – Сегодня после уроков я почитаю мою новую книжку, мисс. Я посмотрела картинки, и они очень… заинтересовали меня. Она надеется, что лицо гувернантки засияет одобрением. Но видит только слабую улыбку на губах, покрытых сухими чешуйками, видит глаза с красными царапинками на белках. Заживут царапинки или останутся навсегда? А может быть, нехорошо рассматривать картинки, прежде чем возьмешься за чтение? Что еще сказать мисс Конфетт, чтобы все опять стало хорошо? – Австралия очень интересная страна, мисс.

Все вместе говорит о том, что Вселенная пребывает в беспорядке. Софи подкручивает объектив трубы, поджимает губы и продолжает наблюдение. Вселенная может в любую минуту восстановить свой порядок – или взорваться хаосом.

Еще не договорив, Конфетка жалеет о своих словах; мужчине нужна постоянная, неустанная лесть, чтобы он не взбеленился; одно неосторожное замечание способно свести на нет его хрупкую терпеливость. Если же девушка хочет быть острой на язык, ей лучше на этом и строить свою карьеру – как Эми Хаулетт. – Прости меня, Уильям, пожалуйста, прости, – умоляет она, закрывая лицо руками. – Я так измучена, да и ты, конечно, тоже!

Конфетка еще сильнее прижимает к груди тетрадь, ей хотелось бы положить ее, но она боится хоть на миг оторвать глаза от Уильяма. Чего он на самом деле хочет? Какое безрассудное проявление покорности ему нужно, чтобы избыть ярость, от которой он просто лопается? Ему что, нужно измолотить ее кулаками, прежде чем вставить свои угрызения совести между ее ног?

Уильям молчит. Он сейчас видит семнадцатилетнюю Агнес, которая бежит по залитой солнцем свежей зеленой траве в усадьбе отчима за покачивающимся обручем; белые юбки завиваются вокруг ног. «Господи, мне уже пора повзрослеть, не правда ли?» – переведя дыхание, спрашивает она с намеком на предстоящее вхождение в ряды замужних дам. О боже! Как она зарделась, произнося эти слова! А он что ответил?

Генри однажды сказал: «Мне страшно думать о том, как легко может человек растратить всю свою жизнь на удовлетворение животных потребностей». Она же, по-видимому, растратит остаток жизни на воспоминания о том, что говорил Генри.

А сам Уильям? Что получил он? Он силится припомнить… А, да: вязаная салфетка для сигарного ящичка работы Софи (если ей не помогала гувернантка, рукодельные таланты которой, судя по всему, оставляют желать лучшего) с изображением его собственного лица, скопированного непосредственно с обертки мыла Рэкхэма. О! Еще недорогие сигары, знак любезности отца. Вот и все его рождественские дары, помоги ему Господь! Дары жалкие, но такова судьба человека, у которого полон дом прислуги, один ребенок женского пола, был брат, рано отправившийся на тот свет, есть еще мать, изгнанная с позором, отец, не ведающий, что такое щедрость, двое старых дружков, которых он обидел, и жена, на которую нельзя положиться, пока она не спит. Пожалуй, во всей Англии не сыскать другого мужчину с такими проблемами. Бог даст, когда-нибудь они кончатся.

Конфетка, получив из рук Летти таинственную коробку, удивилась ее размерам и тяжести, но, когда сняла красную оберточную бумагу и извлекла на свет содержимое, широко раскрыла и глаза, и рот. («А, – подумал Уильям, – такую реакцию не подделаешь!») Стараясь сохранить невозмутимый вид, он наблюдал затем, с каким изумлением вглядывается Конфетка в кожаные переплеты томов Шекспира: трагедии в темно-коричневых с золотым тиснением, комедии – цвета умбры с черным тиснением, исторические хроники – в черных с серебром. Конечно, на книги смотрели и все остальные – неграмотные с непониманием, любительницы чтения с чувством, близким к зависти, но не совсем: что им за радость, если бы собрание сочинений Шекспира попало в их руки? И какой подарок был бы более разумным и оправданным, чем книги для гувернантки? Конфетка, конечно, видит в этом совсем другое; у нее гортань перехватывает от чувств; она насилу произносит слова благодарности.