4

Помона оставила ведро с рыбой на крыльце. Она слышала, как за входной дверью отец с Идой на плечах ходит из одной комнаты в другую и как скрепят под его ногами половицы. Мать как обычно суетилась на кухне: старалась успеть приготовить обед до боя школьного колокола, чтобы отец мог как следует поесть перед охотой. Он никогда не притрагивался к еде перед походом в лес, но мама продолжала готовить, будто не замечала всякий раз оставленные на столе приборы и кушанья.

Помона поставила ногу на первую ступень. На секунду задумалась, склонила голову на бок, шагнула назад. Она пригнулась, когда проходила мимо открытых настежь окон, бесшумно перебралась на задний двор и уселась под стройную грушу. Страж остался с другой стороны дома, семья – за запертой дверью. Было слышно, как кто-то из соседей колет дрова. Помона глубоко вдохнула запах зреющих над ней плодов, настолько сладкий, что защекотало язык, и достала из широкого переднего кармана юбки подшитую жилами пачку пергамента.

Большая часть листов была сплошь изрисована углем. Помона рисовала выкройки будущих платьев, юбок и рубах; составляла схемы объемных узоров, которые собиралась соткать; изображала фрукты, овощи, животных и людей в виде орнамента на одежде. Но пока только на пергаменте, и только здесь, под грушей на заднем дворе, бесконечно далеко от глаз, которым хотела бы все это показать.

Иногда Помона брала небольшие заказы от соседей. Обремененные детьми женщины не успевали ткать новую одежду себе и мужьям, и тогда Помона с готовностью бралась за челнок. В обмен на еду или дефицитные вещи она ткала платки, рубахи, детские платья или просто чинила одежду. Однажды Помона развлечения ради соткала заплату для платьица с несложным рисунком по придуманной на ходу схеме, а на следующий день мать девчушки, которой заплата предназначалась, занесла ей все остальные платья дочери. Они были совершенно целые, но девочка требовала такие же заплаты на каждую свою вещь.

Помона провела три вечера у окна и ткала до тех пор, пока последний луч старой звезды позволял разглядеть в руках челнок. Ее работу оценили в мешок кукурузных початков, два ведра глины, дюжину восковых свечей и две банки консервированных груш. Восхитительный десерт они тянули неделю всей семьей.

Помона с большим энтузиазмом стала браться за другие заказы, но, когда слава о ее золотых руках только-только начала расползаться по округе, она лоб в лоб столкнулась с непредвиденным сюжетным поворотом их тихой семейной жизни – с появлением на свет второй дочери, выходить которую престарелым родителям уже было не по возрасту.

На плечи Помоны легли все заботы о младшей сестре. Как талантливая ткачиха она почти полностью перестала существовать, чему мать, которая хотела, чтобы все вокруг забыли дорогу к их дому, была только рада: пригибающаяся к земле женщина с вечно блуждающим взглядом, ранее позорно известная как самая молодая и малодетная мать Пэчра, «прославилась» в добавок как самая старая роженица.

Помона жалела мать и покорно отдавала всю себя заботе об Иде, но не могла не думать о том, какой стала бы ее жизнь, не откажись она от своей мечты. Она представляла, как померкла бы вся ее дурная слава на фоне самых красивых и необычных роб, юбок, платьев, пончо и звезды знают чего еще, которые можно было бы получить только из ее умелых и свободных от бесчисленных детей рук.

Но может через несколько лет, когда Ида станет достаточно взрослой…

Помона вскинула голову на прокатившейся по всему Пэчру звон. Услышала, как в доме что-то разбилось, как забегала мать, чудом вписываясь в дверные проемы, и как поставил Иду на ножки отец.

Первый удар в колокол. Стражи зазывали поселенцев в школу.

Помона не стала ждать, когда родители обнаружат старшую дочь на заднем дворе. Воровато оглядываясь, она снова пробежала под окнами и распахнула дверцу калитки, не глядя на стоящего тут же Стража. Она быстрым шагом направилась в школу за три проулка от них – туда, где не пересечется с родителями и младшей сестрой.

5

Школ в Пэчре было много, по одной на две улицы: опозданий и тем более неявки на ежедневные двухчасовые занятия Стражи не терпели, и сделали школы в шаговой доступности для каждого. Избегать освоения обязательной для всех учебной программы, когда поселенцы у бдящих были как на ладони, удавалось только Пуду: примерным учеником он становился только в непогоду, когда спрятаться от глаз Стражей в поле было невозможно.

Школы в Пэчре выделялись на фоне остальных построек своей продолговатой формой: несмотря на то, что в каждой было всего по одной широкой классной комнате, ей предшествовал длинный коридор с прогибающимися под тяжестью учеников половицами. Торопливо движущиеся к кабинету в конце коридора люди, освещенные светом старой звезды, который бил из потолочных окон, напоминали Помоне паломников, ведомых жаждой знаний.

Однако ей редко удавалось войти в классную комнату в компании соседей и неспешно занять понравившееся место. Помона, которая выбирала самые дальние от своего дома школы, всегда влетала в зал аккурат перед появлением их устрашающего учителя.

Помона бегом минула освещенный светом старой звезды коридор и, не обращая внимания на презрительные взгляды присутствующих, вклинилась в первую прореху между сидящими на скамьях людьми, за которую уцепился взгляд. Правда, слишком поздно осознала, что ее соседкой по левую руку сегодня стала Диана – одна из самых плодовитых матерей Пэчра.

Она наградила Помону приторной улыбкой и чуть отодвинулась, ни то любезно уступая место, ни то боясь подхватить от женщины заразу. Помона едва поборола искушение пересесть: Страж как раз перешагнул порог комнаты и привел с собой за руку мертвую тишину.

Стражи не делили классы по возрасту. Дети, подростки, взрослые и старики сидели под одной крышей и впитывали одинаково важные для всех темы по мере своих возможностей. Сегодня Стражи могли учить их пользоваться инструментами для строительства, ткачества, ведения быта. Завтра – уделить время земледелию, собирательству, заготовкам. А послезавтра – скотоводству, творчеству и половому воспитанию.

Последнюю тему наравне с другими они рассказывали четко, сухо, без прикрас и не сглаживая углов. Парней учили ответственности. Девушек – готовности. И всех до единого – правильной гигиене и поддержанию интимного здоровья. Цивилизация людей была еще совсем юна, и у человечества не было более ответственной цели, чем многочисленное и качественное потомство. И Стражи делали все, чтобы донести ее значимость до всех жителей Пэчра.

Под контролем были не только красавицы, которые хотели продлить беззаботную молодость, но и девушки, по мнению Стражей, слишком молодые для того, чтобы обзаводиться потомством. Последних они поили чаем из никому не известного сочетания трав, который препятствовал нежелательной беременности, а за первыми следили, чтобы тем же отваром их не угощали подростки. И если за дамами, достигшими двадцати одного года, нужен был глаз да глаз, то с девушками недозрелыми никаких хлопот у Стражей не было уже много лет.

Как бы ни было сильно желание юных девиц как можно скорее привязать к себе любимого ребенком, проблемы раннего материнства в Пэчре не существовало. Так уж вышло, что именно мать Помоны, Нонна, помогла Стражам в том, чтобы девочки беспрекословно принимали выдаваемые им противозачаточные травы.

Обычно каждая подозрительно озирающаяся парочка была у Стражей на счету, но однажды они каким-то образом оставили без внимания Гектора и Нонну. Нонна слишком стеснялась своей связи с Геком и не могла осмелиться самостоятельно попросить у Стражей противозачаточный чай. После нескольких неудачных попыток угадать его состав, Нонна и Гек стали родителями в девятнадцать лет. А беда, как известно, никогда не приходит одна: самая молодая семья, и без того порицаемая со всех сторон, столкнулась с невиданным ранее Пэчру явлением – Помона стала первым ребенком, родившимся в плодном пузыре.

Местные, которые не сталкивались с подобным явлением ни разу за полтора века своего существования, были уверены, что рожденный не ко времени ребенок непоправимо калечит матку: этот миф подкрепило то обстоятельство, что Гек и Нонна больше тридцати следующих лет не могли родить ни одного отпрыска. Такой участи ни одна женщина Пэчра себе не желала, и до сих пор не нашлось ни одной пары, которая отважилась бы повторить опыт родителей Помоны.

Не нашлось и мужчины, который рискнул бы смешать свои здоровые, плодородные гены с тем непонятным, что представляла собой Помона – родившаяся в плодном пузыре, как какое-нибудь животное, женщина с генами самых худо отличившихся родителей. И как бы ни старалась Помона отвлечь людей от своей незавидной судьбы ткачеством, как бы ни лезла из кожи вон, чтобы быть соседям полезным другом, всегда находился кто-то, кто при одном взгляде на нее сплевывал через левое плечо и отгонял от нее девушек, которые собирались вот-вот вступить с мужчиной в первую связь.

И с одной из таких Помоне сегодня предстояло сидеть бок о бок два бесконечно долгих часа.

В этот раз Страж, быстро подытожив пройденный днем раньше материал, припомнил присутствующим недавний несчастный случай с мужчиной, который отрубил себе палец во время заготовки дров. Страж предложил каждому поразмышлять, в какой неприятной ситуации могли бы оказаться их сожители, и подробно расписать порядок оказания помощи каждому.

Зашуршал пергамент, заскрипели перья. Не осталось никого, кто не был бы вовлечен в дело. Страж еще некоторое время понаблюдал за стройным порядком и углубился в чтение пособия по правилам человеческого письма, словно хотел освежить и без того совершенные знания перед проверкой работ. Читал он стоя, оставив стул собирать пыль.

Задолго до того, как любой из присутствующих довел мысль до середины, Помона поставила в сочинении точку. Особо разгуляться было негде: отец, мать и младшая сестра. Вот и все, кому могла понадобиться ее помощь.

– Тебе пергамент больше не нужен?

Помона не отрывала взгляд от своей работы, только чуть склонила голову на шепот. Пальцы Дианы легли на уголок ее запасного листа. Гнев схватил Помону за горло. Его сведенные судорогой пальцы ясно диктовали условия: либо ты идешь у злости на поводу, либо она тебя удавит.

– Я возьму? – шепнула, как погладила, Диана. – У меня закончился пергамент. На мужа и девятерых детей строк не напасешься.

– Я не закончила.

Диана вскинула брови, но в следующую секунду ее лицо приобрело выражение тошнотворного сочувствия. Помона низко склонилась над письменной работой как человек, которого прервали в самый разгар вдохновения. Срочность, с какой ей необходимо было снова заставить буквы взяться за руки и растянуться от одного края листа до другого, застала Помону врасплох. И она написала первое, что пришло ей в голову.

– Страж?

Помона буркнула что-то неопределенное, и едва сдержала себя, чтобы не пихнуть плечом Диану в челюсть. Она изводила пергамент с достойным восхищения остервенением, а Диана наклонялась к записям все ниже. Помона напрягла все мышцы, чтобы соседка не рассчитывала ее пододвинуть, но весь такт у нее давно отошел вместе с околоплодными водами.

– Страж только про членов семьи говорил, – сказала Диана.

Помона молчала.

– Это ошибка, – упорствовала она.

Соседи по скамье то и дело оборачивались на них, кто исподтишка, а кто – не скрывая любопытства. Помона сбилась с мысли и никак не могла вывести ничего, кроме все увеличивающейся точки в конце исчерпанной темы.

– Куриц ты тоже вписывать будешь? – не удержалась Диана.

– Речь здесь идет о трагедии в доме, – сквозь сжатые зубы прошипела Помона. Она терпела из последних сил, чтобы не намекнуть, какой еще курице скоро может понадобиться помощь.

– А если бы и они забежали в дом вслед за Стражем? Ты бы и ими пергамент замарала, чтобы только не отдать мне? Для моих…

– Да! – взорвалась Помона и грохнула по столу кулаком. – Потому что помощь может понадобиться любому, будь то хоть член семьи, хоть домашняя животина, хоть Страж! Все заслуживают места на пергаменте не меньше, чем девять твоих детей. Не помешало бы и тебе смотреть чуть дальше своих люлек и знать, как кому руку, а если нужно – лапу… пере… вязать…

Голос Помоны сошел на нет. Она не заметила, когда успела встать на ноги и нависнуть над вжавшейся в скамью Дианой на глазах у всего класса.

Помона закоченела, не в силах опустить наставленный на обидчицу палец. Она медленно повернулась к самой высокой фигуре из присутствующих, но тут же опустила вытаращенные глаза. Помона надеялась, что Страж по обыкновению потеряет к ней интерес,

ну пожалуйста

но он не отвернулся от нее ни через минуту, ни даже через две. Боковым зрением Помона это видела и заставила себя ответить секундным взглядом. Но пожалела об этом сразу, как решилась поднять глаза.

– К порядку, – сказал Страж.

В его тихом, тугом, невообразимо холодном голосе звучало больше угрозы, чем в вое стихийного бедствия. В классной комнате повисла тишина, сухая и пыльная на вкус. Не шевелились ни люди, ни даже перья в их руках.

Дрожащие в глазницах янтарные глаза не выпускали из своих страшных, ядовитых пут Помону. Она не шевелилась и молила звезды о том, чтобы раствориться. Таким долгим, пристальным взглядом Стражи удостаивали только нарушающих закон поселенцев. И этого хватало, чтобы поставить на место за долю секунды даже самых отпетых негодяев.

Помона почувствовала, как за низ живота ее обнял страх.

– Сядь, – рявкнул Страж.

Содрогнувшись всем телом, Помона упала на скамью и уставилась в парту. Его голос, на десяток тонов ниже человеческого, прозвучал как рык дикого зверя.

Страж сел за письменный стол, который был грубо сколочен под его габариты и размерами превосходил обеденный, за которым собирались человеческие семьи до десяти человек. Чтобы комфортно себя за таким чувствовать, Помоне, вероятно, понадобилось бы подложить под себя две подушки. А может и три.

Страж что-то писал. Не поднимая головы, он быстро перечитал только что выведенные на пергаменте слова, а затем убрал сложенную в несколько раз записку в складки своей вишневой набедренной повязки. Наклонил голову и прикоснулся указательным пальцем к левому уху.

От Помоны как от прокаженной на сей раз попятилась не только Диана, но и все, кто сидел рядом с ней в радиусе пяти футов. Никто и никогда не мог понять, что делают Стражи в этот момент, но знали точно: все бдящие в округе уже в курсе произошедшего.

Когда Страж вновь опустил руку и выпрямился, оглядел всех присутствующих так, будто не мог понять, по какому поводу они сидят перед ним без дела. Тут уж взгляды уронили все ученики.

– Останешься дежурной, – сказал Страж вполголоса, но и этого хватило, чтобы пол под ногами Помоны загудел. – Всем остальным – заниматься.

Перья тут же заскрипели по пергаменту. Но что-то подсказывало Помоне, что строчки, которые они выводили, сейчас мало походят на осмысленное повествование и будут зачеркнуты со звоном колокола.